нваре 1999 года по сравнению с январем 1998-го (!) выросли в 3,5 раза. На его лице был написан скептицизм.
Неверие в наш профессионализм сквозило в замечаниях руководителей МВФ в связи с политикой правительства компенсировать в максимально возможной форме населению катастрофические последствия 17 августа, а это составляло 30 процентов доходов.
При поддержке Маслюкова, Задорнова и министра по сбору налогов Бооса я попробовал доказать, что мы не сможем решить эту задачу за один 1999 год, но уже во второй половине 1998 года мы добились регулярной выплаты зарплаты, пенсий, стали решительно сокращать, а по ряду выплат ликвидировали долги. А с 1999 года начинается компенсация, причем немалая. И средства на нее заложены в бюджет. Но этим компенсация не закончится.
— Вы, очевидно, не учитываете, что в доходную часть бюджета следует добавить суммы, которые понадобятся для корректировки зарплат и пенсий с учетом уровня инфляции, — ехидно улыбаясь, заметил Камдессю.
Ни он, ни кто-либо другой из руководства МВФ не верил, что нам удастся избежать гиперинфляции, остановить резкое обесценивание рубля, — а мы этого добились.
Я был, естественно, максимально сдержан, но уже во время переговоров с Беланже, понимая, что он донесет это до других, сказал:
— Есть три сценария. Один, который мы хотели бы осуществить, — это прийти к согласию с МВФ. Второй — сделаем окончательный вывод, что МВФ не хочет нам дать кредиты. Это будет плохо для страны в целом и для правительства в частности. Думаю, что это и не в интересах МВФ. Однако есть и третий сценарий, который для нас тоже неприемлем, — это выжидательная позиция МВФ и бесконечные переговоры.
А в переговорах с Камдессю энергично подытожил:
— Господин Камдессю, я договорился с вами о том, что мы жестко обеспечиваем двухпроцентный профицит. Я за это отвечаю. На какую цифру для этого понадобится увеличить доходы — я фиксировать сейчас не хочу. Могу вам зафиксировать мое отношение к профициту. Все. Понимаете? Давайте так и договоримся, потому что мы идем по кругу.
Далее. Правительство будет стремиться к тому, чтобы покупательная способность населения в 1999 году в целом была не ниже, чем 85 процентов от периода с 1 января до 17 августа 1998 года, а в 2000 году уже полностью индексирует все потери населения от августовского кризиса 1998 года. Правительство будет делать все от него зависящее для постоянного — хочу это слово подчеркнуть особо — подъема реальных доходов населения. Если хотите, запишем в коммюнике, что МВФ рекомендует нам, чтобы все дополнительные источники были задействованы для достижения этой цели. Вы удовлетворены? — спросил я.
— Хорошо, — согласился директор-распорядитель, но добавил, что следует продолжить встречи и в Москве, и в Вашингтоне, чтобы разработать — «мы уже близки к этому» — согласованное заявление в соответствии с установленными формами в МВФ. Оно явится основанием для предоставления кредита Российской Федерации. — Я не желаю усложнять положение, — подчеркнул Камдессю, — но в будущем, очевидно, не следует перечислять наши средства, предназначенные России, на счет в каком-то третьем банке в Лондоне, Цюрихе или Нью-Йорке. Не хочу этого, потому что считаю, что это ставит вас в какие-то «треугольные» отношения с нами.
Мне оставалось сказать, что если причина задержки в предоставлении кредитов России в «треугольных» отношениях, то чего же проще — не нужен будет никакой контроль за использованием получаемых нами средств, если МВФ просто переведет их с одного своего счета на другой свой счет и зачтет эту сумму за выплату долгов России по кредитам.
Несмотря на трудные переговоры, расстались мы с Камдессю на хорошей ноте. Но к этому времени уже стало ясно, что возможность реального продвижения к соглашению с МВФ хотя и зависит от той личности, которая находится во главе фонда, определяется в наибольшей степени позицией Соединенных Штатов.
Я докладывал Ельцину о переговорах с МВФ. Он по большей части выслушивал молча, но чувствовалось, что хочет договоренности — на эту тему он разговаривал по телефону с Камдессю, когда тот был в Москве.
Практически одновременно с Камдессю у нас проходили встречи с президентом Всемирного банка реконструкции и развития Дж. Вулфенсоном. Переговоры с ним и его командой шли конструктивно, с успехом. Были согласованы крупные займы от МБРР на развитие угольной промышленности, социальные нужды. Но их получение опять-таки зависело — это по уставу Банка — от соглашения с МВФ.
Самые лучшие воспоминания остались у меня и моих коллег от бесед с Вулфенсоном — незаурядным, доброжелательным человеком, стремящимся вникнуть в суть проблем, познать особенности нашей российской действительности и максимально, в меру своих возможностей, помочь нам. С глубокой признательностью отнесся к письму Вулфенсона, направленному им после моего снятия с поста председателя правительства. В этом письме высоко оценивалась деятельность нашего кабинета и выражалось недоумение по поводу его отстранения.
