В общем, дело шло к распаду не только Союза, но и единого экономического пространства.
Иногда можно было услышать: «Давайте действовать, как в Западной Европе, где самостоятельные государства с самостоятельными экономиками вошли в единый интеграционный поток». Такое сопоставление было абсолютно несостоятельным. Советский Союз представлял собой единое государство (я здесь не говорю о недостатках, а констатирую то, что государство было единым со всеми вытекающими из этого последствиями). Следовательно, лозунг: «Сначала размежевание, а потом интеграция» — означал разрыв тысяч устоявшихся производственных связей. Нож размежевания не мог не резать по живому — так и получилось.
Отношения с Михаилом Сергеевичем, как я считал, позволяли ставить перед ним проблемы довольно острые, решение которых, на мой взгляд, было необходимо. Сознаюсь, главное, что меня волновало, даже возмущало, — это недостаточная решительность в укреплении власти Закона. Нельзя было не слышать, как на волне широкого недовольства бездействием государственных органов, падением порядка и дисциплины все громче звучали голоса, призывающие положить конец «демократическим играм» и вернуться к «жесткой руке». Опасность многократно усугублялась тем, что эти голоса были порождены не только ностальгией консервативных сил по прошлому. Они исходили и от тех, кто разочаровывался в способности властных структур в новых условиях перехода к демократии организовать дело и добиться результатов.
Однако поставленные мною вопросы начали явно вызывать определенную напряженность. 15 января 1991 года во время телефонного разговора с Горбачевым я стремился показать опасность переживаемого момента. Разговор проходил далеко не гладко и закончился фразой Михаила Сергеевича: «Я чувствую, что ты не вписываешься в механизм». На следующий день я передал Горбачеву личное письмо, в котором говорилось: «После вчерашнего разговора я твердо решил уйти в отставку. Это — не сиюминутная реакция и уж во всяком случае не поступок, вызванный капризностью или слабонервностью. Ни тем ни другим, — думаю, вы не сомневаетесь в этом — никогда не отличался. Но в последние месяц-полтора явно почувствовал, что либо вы ко мне стали относиться иначе, либо я теперь объективно меньше нужен делу. И то и другое несовместимо даже с мыслью о продолжении прежней работы». К письму было приложено формальное заявление с просьбой разрешить мне переход в Академию наук СССР.
Горбачев решительно отказал мне в отставке, сказав, чтобы я даже не думал об этом. Его желание оставить меня в «активной команде» подтвердилось в начале марта во время выборов членов Совета безопасности. Не знаю точно, кто работал в Верховном Совете против меня, но работа велась, и результат голосования был крайне неожиданным и обескураживающим — из всего списка не прошли я и В. И. Болдин. Думаю, что это было неожиданным и для многих других. Взволнованно, искренне, горячо выступил Горбачев, подчеркнувший, что мое членство в Совете безопасности будет служить делу и он ставит вопрос о переголосовании. Я подошел к микрофону и сказал, что прошу не переголосовывать. Затем начались выступления. Все депутаты, попросившие слово по итогам голосования, вне зависимости от своей политической ориентации выступили в мою поддержку. Председательствующий Лукьянов обратился ко мне с вопросом, не изменил ли я свою точку зрения. «Не изменил», — ответил я. Все-таки состоялось переголосование, и на этот раз я был избран.
Совет безопасности был в ту пору конституционным органом, и это предполагало его большое значение в государстве. Многие считали, что, по существу, он берет на себя функции Политбюро, которое продолжало существовать, но уже строилось совсем по другому принципу — наряду с несколькими «освобожденными» членами в него вошли по должности все первые секретари ЦК союзных республик. Создание Совета безопасности означало смещение оси федеральной власти в сторону государственных структур. Вместе с тем он так и не стал, за редким исключением, коллегиальным органом для откровенного обмена мнениями и конкретных рекомендаций по многим животрепещущим вопросам. Больше действовали по линии контактов отдельного члена СБ, отвечающего за ту или иную сферу, с Горбачевым или с другим членом Совета безопасности.
Я упорно пытался навести порядок в первую очередь в сфере внешнеэкономической деятельности, за которую нес в этом органе ответственность. Внимание заострялось на необходимости исключить из внешнеэкономической сферы несогласованность, безответственность, коррупцию.
Вот несколько примеров.
Доложил президенту СССР о конфиденциальном письме, поступившем от заместителя председателя правительства Чехословакии, который справедливо утверждал, что принятая нами система, предусматривающая обмен между предприятиями стран СЭВ лишь через валютные отношения, практически прекращает существовавшие кооперационные связи. Предложил срочно разрешить товарообменные операции для предприятий перерабатывающих отраслей. Я знал, что за первые два месяца 1991 года взаимные поставки (кроме нефти) составили менее чем два процента от годовых.
