Мое замечание о том, что Кузнецов тут ни при чем, а все в этом плане определяется Татьяной Дьяченко, осталось без внимания.
— Ну как? — спросила меня она в коридоре, когда я вышел из палаты.
— Борис Николаевич недоволен тем, что редко с ним вижусь, — ответил я.
— Но часто после встреч с вами он чувствует себя хуже. Вы уж постарайтесь не огорчать его, — сказала Дьяченко.
На первые месяцы моего премьерства пришлась череда болезней президента, и мне по его поручениям пришлось заниматься многими высокими гостями — проводить с ними переговоры, устраивать в их честь приемы. Все это не оставалось незамеченным в обществе. Особенно много говорилось о том, что председатель КНР Цзян Цзэминь посетил Ельцина в больнице и пробыл у него чуть больше получаса, а остальное время пребывания в Москве пришлось на встречи, в которых российскую сторону представлял я.
16 октября президент отменил свою поездку в Малайзию, где был запланирован саммит государств Азиатско-Тихоокеанского региона. Россия должна была быть представлена на этой встрече — первой после того, как нас наконец-то приняли в состав Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). Вместо президента в Малайзию полетел я. Через десять дней был отменен визит Ельцина в Австрию. Вместо него с однодневным визитом для встречи с руководством ЕС полетел председатель правительства. Несколько позже был отменен запланированный на 6–7 декабря визит президента в Индию. Туда также прибыл я. На мои плечи переложили основную тяжесть визитов в Москву Шрёдера, Нетаньяху и других.
Тема передачи некоторых функций президента председателю правительства стала распространяться. В средствах массовой информации промелькнуло сообщение о том, что во время беседы с редакторами органов печати и телевидения руководитель администрации президента В. Б. Юмашев[40], сославшись на здоровье Ельцина, говорил о возможности перехода части полномочий президента к главе правительства. Думаю, не случайно Ельцин, несмотря на объявленные более поздние сроки возвращения из больницы, 20 октября неожиданно приехал в Кремль.
Не случайно и то, что в декабре состоялся такой разговор.
— Готовы ли вы подтвердить, что не будете участвовать в выборах президента? — потупясь, спросил Ельцин.
— Я многократно говорил об этом.
— Ну тогда скажите еще раз перед телевизионными камерами.
— Пожалуйста, еще раз заявлю.
Вошли телевизионщики. Мы с Борисом Николаевичем стояли бок о бок. Услышав, что я не намерен участвовать в президентской гонке, Ельцин одобрительно кивнул головой, а потом сказал, что полностью одобряет деятельность правительства.
Не случайно и то, что последняя фраза президента не прозвучала в эфире. Николай Бордюжа рассказал мне позже почти криминальную историю. Сначала сказали ему — тогда он уже был главой администрации, — что президент, произнося фразу о полном одобрении деятельности кабинета, выглядел не очень «телевизионно». Бордюжа потребовал пленку. Потом она исчезла с его стола.
Это произошло уже в то время, когда началось видимое обострение отношений президента со мной. Расскажу все по порядку. В ноябре, во время одного из моих докладов Ельцину, я сказал ему, что стабилизации обстановки в стране помогло бы принятие закона, в котором гарантируется безопасность и определяются условия жизнедеятельности российского президента «имярек», уходящего в отставку.
— Понимаете, мне неудобно вносить проект такого закона, — сказал Ельцин.
— Согласен с вами. Могу законопроект внести я.
После этого разговора развивались события, которые свидетельствовали о необходимости посмотреть на проблему политической стабильности в обществе шире, не ограничиваясь гарантиями президенту после конституционного срока его нахождения во власти. Широко распространялись слухи о том, что Ельцин настроился на запрет КПРФ, введение чрезвычайного положения, срыв предстоящих президентских выборов. В мемуарах Ельцина прямо сказано, что все это он намеревался предпринять.
22 января 1999 года я направил письма председателям двух палат российского парламента, в которых, в частности, говорилось:
«Сегодня чрезвычайно остро встал вопрос об обеспечении политической стабильности в стране в предвыборный период. Без этого невозможно преодолеть последствия социально-экономического кризиса, решать вопросы восстановления и развития экономики страны, вернуть доверие людей.
В такой сложный для страны период считаю очень важным принять все необходимые меры для укрепления институтов государства и обеспечения согласованных действий федеральных органов государственной власти. С этой целью предлагаю выработать согласованные правила поведения президента, Федерального собрания и Правительства Российской Федерации и совместно принять пакетное решение».