Сумбурная позиция Вашингтона?
Накануне моей поездки в Давос, где раз в год собираются на форум известные представители деловых, политических кругов, главы правительств и даже государств, 14 ноября 1998 года я получил послание вице-президента США А. Гора. Он писал, что направляет мне «откровенный, даже резкий документ», содержащий рекомендации для России. Позже удалось выяснить, что автор прилагаемого к письму А. Гора «Меморандума по вопросу о российском экономическом кризисе» Ларри Саммерс — один из видных американских экспертов, первый заместитель министра финансов США.
Глазам своим не поверил, знакомясь с этим документом, когда увидел, насколько были созвучны его оценки с нашими по поводу причин экономического кризиса в России. Хочу процитировать дословно:
«Кризис обострил то, что было ясно уже некоторое время назад. В России нет главных основ здоровой рыночной экономики: доверия к национальной валюте как источнику ценности (или даже средства платежа в крупных сделках); банковской системы, которая выдает кредиты не связанным с ней частным фирмам; правовой системы, которая защищает права собственников и инвесторов; справедливой системы регулирования и сбора налогов, которая обеспечивает предсказуемый, конкурентный, прозрачный деловой климат, эффективно обеспечивает правительство финансовыми ресурсами и не служит механизмом государственной коррупции.
В России существует по крайней мере две системы взглядов на то, почему эти основы до сих пор не были развиты. Первая из них утверждает, что для развития этих основ требовалось длительное время везде, даже на Западе. Кроме того, у российских реформаторов были нереалистичные ожидания относительно сроков разработки рыночных инструментов, законов и накопления рыночного опыта, которых никогда не существовало в России. Согласно другой системе взглядов, США и Западная, а также Центральная и Восточная Европа не могут служить моделями для России. Более важное значение для нее могут иметь азиатские пути развития, которые в большей степени зависят от сотрудничества и взаимосвязи государственного и частного секторов.
Вероятно, правы и те и другие. Но для России главным является роль государства…
России предстоит длительная борьба не только за построение эффективных государственных институтов, но и по преодолению укоренившегося сопротивления самой идее укрепления правового государства. И как это было в истории нашей страны, частью окончательного решения проблемы законности власти вполне может быть передача властных полномочий от Центра регионам и органам власти на местах.
Модель рыночной демократии остается правильной для России, однако ей должна быть обеспечена поддержка со стороны государства, которое создает конкурентную, упорядоченную, предсказуемую и прозрачную среду. Нет никаких культурных или исключительно российских особенностей в том, что страна не смогла в течение последних шести лет идти к инвестированию и росту».
Ключевой фразой была следующая: «Премьер-министр Примаков и его правительство стоят перед чрезвычайно сложной, но неизбежной задачей выработки нового экономического курса».
Все это звучало как явная критика авторов и проводников экономической политики в России в предшествовавшие 1990-е годы. Но почему об этом американские руководители не говорили ни Гайдару, ни Чубайсу, ни Федорову, ни Черномырдину, наконец — Ельцину? Почему тогда, до нашего прихода, они не говорили о регулирующей и контролирующей роли государства в экономике, о цивилизованном и с полным учетом перехода страны к рыночным отношениям, но все равно резком усилении роли государства?
И Клинтона, и Гора, особенно в предвыборный период 1999–2000 годов, их оппоненты-республиканцы упрекали в том, что они слишком много «дали России». По сути, эти упреки безосновательны. В экономическом плане даже не только материально, но и в реальных рекомендациях практически ничего не дали, а в научно-техническом многое получили, да за бесценок, в том числе и через «утечку мозгов» из России. С горечью, болью сказал в одном из своих интервью президент Российской академии наук Ю. С. Осипов: «Мы должны понимать, что многие представители самых перспективных направлений науки XXI века, получив прекрасное образование и воспитание в научных школах Академии наук и лучших университетах России, пополняют сегодня научные сообщества и фирмы США, Германии, Франции, Канады и других стран»[33].
Политика «приручения» России, на которую делали ставку руководители США в 1990-е годы, стоила им совсем недорого. Готов по этому вопросу «взять под защиту» и президента Клинтона, и вице-президента Гора.
Но вернемся к американскому меморандуму, направленному мне вице-президентом США. Кроме оценок текущего положения и причин кризиса в России в нем содержался целый ряд предлагаемых мер. Многие из них уже осуществлялись нами. Например, жесткое ограничение эмиссии, отказ от мер по сокращению конвертируемости рубля, переход к политике «плавающего» валютного курса, ликвидация долгов в сфере выплат зарплат и пенсий, проведение аудиторских проверок банков для того, чтобы определить те, которые нужно сохранить в соответствии с предложениями Центрального банка, обеспечение более состязательных и прозрачных процедур приватизации, увеличение сбора налогов в денежной форме и т. д.