[15].
Естественно, далеко не каждому в МИДе, не говоря уже о других внешнеполитических ведомствах, было свойственно мышление, которое делило мир на «цивилизованных» и «шпану», считало главным для новой России любыми средствами добиться стратегического союза с «цивилизованными» — бывшими противниками по холодной войне, не исключая при этом конфигурацию ведущего и ведомого. Это становилось еще более опасным, так как отвечало реальным стремлениям ряда американских политиков.
Сторонники сближения любой ценой с «цивилизованным Западом» исходили из того, что альтернативой этому в сложившихся условиях является неизбежное сползание к конфронтации. Это не так. Придя в МИД, я был уверен, что Россия может и должна активно стремиться к равноправным партнерским отношениям со всеми, искать и находить поля совпадающих интересов, «вспахивать» такие поля с другими. А там, где они не совпадают (этого исключать, как показывает жизнь, нельзя), — стремиться найти такие решения, которые, с одной стороны, не приносят в жертву жизненно важные для России интересы и, с другой — не приводят к соскальзыванию к конфронтации. Очевидно, в этом и заключается диалектика внешней политики России после холодной войны. Если поля совпадающих интересов игнорируются — это в лучшем случае вновь холодная война. Если нет — это партнерство.
Были, они есть и в настоящее время, и те, кто считал, что нынешней России вообще не по плечу активная внешняя политика. Нужно, дескать, полностью переключиться на внутренние дела, подтянуть экономику, провести военную реформу и лишь затем проявить себя во внешнеполитической области в качестве одного из основных игроков на международной арене. Я понимал, что такая точка зрения не выдерживает критики прежде всего потому, что без активной внешней политики России трудно, если вообще возможно, осуществлять кардинальные внутренние преобразования, сохранить свою территориальную целостность, безопасность, войти в мировое хозяйство его равноправным участником.
Через три дня после назначения министром иностранных дел, 12 января 1996 года, состоялась пресс-конференция. Пресс-центр МИДа на Зубовской площади был переполнен. Интерес журналистов подогревался и неоднозначными оценками решения о моем переходе в МИД, особенно в США и некоторых других странах. Отклики продолжали поступать и после пресс-конференции. Характерной была статья в «Нью-Йорк таймс» У. Сафайра, который писал, что мое неожиданное появление в качестве министра иностранных дел России приводит Запад в состояние озноба. По его словам, выбор «дружелюбного змея», который возглавлял шпионское агентство, сигнализирует, что пришел конец «мистера Хорошего Парня в российской дипломатии»[16].
Не все придерживались таких оценок. Были и положительные отклики — в США, в частности в «Вашингтон пост», в некоторых лондонских газетах. Написал, что искренне рад моему назначению, наш посол в Вашингтоне, мой старый приятель Юлий Михайлович Воронцов, с которым пятнадцати-шестнадцатилетними мальчишками были курсантами Бакинского военно-морского училища. Позже, уже в 1970-х годах, мы смеялись над «превратностью судьбы»: в училище, которым командовал контр-адмирал Воронцов (кстати, тот самый военно-морской атташе в Берлине, который передал Сталину точную дату начала войны, но ему не поверили), его сын Юлий имел привилегию отрастить небольшую шевелюру, в то время как мы ходили подстриженные под машинку, а теперь, в зрелом возрасте, поменялись местами — волос у нашего посла стало куда меньше.
Порадовала в целом и статья в «Общей газете» бывшего министра иностранных дел СССР А. Бессмертных, который писал, что мое назначение — лучший выбор. Но закончил он статью словами: «Евгений Максимович может стать солидным профессионалом в дипломатии, если политическая судьба даст ему для этого достаточно времени».
Подтекст, связанный с предстоящими через полгода президентскими выборами в России, проявлялся и в других публикациях. Скажу абсолютно искренне: сроки нахождения в кресле министра надо мной совершенно не довлели. За всю свою жизнь, работая в разных должностях — и по много лет, и в течение месяцев, — я никогда не ощущал себя «временщиком». Перейдя в МИД, также настроился на настоящую работу.
Ознакомившись с обстановкой в МИДе изнутри, я понял, что преобладающее большинство руководящих работников, в первую очередь заместители министра — отличные профессионалы, справедливо занимающие столь высокое положение в мидовской иерархии. Надежно «закрывал» большие разделы оперативной работы блестящий профессионал, одаренный разносторонними талантами, известный не только своими глубокими востоковедными знаниями, но и авторством и исполнением многих прекрасных песен Виктор Викторович Посувалюк[17]. Отлично действовали Николай Николаевич Афанасьевский[18], Георгий Энверович Мамедов, Сергей Борисович Крылов и заменивший его Александр Алексеевич Авдеев, Григорий Борисович Карасий, который пришел на смену направленному в Японию послом Александру Николаевичу Панову.