Получив материалы от Комитета народного контроля СССР и Госплана, я поднял вопрос о совершенствовании работы по закупке и использованию импортного оборудования. Проверки показали, что многие дорогостоящие станки, машины, автоматические линии и другая техника годами не вводились в эксплуатацию, выходили из строя, раскомплектовывались, расхищались. Что было особенно чувствительно, в период нехватки продовольствия в стране и вынужденных его валютных закупок за рубежом на складах предприятий и строек агропромышленного комплекса на 1 января 1991 года находилось 29 тысяч единиц оборудования молочной и маслосыродельной промышленности, почти 15 тысяч — мясоперерабатывающей, 4 тысячи — кондитерской и 11 тысяч единиц оборудования плодоовощной и консервной промышленности. Из 39 пусковых объектов, которые должны были быть введены в эксплуатацию в 1990 году на базе импортного оборудования, было запущено лишь пять.
Направил руководству материал, свидетельствующий о коррупции, внедрившейся во внешнюю торговлю. В качестве примера приводилась работа делегации, во главе с министром торговли СССР, посетившей Италию. Значительное время было затрачено на всевозможные развлечения. А между ними закуплено обуви на 300 миллионов долларов, в то время как у нас стояли 6 ранее приобретенных в той же Италии обувных фабрик из-за отсутствия подошв из синтетического материала, импорт которых обошелся бы в 10 раз дешевле. Или приобрели колготок почти на 30 миллионов долларов в то время, когда у нас в Башкирии уже находилось оборудование стоимостью 200 миллионов долларов, и нужно было затратить именно 30 миллионов, чтобы ввести в строй предприятие, которое могло бы покрыть потребности в этой продукции.
«Мне кажется, — писал я, — что очень желательны резкие решения, в том числе и персонального характера, создание комиссии, которая расследует все и накажет виновных». Этого сделано не было.
В мае 1991 года в записке на имя президента СССР я остро поставил вопрос о том, что, несмотря на меры по линии МВД и КГБ, резко возрастает число криминогенных проявлений в аэропорту Шереметьево, в том числе отмечается сращивание сотрудников правоохранительных органов с преступным миром. Предлагались конкретные меры по ликвидации «серьезного не только экономического, но и политического ущерба нашей стране». По записке меры не были приняты.
В июне 1991 года по моему поручению в Западную группу войск вылетел консультант члена Совета безопасности Ю. А. Зубаков. Были установлены грубые нарушения при реализации имущества в связи с выводом советских войск из Германии, хищения валютных средств и другие злоупотребления.
Июль 1991 года. На имя президента СССР была направлена записка, подписанная не только мною, но и заместителями председателя Совета министров СССР В. Щербаковым, Ю. Маслюковым, С. Ситаряном, министром МВЭС К. Катушевым, в которой, в частности, поднимался важнейший вопрос о неминуемых тяжелых последствиях возрастающей финансовой зависимости СССР. Привлечение финансовых и товарных кредитов стало основным источником средств для погашения задолженности и приобретения импортных товаров. Подчеркивалось, что это заметно повлияет на валютное положение страны в ближайшие годы, тем более что сокращалось производство, в частности, в сырьевых отраслях, и, следовательно, уменьшался объем экспорта.
Список этот можно было бы продолжить.
Далеко не по всем поднятым вопросам были предприняты решительные действия. Больше думали и спорили о стратегических направлениях в экономике, меньше — о борьбе с коррупцией и экономической преступностью. Многие не понимали, что без этого невозможен переход к цивилизованному рынку.
Многое из того, что приходилось делать на стыке 1980-х и 1990-х годов, актуально и для сегодняшнего дня.
Тот факт, что перестал существовать Советский Союз, в определенной степени связан и с политикой Запада. Есть все основания считать, что развал СССР был в интересах США и их союзников. Правда, в течение определенного времени опасались того, что это произойдет в стране, начиненной ядерным оружием, которое находилось не только на территории России, но и на Украине и в Казахстане. Любая дестабилизация в таких условиях действительно могла бы создать реальную угрозу потери контроля над ядерным потенциалом СССР. Но этого не произошло, и на Западе вздохнули с облегчением. Может быть, со временем всплывут факты, свидетельствующие о целенаправленной деятельности американской, английской или спецслужб других членов НАТО, направленной на развал СССР, но уже сегодня можно сказать, что позиция Запада по экономическим проблемам этому способствовала. Нельзя было рассчитывать, что нам радикально помогут извне обезболить или, во всяком случае, сократить трудности переходного периода. Ждать второго «плана Маршалла» не приходилось. И все-таки…
Я сидел в своем кабинете в Кремле (раньше он принадлежал В. М. Молотову, затем Г. А. Алиеву) и обсуждал не помню уж какую проблему с моим старым другом академиком С. А. Ситаряном. Секретарша сказала, что пришел Г. А. Явлинский. Я попросил его войти. Это была первая наша встреча.