– Допей, не надо на ходу, обольешься, – крикнула мать.
К одевался на экзамены как на праздник, строго и торжественно. Чтобы и раздолбаи ощущали значительность события. И сейчас он был в лучшем своем костюме, при галстуке был и даже с цветным платком в тон галстуку, выглядывающим шелковым цветком из нагрудного кармана.
К., стоя, обжигаясь, отпил еще пару глотков и опустил чашку на звякнувшее блюдце.
– Пора, – сказал он. – Не буду допивать, извини.
Сырников сегодня на завтрак не было, была нормальная гречневая каша с бутербродами, после бутербродов хотелось пить, но и ждать, когда чай остынет, если следовать своим принципам, времени не оставалось.
Мать принесла его чашку в прихожую. Дождалась, когда он обуется.
– Я тебе остудила. Переливала туда-сюда. – И когда К. взял у нее из рук чашку и принялся, глоток за глотком, торопливо опорожнять ее, тоже торопливо спросила: – Ты правду о том звонке папе сказал? Правда это не оттуда? – «Оттуда» она произнесла с такой усиленностью в голосе, что и без всяких уточнений было ясно, о чем она. – Это, по всему, непохоже на студентов.
Отец, тот поверил, ее интуиция подсказывала ей, что К. лукавит.
К. всунул опустевшую чашку матери в руки, открыл дверь и, становясь на пороге, с интонацией героя анекдотов развел руками:
– Вот такой, мам, студент пошел.
И что ей оставалось делать, как не принять его объяснение?
– Хорошего тебе дня, – сказала она. – Мы сейчас с папой тоже выходим. Хочешь узнать у меня куда?
– Да, куда? – удивившись про себя ее вопросу и настораживаясь, эхом отозвался К.
– В гараж, куда еще, – ответила мать. – Косихинские сырнички делать. Косихинские они называются.
Мать у К. была большой мастерицей на такие безобидные провокационные шуточки. Она ими приперчивала себе жизнь.
– И вам хорошего дня, – пожелал К. вполоборота, уже на пути к лестнице, слепо вытягивая руку, чтобы ухватиться за перила.
– Какого уж там хорошего. Все одно изо дня в день, – донеслись до слуха К. – сквозь дробь его бега вниз – слова матери, обращенные ею к самой себе.
Хорошего, хорошего, хорошего, подобием заклинания звучало в К., когда, вылетев на улицу, он быстрым шагом направлялся к автобусной остановке. О, как ему хотелось хорошего дня! Дня без маляв, без звонков, без угроз. Со вчерашнего похода в особняк, прячущийся в зелени дерев и кустарника, он и без того все время повторял про себя заклинанием что-то подобное. Что значили те слова кощея: «Не готов»? К чему он должен был подготовиться? Как были связаны эти слова и цидули, что получал?
К. принимал экзамены уже полных два часа, разогрелся, вошел в азарт – он напоминал сам себе сидящего на прокаленном солнцем зеленом берегу всемогущего рыбака с хорошо оснащенной удочкой, таскающего из водной стихии одну рыбку за другой и безжалостно выбрасывающего их на берег. Попадались экземпляры крупные и сильные, которые приходилось, прежде чем подсечь и выметнуть в воздух, как следует поводить на глубине, утомить, и по контрасту с ними – настолько вялые и беспомощные, что повисали на леске, едва насадив себя на крючок, покорно отдавались судьбе, надеясь лишь на ее благоволение. Впрочем, К. всех оставлял жить, вытаскивал милосердно из их плоти заглоченные крючки и пускал обратно в воду. И щуки и плотва, сметя со стола зачетки с радостным баллом, с распаренно-ошалелыми лицами летели из аудитории, чтобы исчезнуть за дверью и больше не объявляться. Дальше, дальше от этого милосердного, но страшного рыбаря – в темный омут, под корягу, на дно. И когда только что отпущенный на волю очередной студиозус, спустя какие-нибудь полторы минуты, появился в аудитории снова, К. удивился его возвращению.
Студент шел от двери странно косолапя, боком и будто делая петли, шел – и его кидало галсами, словно ему и нужно было подойти к К. и он не смел.
– Что такое? – спросил К., прерывая разговор с его собратом за столом напротив себя.
Вернувшийся студент не ответил. Метнулся вбок, как если бы хотел броситься прочь от К., но выправился и очередным галсом приблизил себя к экзаменационному столу.
– Да что такое? – недоуменно повторил К. – Что-то в зачетке не так?
Протянул руку в готовности взять зачетку, однако никакой зачетки в руке у возвращенца, увидел К. в этот миг, не было. Но что-то возвращенец в ней держал. И только К. протянул руку, студиозус тотчас же быстро ступил вперед и сунул К. в руку то, что держал.
– Вот… просили передать…
К. ошпарило. Свернутую упругой скруткой бумажную трубочку сунул студент ему в руку. Только в сравнении с прежними непомерно большая была скрутка, прямо бревно.
К. вскочил и, не давая возвращенцу уйти, схватил его за запястье.
– Кто вам дал? Где? Когда?
– Сейчас вот, – не делая попыток – не смея! – отнять руки, выдавил из себя возвращенец. – За углом в коридоре. Двое. Зажали, корочки в зубы… вы ждете будто…
Не выпуская его руки из своей, К. бросился к двери, выломился из аудитории («Ай!», «Твою мать!» – плеснуло вскриками студиозусов, в ожидании своей очереди зайти внутрь толпившихся под самой дверью), пролетел до угла коридора, завернул – открывшаяся даль зияла пронизанным солнцем, падавшим из цепочки окон, безлюдьем. Тут наконец он выпустил запястье возвращенца, вынужденного все это время поспешать за ним.
