К его изумлению (он едва не вскрикнул от неожиданности), он увидел, как лицо Теи побледнело… она смотрела на Никоса так, словно увидела привидение. Затем, извинившись, быстро ушла.
— Вы ее чем-то испугали, — удивленно сказал познакомивший их англичанин. — Но какая красавица, верно?
— Вы еще пожалеете, что пригласили меня, — пробормотал Никос. Он все еще не мог прийти в себя. Он не понимал, где он и что с ним.
— Простите? — сказал англичанин.
— Вы не избавитесь от меня до тех пор, пока я не увезу ее отсюда.
Поскольку поведение этого левантийского гостя соответствовало представлению англичан о жителях южных стран, никто этими странными словами удивлен не был.
После ужина в университетской столовой Никос, читая вступительную лекцию к своему семинару, не сводил глаз с поразившей его красавицы, словно сомневался, нет ли здесь ошибки.
Ошибки не было.
Когда после лекции она пригласила его к себе, в нем вдруг вспыхнула надежда: а что, если и она узнала в нем свою мечту? Но, оказавшись под градом вопросов («Вы — тайный агент? Это в вас стреляли два раза? И ваше лицо — это то, что получилось после пластической операции? А как вы относитесь к Францу Кафке?»), которые застали его врасплох, он чуть было не подумал в первое мгновенье, что она сошла с ума. В следующий же миг он с горечью понял: она пыталась узнать в нем кого-то другого. Какого-то другого человека, и вот он-то, этот неведомый другой, и мог оказаться ее мечтой. Так же как сама она, Tea, была и оказалась мечтой Никоса.
Если он был прав — он проиграл в самом начале; все было потеряно. Кончилось тем, что он оказался за роялем. Ему самому было и удивительно и стыдно за свою игру; так плохо он, пожалуй, не играл никогда, хотя с точки зрения фортепьянной техники отрывок не представлял ничего особенного.
Голова у него кружилась, словно он был пьян. Потом, оставшись в одиночестве, он даже не мог вспомнить, как он упросил ее не исчезать из его жизни, как получил разрешение увидеть ее еще раз…
Последующие встречи уже не были столь напряженными. Ни о тайных агентах, ни о выстрелах Tea больше не упоминала. Никос развлекал ее рассказами об Александрии; он пел ей арабские песни. Как-то раз он пошел на базар и принес пряности, стручки фасоли, овощи и баранину и в ее маленькой кухне приготовил то, что сам назвал «средиземноморским ужином». Нельзя сказать, что он кого-то поразил; Англия усеяна восточными ресторанами: китайскими, индийскими, таиландскими… Но мясо, приготовленное Никосом, было и впрямь превосходным; кончилось тем, что Tea возложила на него ответственность за подготовку уик-эндов, к большому удовольствию университетских гурманов, ее друзей и коллег.
В дополнение к этим трапезам Никос потчевал собравшихся музыкой. Он познакомил Тею и ее друзей с репертуаром своей сестры, вспоминая то, чему научился в Берлине, перемежая все это с запомнившимися ему с детства мелодиями Александрии и Бейрута. Для всей компании было приятной неожиданностью то, что гость из Мадрида оказался родным братом прославленной Кристины Вассилидис. Кто-то раздобыл ее пластинку, и Никос мог оценить то, что проделывала его сестра с хорошо известными ему песнями далекого детства. Современные западные ритмы врывались в многовековые напевы Востока, задевая в людях струны, о которых они за прошедшие столетия успели позабыть. Эта музыка была прекрасна. Никос начал было объяснять что-то собравшимся в комнате, но через минуту понял, что его никто не слушает и надо начинать все сначала. Можно было на этом завершить попытку связать в их умах Восток с Западом, но Никосу хотелось донести до всех важность этой мысли, этого явления: корни, общность культур… открыть им глаза на свет, пробивающийся через столетия с берегов Средиземного моря. Это была его тема, его идея; это было очень важно.
Похоже, это было важно только ему. Несколько таких вечеров он делал попытки вернуться к этой теме вновь и вновь. Реакция была та же, что и у критиков, писавших о его книге: в глазах слушателей он был восторженным романтиком с южных окраин цивилизованного мира — немного анализа и избыток восточной чувствительности. Но человек он был славный, это признавали все. И готовил великолепно.
Tea видела все это и сочувствовала ему. Как-то раз, когда они остались вдвоем, она решилась немного его утешить. В ее христианской крови, сказала она, сплелось столько невероятных линий, что временами она и сама не знает толком, кто она — южанка или северянка. По отцу она принадлежала к тем еврейским семьям, которые после изгнания евреев из Испании в пятнадцатом веке нашли убежище в Англии. Одно это, по ее мнению, помогало ей понять теорию Никоса о переплетении северной и южной культур. В ней его идея, сказала она, находит отклик, она ей близка.
Никос был тронут. В каком-то порыве он схватил ее руки, прижал к своему лицу и поцеловал, шепча слова благодарности. Он благодарил ее, как благодарят врача, спасшего твою жизнь.
— Спасибо, — повторял он вновь и вновь. — Спасибо.
— За что? — спросила Tea, не делая попытки высвободить руки.
