Гаррисон в его нынешнем состоянии, казалось, был раздавлен.
Незнакомец забился в угол и принялся внимательно рассматривать потолок. Из горла его вырывался странный глухой мяукающий звук, как у потерявшегося котенка. Сначала он был едва уловим, но стал громче, когда Гаррисон начал раскачиваться взад-вперед. Элиза старалась успокоить его, как она вела бы себя с небольшим зверьком. Если это его состояние считалось лучшим, у нее не было ни малейшего желания стать свидетельницей худшего.
— Гарри, — шепнула она, гладя его по руке. — Это я, Лиззи. — Она всегда ненавидела любые производные от своего имени, но когда так называл ее он, это почему-то не казалось ей обидным. — Господи, Гарри, неужели ты меня не помнишь?
При звуке ее голоса ее бывший напарник немного нахмурился.
— Лиззи... Лиззи? — Казалось, что он изо всех сил старается зацепиться за ускользающие подробности прошлого.
В отчаянии она прижалась губами к тыльной стороне его ладони, на что никогда раньше не отваживалась. Рука была грубой, покрытой шрамами, но все же это была его рука.
Гаррисон прикоснулся к ее волосам — это был нерешительный и мягкий жест.
— Лиззи. Я знал одну Лиззи. Такая красивая девочка. Знаешь, я мог бы поцеловать ее там, в Париже.
Элиза подняла глаза и улыбнулась.
— У меня было много возможностей поцеловать ту красавицу Лиззи, — сообщил он ей тоном, напоминавшим голос ребенка, рассказывающего взрослым о своих последних достижениях. — В Уганде. В Касабланке. О да, у меня было много, очень много возможностей, но Париж... да, Париж. И я думаю, что красавица Лиззи позволила бы мне себя поцеловать.
— А сейчас позволила бы? — Невидимая рука сжала ей горло, не давая дышать. Она сглотнула подступившие слезы и снова заговорила, потому что это помогало ей побороть нахлынувшие эмоции. — Тогда почему же ты, негодяй, этого не сделал?
Он ожесточенно замотал головой. Маленького мальчика застукали на горячем.
— Это было бы неправильно. Это было бы неправильно. Она была особенной, эта красавица Лиззи. Красивая, но особенная. Не такая, как все остальные. Она была очень, очень, очень особенная.
Элиза набрала побольше воздуха в грудь и улыбнулась, надеясь, что эта улыбка снова вернет ему покой.
—Да, Гарри, я думаю, что Лиззи обязательно позволила бы себя поцеловать.
— Но я этого не сделал, и теперь возможность упущена, — прошептал Гаррисон и тихо вздохнул.
Все было именно так, как он сказал: возможность была потеряна для них обоих.
Но, может быть, еще могла бы воцариться если не любовь, то по крайней мере справедливость. Может быть, их потери еще могут стать не бессмысленными.
Со всей осторожностью Элиза перевернула его руку и аккуратно вложила ему в ладонь медальон, найденный в архиве.
— Гаррисон, ты помнишь это?
Ей не показалось: он действительно бросил на нее взгляд своих слезящихся глаз, и поэтому она торопливо продолжила:
— Помнишь, те люди, которые умерли, — те, от которых ты не мог отказаться?
Его голос, прорвавшийся сквозь пересохшие губы, превратился в хрип:
— Кости, кожа и кровь!
Элиза схватила его ладони в свои руки, прежде чем он успел сунуть их в рот.
— Да, это было ужасно. Министерство могло отказаться от расследования этих дел, но ты не мог остановиться, только не ты.
— Кости... кожа... кровь... — Гаррисон замотал головой и отпрянул от нее, повторяя три слова, которые преследовали его тогда, но, видимо, не отпускали его и в состоянии безумия.
Он снова ушел в путаницу разрозненных мыслей, приведших его в Бедлам. Элиза прижалась лбом к его голове, стараясь вернуть к действительности, к себе.
Все так же медленно она повернула лицо к медальону. Он последовал за ней.
— Ты нашел это на последней жертве, Гаррисон, — прошептала она, глядя на контур странного кулона, на его необычную ассиметричную форму, на выгравированного кота, который сейчас следил за ними обоими. — Помнишь? Ты нашел это и поэтому не сдался, не отступил.
— Это правда был я? — Голос его звучал слабо, но все же она уловила в нем интонации своего старого друга.
Из уголка ее глаза скатилась слеза — слабая, глупая слезинка.
— Ты оставил это для меня? Ты оставил это в материалах дела, чтобы я потом нашла?
Его губы несколько раз вздрогнули.
— Ты... ты... ты видишь его, Лиззи, видишь?
Элиза отшатнулась и села на корточки.
— Его, Гаррисон? — Быстрый осмотр комнаты подтвердил, что они были здесь совсем одни.
Гаррисон расхохотался, коротко и горько — с губ его сорвалось такое, чего она никогда раньше не слышала и не разобрала. Комната отозвалась эхом, и голова его угрожающе опустилась. Если бы это был кто-то другой, Элиза ударила бы его по щеке или, по меньше мере, хорошенько встряхнула бы.
— Прошу тебя, Гаррисон, я не понимаю. О чем ты говоришь? — Она должна быть сильнее этого. — О ком ты говоришь?