– Где?! Где они? Здесь это было? Куда подевались?! – вырвалось из К. Словно те с корочками обязаны были стоять и ждать, когда К. примчится сюда.
– Я не знаю. Откуда мне знать. – Возвращенец выглядел так, будто эти двое, обязавшие его исполнить роль почтальона, были не людьми, а самим воплощением Минотавра. – Они мне ничего больше не говорили. Передать вам – и всё. – Он взял запястье, которое только что сжимал К., другой рукой и принялся массировать его. Мертвой, должно быть, хваткой, как какой-нибудь бультерьер, схватил его К. – Я передал.
Чувством стыда окатило К. Студиозус честно выполнил роль почтальона, и что от него можно было требовать еще.
– Да, спасибо вам, – поблагодарил К. студиозуса. И похлопал его в подтверждение благодарности по плечу. – Спасибо, спасибо. Всё, можете быть свободны.
Возвращаться в аудиторию, продолжать принимать экзамен – что, казалось, за бессмыслица, абсурд, дичь! Зачем? Для чего? Земля сотрясается, лава, раздвигая базальты, гудит под ногами, готовая выхлестнуть наружу… и чистить под этот гул зубы, утолять голод, бриться, принимать душ – все как всегда? Но что, если не это? К. затолкал полученную бумажную скрутку в карман, решив отодвинуть удовольствие ознакомления с ее содержимым до окончания экзамена, и стронул себя с места возвращаться в аудиторию.
Толкущиеся около дверей в ожидании своей очереди студенты смотрели на него с жадным любопытством. К. произвел на них впечатление своим внезапным появлением из камеры пыток. Да еще волоча за собой, как какой-нибудь паук муху, их товарища. Они не могли дать происшедшему на их глазах разумного толкования.
– Все! – сказал К., распахивая дверь аудитории. – Все до одного! Берем билеты, рассаживаемся, готовимся!
Ему хотелось прочесть полученную цидулю как можно скорее. Жгло нетерпением, сжигало, испепеляло, невозможно ни о чем думать – только о том, что там внутри. Он уже даже знал, что всем этим студиозусам, которых запускает сейчас брать билеты, волшебно повезло: он не будет гонять их ни по одному вопросу, какой бы ахинеи они ни несли.
Что они отвечали ему, – мало что доходило до сознания К. Минус 273 градуса по Цельсию, что однажды – при получении цидули через друга-цирюльника – уже сковывали его суровыми космическими объятиями, вновь завивали К. в свои ледяные пелены, мыслительный процесс – то же движение и колебание атомов, что любое действие, но какое может быть колебание атомов при минус 273 по Цельсию? И когда наконец К. остался один, он еще несколько минут сидел, не находя в себе сил пошевелиться, дотянуться до кармана, в котором лежала полученная бумажная скрутка. Разворачивал он скрутку, извлекши ее в конце концов на белый свет, в несколько приемов: два-три расправленных витка – и перерыв, еще два-три – и перерыв.
Что сразу бросалось в глаза – компьютерное исполнение послания. Отпечатанный на принтере текст имел форму песочных часов: начинаясь с полной строки, все более и более сужался к середине, а потом снова расползался вширь, и две последние строки идеально равнялись по длине начальным. Изрядно пришлось потрудиться изготовителю. Особенно учитывая то, что не в пример прошлым посланиям это короткостью не отличалось.
«Милостивый государь!» – начиналось письмо. Вот так, в отличие от предыдущих цидуль, с такой расшаркивающейся любезностью. Милостивый государь! Что бы могла значить подобная куртуазность?
«Безмерно польщены вашим посещением нашего скромного обиталища, – продолжалось письмо. – Посетив его, вы, конечно же, не могли не заметить той интенсивности интереса к нам, которая столь ярко проявляется в многочисленности наших визитеров. Мы их называем гостями. Что совершенно справедливо и точно, потому что «визитер» – слово холодное, равнодушное, не располагающее к близким, дружественным отношениям, «гость» же – теплое, благожелательное, выражающее отношения сердечности и приязни между хозяином и человеком, заглянувшим на его огонек. Люди, приходящие к нам, хотят с нами дружить, участвовать в наших делах, воспринимая их как свои собственные, быть нашими помощниками. Гость – не кость, в бабки не поиграешь, так мы еще говорим. Мы всех любим, ко всем благосклонны, открыты к каждому. Заблудшим мы помогаем выйти на истинный путь, неокрепшей молодой поросли открываем глаза на подлинные ценности, наших верных помощников поддерживаем в их сложных, если они возникают, жизненных обстоятельствах. Очень, очень жаль, но мы не увидели того интереса к нам, что есть у других, в вас. Почему? В чем дело? Мы чрезвычайно огорчены. Вы даже не можете себе представить, до чего мы огорчены! Зачем вы ведете себя таким образом? Это абсолютно неправильное поведение. О чем вас хотелось бы и предупредить. А то, знаете, на улице с крыш на прохожих иногда падают кирпичи. Откуда они там берутся, никто не знает. Может быть, их оставляют случайно рабочие, когда ремонтируют кровлю (хотя непонятно, зачем для ремонта кровли кирпичи), а может быть, они там самозарождаются, зреют, спеют и, когда созреют-поспеют, осыпаются, как колосья какой-нибудь перезревшей пшеницы. Причем осыпаются они по неясной причине непременно кому-нибудь на голову. Что, безусловно, казалось бы странным, если бы не убедительная статистика».