— Я схожу с ума, — сказал Никос. — Tea, я схожу с ума…
Она рассмеялась чуть-чуть жестче, чем хотела бы.
— Еще один сумасшедший, — сказала она. — Боже, ты посылаешь мне одних умалишенных. За что?
В тот же день она рассказала Никосу — в достаточно осторожных и туманных выражениях — о письмах, которые она вот уже восемь лет получает от некоего незнакомого человека, он относится, похоже, к разряду сумасшедших, но таких, которые не потеряли при этом ни очарования, ни ума. «Ни красоты, — добавила она вдруг с нескрываемой гордостью. Она так и сказала: — Он также очень красив».
— И ты решила, что он — это я, — сказал Никос с горечью, и лицо у него было, как у ребенка, который вместо ожидаемого подарка получил взбучку.
Tea, видя его отчаяние, снова не удержалась от смеха.
— По-моему, тебе не на что обижаться. Ведь я же сказала: «Он тоже красавец».
Никос подошел к ее письменному столу и взглянул на снимок человека, снимок, на который он обратил внимание еще тогда, когда впервые переступил порог этой комнаты. И то, что он увидел, подсказало ему: сердце Теи отдано этому, другому. Он долго не отводил взгляд от фотографии. Потом сказал:
— Не нахожу между нами ни малейшего сходства. Как тебе могло прийти в голову, что это я?
— Все это очень запутанно, — пробормотала Tea.
— Нет! Нет, Tea! — Никос почти кричал. — Нет! Этого не может быть. Ты с твоим острым умом… ты проста и бесхитростна… ты, которая прекрасна, как богиня… ты не можешь обманывать себя. Все должно быть просто… Tea, любимая… расскажи мне, что случилось… что гнетет тебя?
Но Tea только качала головой. Она не знала, что сказать. Никос ошибался — это было не просто. Она не может объяснить, не может сказать, в чем тут дело. Может быть, когда-нибудь… но, нет, не сейчас, в будущем она попробует рассказать ему поподробнее.
Когда семинар закончился, Никос написал в Мадрид, что по ряду важных причин его возвращение откладывается. После этого он снял комнату неподалеку от университета и сообщил Тее, что оттуда никуда не двинется. Так началась эта жизнь: по субботам они совершали короткие путешествия на ее машине, по воскресеньям большую часть дня Tea проводила за письменным столом, готовясь к занятиям предстоящей недели, а воскресные вечера посвящались «средиземноморскому ужину» к огромному удовольствию всей компании — ради кулинарных талантов Никоса они готовы были каждый раз слушать лекции, посвященные возрождению средиземноморской цивилизации. Все это сопровождалось исполнением греческих, арабских, испанских и неаполитанских песен.
Когда подошла пора каникул, Никос пригласил Тею совершить с ним путешествие на юг, «домой», как он называл это, напомнив ей, что, по ее же словам, она пусть даже косвенно, но тоже относится к «его» семье народов.
— Я хочу, — сказал он, — выкопать фиалку из северной теплицы и посадить ее снова среди скал ее далекой прародины, на склонах Ливанских гор.
— А что, если фиалка не захочет, чтобы ее пересаживали, — засмеялась Tea и показала Никосу язык.
— Если ты еще раз… еще раз сделаешь это, — сказал Никос, поддаваясь на провокацию, — то я…
— Что — я?
— Я не выдержу и наброшусь на тебя… и будь что будет.
И Tea снова показала ему язык…
Боже! Каким он был дураком все это время…
Так, вместо путешествия на юг, они оказались в Лондоне, где жили родители Теи, которым она обещала провести каникулы дома. Никос был приглашен заранее; тем не менее она посоветовала ему недели через две вернуться в Мадрид и уладить все дела с его университетским начальством… иначе он рисковал потерять место. Решив эту проблему, он вернется к ней. И все лето у них впереди.
В те несколько дней, что оставалось им еще провести до наступления каникул, Tea много рассказывала Никосу о неизвестном ей авторе писем, а также о ее столь печально обернувшемся обручении с Г. Р. Кончилось тем, что она просто передала Никосу эти письма. Если, прочитав их, решила она, он оставит ее — что ж… лучше, чтобы это произошло сейчас, чем потом, а если он решит остаться с ней, то никогда не сможет упрекнуть ее в скрытности или лжи. Она хотела ясности в их отношениях; ясности, чистоты и определенности. Здесь была и зарождающаяся любовь; и эта любовь тем более требовала защиты. Правдивость Теи была своего рода страховкой от недоверия, недопонимания и упреков.
Так Никос получил эти письма. Целый ящик, более четырехсот писем, тысячи страниц, напечатанных на пишущей машинке, без подписи. В начале каждого из них — дата. Эти тысячи страниц ожидали, когда рука Никоса освободит их из заточения. Молчаливые, опасные, зловещие. Долгое время Никос смотрел на них, не приступая к чтению. Начав читать, чувствовал он, что он уже не остановится, пока не дойдет до последней страницы. Он взял ящик и, неся его к себе, думал, что чувство у него такое, будто он несет труп. Или ящик, наполненный взрывчаткой, которая разнесет и развеет по ветру самое для него дорогое. Он еще не начал читать, а мысли его уже вращались вокруг всего того, о чем были написаны сотни книг, посвященных тайным агентам.