Характерно, что во время переговоров с Кристофером в расширенном составе, которые сразу же начались в МИДе после его встречи в Кремле, ни госсекретарь, ни его коллеги ни словом не обмолвились о НАТО. Мы тоже не поднимали этого вопроса.
Однако в Джакарте, где 23 июля 1996 года в период очередного заседания форума АСЕАН по проблемам безопасности я вновь встретился с госсекретарем США, Кристофер начал беседу со слов:
— Вопрос о расширении НАТО, равно как и о предоставлении разных классов членства в НАТО, с третьими странами мы не обсуждаем.
— Не следует говорить с нами в ультимативной форме, — ответил я Кристоферу. — Если же вы нам говорите, что не хотите обсуждать эту тему, мы будем вынуждены сделать больший акцент на обеспечении нашей безопасности, в частности пересмотрев некоторые уже подписанные договоры по сокращению вооружений.
— Я не выдвигал ультиматумов, а просто разъяснял ситуацию, — отреагировал госсекретарь.
Мы не идеализировали обстановку, понимая, что США, по сути, осуществляют координацию между всеми западными участниками «параллельных» контактов с нами. Но одновременно далеко не все из них считали безупречной крайнюю позицию, проталкиваемую госсекретарем Соединенных Штатов. 30 июля 1996 года в Париже М. Рифкинд сказал мне:
— Во время диалога между вами и НАТО можно обсуждать в формате «16+1» вопросы непродвижения ядерного оружия. Но по более широким вопросам отношений между Россией и НАТО вам следует все-таки консультироваться и на двусторонней основе. Причем не только с США, но также с Великобританией и Францией. США, конечно, наиболее важный партнер, но они не могут говорить от имени всего НАТО.
Эта беседа состоялась спустя почти два месяца после того, как в Берлине я встретился с министром иностранных дел Германии К. Кинкелем.
— То, что сейчас скажу, я ни с кем не согласовывал, — сказал К. Кинкель. — Не подумать ли нам о создании Совета Россия — НАТО, где Россия была бы представлена на равноправной основе?
Это была еще одна новая и очень важная постановка вопроса. Но самым главным в этой связи следует признать высказанную президентом Франции Ж. Шираком идею «цепочки»: реформирование НАТО, затем диалог между Россией и обновленным Североатлантическим альянсом с целью установления особых отношений России — НАТО, а затем уже переговоры о его расширении, включая формы и содержание. Во время встречи «восьмерки» в Лионе Ж. Ширак подчеркнул, что идею такой «цепочки» разделяет и федеральный канцлер Г. Коль.
Я сказал французскому министру иностранных дел де Шаретту, с которым встретился отдельно в Лионе, что мы готовы были бы пойти по этому пути. К сожалению, идея президента Ширака позже была размыта — ведь ее смысл, как мы понимали, заключался не только в фиксации трех направлений деятельности, но и последовательности их претворения в жизнь.
За спиной Соланы США
Именно в это время начало проявляться некоторое раздражение со стороны американцев по поводу того, что Россия ведет разговоры параллельно по многим линиям. Судя по реакции европейских собеседников, это раздражение было доведено и до них. Может быть, отсюда и росли корни американского предложения начать не откладывая переговорный процесс на натовском «треке», иными словами, с X. Соланой.
Мы готовились к этим переговорам серьезно. На протяжении лета 1996 года в тесном взаимодействии с представителями Министерства обороны и Службы внешней разведки были наработаны многовариантные позиции и согласована наша переговорная линия. Однако, по нашему общему мнению, переговоры, как таковые, еще не вполне созрели. Следовало продолжать «зондажную работу».
Предстояли важнейшие встречи в Нью-Йорке, куда я должен был вылететь на заседание Генассамблеи ООН. Мне уже сообщили, что буду принят президентом Б. Клинтоном. А 20 сентября по пути в Нью-Йорк провел в Вене беседу с X. Соланой.
Позже у меня установились хорошие отношения с Хавьером Соланой. Однако в тот раз все предвещало несовместимость собеседников. Когда я задавал конкретные вопросы, X. Солана отвечал, что не может говорить от имени 16 стран — членов НАТО без предварительного обсуждения с ними. В то же время предлагал мне дать конкретные ответы на поставленные им вопросы, чтобы, как было совершенно ясно, досконально выявить резервы нашей позиции. Я сказал ему:
— Вы не обижайтесь, но у меня такое впечатление, что оба мы в тюремной камере, но один из нас — «подсадная утка».
Зная, что Россию весьма привлекла идея «цепочки», выстроенной Ж. Шираком, Солана заговорил о «параллельности». Я постарался объяснить ему, что мы понимаем трансформацию НАТО, выработку отношений между Россией и НАТО и проблему расширения альянса не как независимо развивающиеся, а влияющие друг на друга три процесса. Тогда Солана положил на стол в качестве «иллюстративного материала» три ручки и сказал: «Я как физик утверждаю, что эти три параллельные линии пересекутся в бесконечности». Я ответил, что, не будучи физиком, живу не в бесконечности, а на земле, и хочу, чтобы проблемы пересекались при их обсуждении. Было ясно, что Солана на тот момент не имел никакого мандата на переговоры, что дополнительно убеждало в правильности избранной нами линии: «торопиться, не спеша».
