Е. П.) и в течение последующих десятилетий для всего мира. И наоборот, если Россия будет интегрированной со всем миром, то мы тогда сможем работать вместе, чтобы решать мировые вопросы. И нет предела потенциалу, который может таким образом создаваться для работы. Мне ясно, — продолжал Тэлботт, — что не удалась идея с документом, на который вы так отреагировали. Когда вернусь в Вашингтон, буду проводить тщательное расследование, но боюсь, что первоначальный вариант этого документа найдется в моем компьютере. И еще более неприятно будет обнаружить, что и президент Америки приложил руку к окончательному «продукту». Он по двум причинам хотел заочно участвовать в сегодняшней встрече. Во-первых, чтобы отметить, что политическое решение помочь России, принятое им еще шесть лет назад, полностью распространяется на правительство, в котором вы являетесь премьер-министром. И, во-вторых, снять спорную между нами проблему, о которой вы не упомянули, — это Иран, чтобы разрядить ту «бомбу», которая может взорваться.
Какой «сухой осадок» остался после этого разговора? Тэлботт подчеркивал, что он говорит от имени самого высокого руководства США. Из приведенных аргументов, полностью совпадающих с доводами МВФ, следовало, что существует направляющая линия США в вопросе предоставления или непредоставления нам финансовой помощи со стороны МВФ. Собственно, я бы даже сказал точнее, в проведении выжидательной позиции, которая, как, очевидно, кое-кто полагал в Вашингтоне, может стать «многофункциональной». Одна из ее целей — заставить нас после ослабления России в результате дефолта 17 августа и под угрозой банкротства при невыплате долгов МВФ следовать или, во всяком случае, не противодействовать американской линии во внешней политике (назревали события в Косове, не закончилась антисаддамовская операция в Ираке, началось движение в направлении создания национальной противоракетной обороны, что было идентичным одностороннему выходу США из Договора по ПРО 1972 года). Другая цель — внутриамериканская, связанная с попытками усилить демократов в их предвыборной борьбе с республиканцами, показать им, что нынешнее руководство США не такое уж «беззубое» в отношении России.
К этому времени в американском «истеблишменте», по-видимому, уже сложились две группы. Первая, к которой, как мне представляется, принадлежали и Клинтон, и Олбрайт, и тот же Тэлботт, продолжала считать, что необходимо иметь хорошие отношения с Россией, так как это является непременным условием стабильности на глобальном уровне. Но эпоха «брата Бориса» заканчивается, и следует держать пока Россию на дистанции — кто его знает, как повернутся события в этой стране, где (это по-настоящему настораживало американцев) идет процесс коррумпирования и подбираются к власти отдельные олигархи, к которым из-за их нечистоплотности в Соединенных Штатах складывалось явно негативное отношение. Вторая группа вообще считала, что следует игнорировать нынешнюю Россию. Пусть, дескать, поварится в собственном соку.
Полагаю, что далеко не случайно Тэлботт так резко поставил в разговоре, который, казалось бы, не имел к этому никакого непосредственного отношения, тему Ирана. На иранской теме он сосредоточился еще больше, когда после общей встречи мы остались с ним один на один.
На «иранской проблеме», возникшей в российско-американских отношениях, хотел бы остановиться подробнее и я.
Иран — суверенное государство, в котором развиваются сложные процессы. Вместе с тем Иран — соседняя страна, которую связывают с нами многие десятилетия взаимовыгодных отношений. Эти отношения не прерывались и включали в себя не только сильный экономический элемент, но с середины 1990-х годов и политическое сотрудничество, особенно по тем вопросам, где у нас сблизились интересы. Это в первую очередь — о чем я писал выше — стабилизация положения в Таджикистане и антиэкстремистская позиция в отношении Афганистана.
Не раз говорил я о ситуации в Иране с Мадлен Олбрайт, пытаясь показать, что санкции, жесткие формы обращения с этим государством, превращение его чуть ли не в изгоя в мировом сообществе лишь усугубляют в нем обстановку и в этом плане контрпродуктивны.
Россия развивала и развивает экономические отношения с Ираном, в частности, строит в Бушере атомную электростанцию. Эта АЭС уже давно стала притчей во языцех в российско-американских отношениях. В Вашингтоне оставались глухими к нашим разъяснениям о том, что мы не делаем ничего в Бушере для создания ядерного оружия, что в Иран поставляются легководные реакторы, точно такие же по своим характеристикам и потенциальным возможностям, как те, которые США взяли на себя обязательство поставить КНДР. Были намерения у отдельной российской организации — только намерения — участвовать в создании исследовательского (невоенного) ускорителя и урановой шахты в Иране, но и эти проекты были запрещены президентом России.