Я пришел в МИД вместе с Юрием Антоновичем Зубаковым, который принял предложение стать заместителем министра по кадрам. Из СВР со мной перешел в МИД еще один человек — мой помощник Роберт Вартанович Маркарян, который был назначен руководителем секретариата министра. Очень и по-настоящему был рад тому, что и «вновь прибывших» через считаные недели хорошо приняли в коллективе. Одно время, правда, стала распространяться шутка, что теперь здание на Смоленской площади переименовано в адмиралтейство в честь вице-адмирала Зубакова, но говорили это по-дружески. К тому же, перейдя на работу в МИД, он вышел в отставку.
Первым замом, в том числе дублирующим министра во время его нахождения вне Москвы и в целом работающим с ним в «тандеме», был утвержден Игорь Сергеевич Иванов. Находясь за рубежом, поддерживал с ним постоянную связь, будучи абсолютно уверен в четком и инициативном осуществлении оперативного руководства. Это позволило мне при переходе из МИДа на должность председателя правительства рекомендовать моего первого заместителя И. С. Иванова на пост министра иностранных дел. Рекомендация была принята, и это, как я считаю, себя полностью оправдало.
Небольшое отступление. Читатель, видимо, заметил, что, переходя с одной работы на другую (из ИМЭМО, СВР, МИДа), вместо себя рекомендовал моих первых заместителей. Безусловно, хотел сохранить преемственность, но главное все-таки заключалось в том, что был уверен в их высоком профессионализме. Бесконечно рад, что ни разу не ошибся.
С учетом важности СНГ на должность еще одного первого заместителя был выдвинут Борис Пастухов — человек, обладающий большим опытом и великим чувством ответственности.
С самого начала работал в тесном взаимодействии с иностранными коллегами. Может быть, сказалась такая черта моего характера, как общительность. Откровенные отношения установились с министрами иностранных дел Франции — Эрве де Шареттом, а затем с Юбером Ведрином, ФРГ — Клаусом Кинкелем, Италии — Ламберто Дини, Канады — Ллойдом Эксуорси, Швеции — Леной Ельм-Валлен, Финляндии — Тарьей Халонен, Швейцарии — Флавио Котти, Мексики — Гурриа, Индии — Гуджралом, Японии — Икэдой и другими. С некоторыми министрами, например Египта, Китая, меня связывали многолетние отношения.
Однако не сложились отношения с госсекретарем США.
Придя в МИД, я хотел инициативно поставить вопрос о встрече с ним. Но меня опередил государственный секретарь США У. Кристофер — он позвонил из Иерусалима, где находился во время ближневосточного турне, и предложил встретиться в Женеве.
Не скрою, был рад этому звонку. Но как-то жестко был поставлен вопрос о месте встречи. Узнал — оказалось, что это не связано с тем, что Кристофер намерен быть в ближайший период в Женеве по другим делам. Я никогда не придавал какого-то особого значения протоколу. Но тут несколько насторожился. Помогли этому и сотрудники секретариата, по словам которых прошлая встреча Кристофера с бывшим российским министром состоялась тоже в Женеве и тоже с подачи госсекретаря.
Дальнейший обмен мнениями по подготовке и проведению переговоров подтвердил, что настороженность была не совсем необоснованной. Возможно, что все, о чем расскажу, было продиктовано не самим госсекретарем. Может быть, «упражнялся» его аппарат. Но это был определенный почерк, который, кстати, никогда не проявлялся позднее при Мадлен Олбрайт.
Итак, сразу подтвердив свою заинтересованность обсудить с госсекретарем США целый ряд двусторонних и многосторонних проблем, предложил на выбор три страны — Белоруссию, Болгарию или Финляндию. При этом подчеркнул, что это не отменяет официального визита У. Кристофера в Москву. Как и предполагал, Госдепартамент остановился на Финляндии. Финский министр иностранных дел Тарья Халонен тут же гостеприимно направила приглашения.
Но на этом «протокольная дуэль» (кому она нужна?!) не закончилась. Из Вашингтона пришло новое «уточнение»: предлагалось провести переговоры в резиденции посла США в Хельсинки. Мы ответили, что последний раз встреча уже проходила в Женеве на американской территории — в представительстве США, а теперь очередь за нами. Поэтому опять на выбор: либо в резиденции российского посла, либо в гостинице в предместье Хельсинки, в которой я был намерен остановиться.
В ответ — на несколько дней молчание. И только за сутки до намеченного на 9 февраля прибытия в Хельсинки поступил сигнал о согласии американцев с нашим предложением встретиться в отеле.
В гостиницу «Каластаяторппа», что по-фински означает «хижина рыбака», за пару часов до приезда госсекретаря подъехал представитель Госдепартамента, который изложил такой «сценарий»: я встречаю У. Кристофера на подходе к отелю, там уже будут десятки прибывших с госсекретарем американских репортеров, в основном телевизионщиков, я буду одет так же, как и он, в пальто, потом мы вместе заходим в отель, в одном из залов которого состоится беседа-обед.