Он снова потрогал ее волосы — разрывающий душу потерянный взгляд на искаженном лице. Она вспомнила Париж, их ночную поездку по Сене во время одного из последних заданий. Ее сердце бешено стучало в груди, и на этот раз это никак не было связано с динамитом. Неужели она пропустила тогда первые симптомы из-за своих глупых чувств? Ее напарник несколько месяцев находился на грани помешательства, а она была настолько слепа, что даже не заметила этого?
Элиза на миг зажмурилась. Она привыкла не задавать вопросы, а действовать. Вопросы — это было по части Гарри. Однако за последние несколько месяцев их партнерства у него выработалась навязчивая идея в отношении всех этих дел. Тела со слитой из них кровью, с содранной до мяса кожей и еще несколько совсем загадочных — без единой целой косточки внутри. Гарри был убежден, что все эти трупы — по крайней мере, обнаруженные — были как-то связаны между собой, хотя связь эту никак установить не получалось. Не имея ни одного достойного объяснения происходящему, а также подпираемое другими возникающими ситуациями с почерком преступного Дома Ашеров, министерство бросило эти дела, что привело Гаррисона в смятение.
Но он сохранил медальон, единственный последний ключик. Ее напарник всегда был ярым сторонником всяких правил и протоколов, пока не столкнулся с тем, что сам он назвал «убийствами со свежеванием и переломами».
— Да, я нашел его.
— Прости меня, Гарри, — шепнула она, прижимая ладонь к его шершавой щеке. — Если бы я с большим вниманием относилась к тому, что ты делаешь...
— Не плачь, Лиззи. — Его голос был тяжелым и печальным. — Я нашел это... — Он взял ее подбородок в свою ладонь, но глаза его смотрели куда-то мимо. — А теперь и ты тоже должна найти.
Проследив за его взглядом, Элиза увидела, что он поднял медальон за цепочку на свет и теперь крутит его. Элиза часто заморгала, склонив голову набок. При вращении на скорости странная форма и гравировка преобразовывались в то, что Элиза никогда не замечала. Там по-прежнему был кот, но при вращении кулона этот кот улыбался им.
Чеширский Кот, прославившийся после книг Льюиса Кэрролла.
— Я вижу его, я на самом деле вижу его, Гаррисон, — прошептала она, чувствуя, как у нее начинает кружиться голова, — но что это значит?
Внезапно он резко прекратил вращение и зажал медальон в ее ладони.
— Мы тут все сумасшедшие. Я сумасшедший. Ты сумасшедшая.
От этих произнесенных нараспев слов по спине у нее пополз холодок. А Гарри принялся неистово чесаться и трястись, бормоча эту фразу себе под нос снова и снова.
Он скулил, как побитый ребенок, и отбивался от всех попыток Элизы успокоить его. Когда же Гаррисон принялся лихорадочно расчесывать ногтями свой затылок, ее охватил дикий страх. Господи, она снова сломала его и вернула в ту главу его жизни, которая был наполнена болью. «Нет, Гарри, я тебя так не брошу», — пообещала она себе, пытаясь как-то усмирить его.
В процессе борьбы она вдруг заметила рельефный шрам, прятавшийся у него под волосами над левым ухом.
— У тебя этого раньше не было, — прошипела она, чувствуя, как страх и жалость уступают место злости, давая столь желанную передышку от постоянной печали. — Все в порядке, Гаррисон, — прорычала Элиза, крепко сжимая его в своих объятиях, пусть только на одну минуту.
Широко шагнув к двери, она сильно ударила в холодную металлическую поверхность. Охранник только слегка приоткрыл дверь, но Элиза тут же втянула его в камеру.
— Что вы сделали с ним?
Упираясь, Томас пошатнулся, но восстановил равновесие, когда она отпустила его, показывая ему шрам Гаррисона. Бывший агент так разошлась, что принялась молотить его по голове.
Какое-то время Элиза даже не прислушивалась к протестам надсмотрщика.
— Это была одна из ран, с которыми он поступил к нам, мисс.
Гаррисон впал в неистовство, а Томас неожиданно обхватил Элизу и принялся выталкивать ее наружу. Она, вероятно, выбила бы ему зубы ногой, если бы ее бывший напарник не закричал отчаянно:
— ЛИЗЗИ!
Крик его затих, а лицо замерло в гримасе вопля. Прошло несколько секунд. Гарри посмотрел на нее и дрожащим голосом сказал:
— Помни, Лиззи, все мы — мыши в лабиринте. Поэтому неважно, куда ты идешь, потому что все равно куда-нибудь придешь. Ты обязательно достигнешь этого, если будешь идти достаточно долго. А когда ты наконец попадешь туда, у тебя будет место, чтобы отдохнуть, есть, пить. — Затем он вскочил на ноги и, вскинув руки вверх, прокричал: — ЧТОБЫ ЖИТЬ!
Его бессвязные речи воспринимались как какое-то обращение свыше, но она поняла его. Какая-то здоровая часть мозга Гаррисона пыталась пробиться обратно, домой. Элиза выпустила из себя весь воздух и позволила вытолкать себя из камеры. «Да, — подумала она, не отрывая взгляд от Гаррисона, — я поняла».
Томас запер дверь, из-за которой, несмотря на ее толщину, продолжали слышаться крики, а затем прислонился к стене. Он выглядел очень усталым.