В совместном заявлении предлагалось изложить систему добровольно взятых на себя обязательств, действующих до новых президентских выборов: президент не распускает Думу и не использует право отставки правительства. Правительство не ставит в Государственной думе вопрос о доверии, что также может повлечь за собой роспуск Госдумы. Дума, в свою очередь, отказывается от импичмента (кампания набирала силу). Внесение поправок в конституцию может осуществляться лишь на основе согласованной позиции. К письмам я приложил и проект закона о гарантиях неприкосновенности лицам, занимавшим пост Президента Российской Федерации.
Председатель Госдумы Г. Селезнев сразу же разослал письмо всем депутатам. Естественно, это моментально стало достоянием окружения Ельцина, и «семья» должным образом отреагировала.
Но сначала о том, почему с этой очень важной, как считал и продолжаю считать, инициативой выступил я сам. Абсолютно искренне считал, что Ельцину неловко быть автором проекта, который обеспечивает прекращение кампании по импичменту и гарантию его неприкосновенности после окончания конституционного срока. Думал, что ноябрьский разговор с Ельциным дает мне право на инициативу. Но при этом за президентом оставалась возможность корректировки текста заявления — в моих письмах подчеркивалось, что после одобрения предлагаемого подхода проект будет согласован с Ельциным.
Не скрою, я не очень стремился к предварительному одобрению текста письма, зная, что любой разговор на эту тему упрется в позицию «семьи», а просчитать эту позицию было совсем не трудно. Очевидно, при этом я не придал значения, а зря, тому, что, когда я направлял в парламент свои письма, президент находился в Центральной клинической больнице. Это было активно использовано против меня.
Сразу же на мою инициативу отреагировал Березовский. Отвечая на вопрос главного редактора газеты «Коммерсант», он сказал:
— Предложение Примакова — не желание стабилизировать политическую ситуацию, а желание проявить себя. А это опасно… Я увидел в Примакове человека, желающего сначала стать президентом, а потом думать о России.
Я воспринял это заявление не столько как сигнал, подаваемый Ельцину, но как отражение уже сформировавшейся точки зрения Кремля. И оказался прав.
До начала очередного доклада, когда телевизионщики снимают «картинку», Ельцин, насупившись, сказал мне:
— Что вы такое выделываете за моей спиной? — Встретив мой недоуменный взгляд, разъяснил: — Речь идет о вашем обращении в Госдуму.
— Борис Николаевич, я хотел бы разговор с вами вести не под прицелом телекамер.
— Хорошо, оставьте нас вдвоем, — сказал президент тележурналистам.
— Разве вы не помните предысторию? Мы с вами обсуждали вопрос о гарантиях президенту после его отставки. Речь шла не именно о вас, а вообще о президенте России. Я, естественно, считал и считаю, что нужно этот вопрос решить, но его следует рассматривать не самостоятельно, а в контексте других проблем, которые в совокупности будут служить стабилизации в обществе.
— Все равно, — сказал Ельцин, — вы должны были согласовать эту инициативу.
Из «источников Кремля» в СМИ немедленно поступила информация, что разговор президента и главы правительства был «тяжелым». Но шар был запущен, и предложение получило широкий резонанс. В результате администрации пришлось, в свою очередь, проявить инициативу. Заместитель главы администрации О. Н. Сысуев весьма добросовестно, со знанием дела возглавил подготовку альтернативного документа. Не думаю, что такой подход Сысуева был по душе всем в окружении Ельцина. Не всем им понравился — уверен в этом — и тот факт, что провести совещание членов Совета безопасности, посвященное подготовке этого документа, президент поручил мне. Это свидетельствовало о том, что чаша весов еще не склонилась в пользу тех, кто разрабатывал планы моей отставки. А может быть, такая комбинация предусматривалась с целью показать общественному мнению, что я «переориентировался»?
Совещание состоялось 5 февраля на Старой площади, в помещении, где когда-то заседало Политбюро ЦК КПСС. Альтернативное заявление имело определенные недостатки — взаимные обязательства относились теперь к предстоящим выборам в Госдуму; президентские выборы вообще не упоминались; ни слова не говорилось о необходимости снять вопрос об импичменте, что наводило на мысль о стремлении использовать кампанию по импичменту для «контратаки», в том числе против правительства, обвиняемого в «косвенном пособничестве» отстранению президента. В то же время заявление и в новом варианте содержало ряд полезных положений. Среди них — отказ без предварительных консультаций ставить вопросы об изменении конституции и отставке правительства, меры по улучшению условий выборов в Госдуму, «недопущение криминализации органов законодательной и исполнительной власти». Исходя из этого, мы поддержали проект совместного заявления. Однако идея совместного заявления — в моей редакции или «альтернативного» — так и не была реализована, ушла в песок…
Между тем рейтинг правительства и его руководителя продолжал расти. Но параллельно росло и количество публикаций и телепередач, в которых все более резкой и беспредметной критике подвергался кабинет, давались прогнозы по поводу его предстоящей замены.