В этом убедила и встреча с Кристофером 23 сентября в Нью-Йорке. Тот опять начал разговор с надрывом (я уже понимал: это был его переговорный стиль).
— Сегодня мы проводим, возможно, одну из самых важных бесед за всю историю наших отношений, — сказал госсекретарь. — Сроки сжатые, и с учетом этого мы намерены способствовать убыстрению диалога между НАТО и Россией. Хорошо бы, чтобы это оказалось возможным сделать одновременно с приемом новых членов.
Я спокойно ответил:
— Для нас основное — это подготовить документ, который определит взаимоприемлемое развитие наших отношений с НАТО, будет способствовать трансформации альянса от инструмента холодной войны к новой организации, а также минимизирует негативные для нас последствия возможного расширения. Если такой документ не получится, то другого мы не подпишем. Нам не нужна новая декларация типа «не будем нападать друг на друга».
Кристофер решил в ответ вылить ушат холодной воды, подтвердив, что не рассматривает готовящуюся хартию — он упорно проталкивал это название — как нечто обязательное и тем более конкретно детализированное.
Впрочем, не думаю, что такую, я бы назвал, тупо нажимную позицию одобряли все в американском руководстве. Во всяком случае, убедила в этом состоявшаяся 24 сентября встреча с президентом Клинтоном. Нас проинформировали, что он специально задержался после своего выступления на Генеральной Ассамблее в Нью-Йорке для разговора буквально со считаными представителями других стран, в числе которых был и я.
Встреча произошла в здании миссии США при ООН. Президент США встретил на пороге специально подготовленного помещения. Затем последовали обычные в таких случаях сменяющие друг друга волны фото- и телекорреспондентов. Кто-то из них выкрикивал через плечи охранников какие-то вопросы. Б. Клинтон терпеливо и с улыбкой отвечал — он прекрасно умел работать с прессой. Наконец остались без юпитеров. На беседе с президентом США, запланированной на двадцать минут, но длившейся почти час, присутствовали У. Кристофер, помощник президента по национальной безопасности Энтони Лейк, М. Олбрайт — в то время постоянный представитель США при ООН, и С. Тэлботт. С нашей стороны — посол в США Ю. Воронцов, представитель России при ООН С. Лавров, мой заместитель Г. Мамедов, руководитель секретариата министра Р. Маркарян.
Упомянув, что госсекретарь доложил о нашей беседе по НАТО, президент США счел необходимым, очевидно, сгладить то впечатление, которое могло остаться после беседы с Кристофером.
— С первых дней пребывания на своем посту, — сказал Б. Клинтон, — я был привержен идее создания демократической России, чтобы она стала надежным и сильным партнером США в XXI веке.
При этом Б. Клинтон выделил — признаюсь, тогда неожиданно для меня — особое значение наших совместных, скоординированных действий, так как в течение предстоящих двадцати пяти лет, по его словам, вероятно возникновение конфликта между Индией и Пакистаном, с угрозой сползания к опаснейшей перспективе применения ядерного оружия.
— То же самое можно сказать о Ближнем Востоке, — добавил президент, — мирное урегулирование и здесь невозможно без совместного участия России и Соединенных Штатов.
Клинтон органично перешел от «угроз XXI века» к современной европейской тематике, подчеркнув свое желание сделать все, чтобы помочь построить «такую объединенную Европу, которая нужна для мира и спокойствия и за ее пределами. Это достижимо, — продолжал президент, — если мы сможем создать особые и четко очерченные отношения между Россией и НАТО, чему я лично глубоко привержен».
Беседа явно затягивалась. Кристофер начал демонстративно смотреть на часы. Тогда я решил помочь своему коллеге и спросил президента: хотел бы он в конце нашей не запланированной на столь длительное время беседы, чему я, конечно, очень рад, услышать один из понравившихся мне анекдотов?
— Конечно, — ответил Клинтон.
— Курицу спросили о самом большом достижении в ее жизни. «Снесла яйцо весом пять килограммов», — сказала она. «А каково главное желание?» — «Снести яйцо весом семь килограммов». На аналогичный первый вопрос петух ответил: «Подруга-курица снесла пятикилограммовое яйцо». — «А твое самое большое желание?» — «Набить морду страусу!»
Не помню, почему мне именно этот анекдот пришел в голову в качестве заключительного «непринужденного аккорда». Быть может, потому, что уж слишком заметно госсекретарь пытался закончить беседу. Все рассмеялись. А президент, обращаясь к Олбрайт, с улыбкой спросил: «Это не про меня?»
Со свойственным ему дружелюбием Клинтон проводил нас до лифта и тепло попрощался.
Мещерино и далее
Официальное предложение о начале переговоров по документу, который определил бы комплекс наших отношений с альянсом, было выдвинуто натовцами 11 декабря в ходе встречи министров по формуле «16+1». Мы пригласили натовскую делегацию, возглавляемую генеральным секретарем X. Соланой, в Москву. Не помню, кому пришла в голову идея провести встречу в подмосковном особняке МИДа в Мещерине, но это себя полностью оправдало. Переговоры проводились вдали от журналистов, и никто в таких условиях не «и