Интерес к российско-иранским отношениям со стороны США обозначился в довольно резкой форме в 1997–1998 годах, особенно по вопросам ракетостроения в Иране. Эту тему США сделали «сквозной», а подчас чуть ли не самой главной во время встреч с представителями России на всех уровнях. Думаю, что масла в огонь подлили израильские и американские спецслужбы, которые, однако, не смогли представить ни одного факта нарушения со стороны государственных органов России международных регламентаций или своих международных обязательств в сотрудничестве с Ираном. А тот список, который буквально тиражировался и передавался нам полностью в идентичном виде американцами, израильтянами и даже по их просьбе другими иностранными представителями, содержал в своей преобладающей части либо непроверенные сведения по поводу действий частных российских фирм, организаций (например, указывался адрес одной из них, а оказалось, что там расположено общежитие), либо надуманные обвинения (например, обучение иранских студентов на физическом факультете одного из московских высших учебных заведений).
Некоторые ученые, специалисты, и не только из Российской Федерации, но и других стран СНГ, могли выезжать в Иран, зачастую через Европу, и проводить консультации по ряду вопросов. Когда я был главой правительства, то ФСБ доложила, что ни один человек, непосредственно принимавший на сколько-нибудь значительном уровне участие в производстве оружия массового уничтожения и средств его доставки, не покидал за все последние годы территории России. Но, естественно, нельзя было поручиться, что, скажем, ученый, занимающийся турбулентностью, не в состоянии выехать за границу. Запрет на такой выезд не мог иметь место. Если бы такой запрет был, то первыми на нас обрушились бы западные демократы. К тому же неконтролируемый выезд за рубеж мог осуществляться через открытые российские границы со странами СНГ, например с Украиной, Казахстаном.
Имели место и отдельные попытки в самой России передать иранцам интересующие их закрытые сведения в области вооружений. Однако такие попытки не только не поощрялись, но решительно пресекались Федеральной службой безопасности России, причем без всякой «наводки» со стороны. Об этих акциях ФСБ сообщала публично. Так что не было никаких оснований приписывать России то, что она не делала и не намеревалась делать.
В ответ на американские представления, которые, как правило, делались в общей форме, мы тоже просили представить уточняющие конкретные факты, данные. Я обращался с этим не только к американцам, но и к израильтянам, когда в качестве министра иностранных дел России был с визитом в Израиле и по настоянию принимающей стороны встретился с руководителями военной разведки. Мне ответили, что не могут представить конкретные данные, так как не хотят подвергать опасности свои источники информации.
К сожалению, «иранская тема» получила свое продолжение. В середине 2006 года появились подозрения, что Иран постепенно решил те исследовательские задачи, включая обогащение урана, которые действительно могли привести к созданию ядерной бомбы. Однако Иран не выходил за рамки подписанного им Договора о нераспространении ядерного оружия и полностью отрицал намерение осуществлять военную ядерную программу. При этом он отстаивал, как говорили его руководители, право на все работы по мирному использованию атома.
Напряженная подозрительность возрастала еще и потому, что одновременно иранский президент, по сути, призывал стереть с карты мира Израиль. Американцы, как это было всегда в последние годы, хватались за оружие, настаивая на применении силы против Ирана. Не буду разбирать угрожающие последствия применения военной силы против этой страны. Скажу лишь, что Россия и Китай, последовательно препятствуя этому, вели дело к компромиссному решению: с одной стороны, не лишать Иран возможности продвижения по пути мирного использования атома, более того, помогать ему в этом, и с другой стороны, усилить контроль по линии МАГАТЭ, иными словами, деполитизировать обстановку и представить возможность экспертам наблюдать за всеми исследовательскими работами Ирана в ядерной области. Полностью согласен с тем, что это — единственный выход из сложной ситуации.
Но вернемся к моему разговору с Тэлботтом. Я сказал ему, что иранская тема не может по своей природе быть «раздражителем» в российско-американских отношениях. Мы будем строго соблюдать все международные регламентации, но они не должны подменяться навязыванием нам «правил игры» со стороны США.
Через месяц после моего разговора с Тэлботтом в США вылетела делегация нашего правительства, возглавляемая Маслюковым, для окончательных переговоров с МВФ. В послании, адресованном мне, от 30 апреля 1999 года директор-распорядитель МВФ М. Камдессю писал: «Я рад, что нам удалось достичь согласия с господином Маслюковым и его командой по вашей экономической программе. Я не сомневаюсь, что осуществление этой программы совместно с мерами, которые вы планируете предпринять в связи с кредитом, предоставляемым Всемирным банком в целях проведения структурной перестройки, усилит макроэкономическую стабильность в России и улучшит перспективы для самой этой п