а, вы недавно… «Под подозрением» – это под подозрением. И раз под подозрением, должен был покаяться… А так – чего же можно было ожидать!
– Ничего другого? – потерянно протянул К., выпрямляясь.
Современница Древнего Рима требовательно помахала рукой, призывая наклониться к ней обратно.
– Я знала, что сегодня его будут брать! – когда он вновь пригнулся к ней, торжествующе прошептала она. – Я знала, знала! Я ждала. Мне вчера сообщили. – В голосе ее билось счастье посвященности в тайну, которая для остальных – за семью печатями. – А вам нет, не сообщили?
– Мне нет, – коротко отозвался К.
– Это потому что вы недавно, – утешающее произнесла современница Древнего Рима. – Вы еще, видимо, не заслужили. Ничего, заслужите.
К. снова распрямился. Наклоняясь к современнице Древнего Рима по мановению ее руки, он не знал, что ему грозит, теперь ему это было известно.
– Как прошел экзамен? – обращаясь к К., спросил от своего стола завкафедрой. – Неудов много?
К. смотрел на него – и никак не мог осознать смысла заданного вопроса.
Зато теперь он понимал смысл завершающей фразы в полученной им на экзамене цидуле: «до тебя не дойдет никак, что ты должен?!» Он понимал теперь, что он должен, понимал! Покаяться он был должен. Но в чем? Но как?! Наверное, вот и ректор не знал.
7. Инцидент
– Так а что, нужно покаяться, – сказал друг-цирюльник. И повторил на эсперанто (К., естественно, не знал, что за язык, но какой еще): – Пенти. Нецесас пенти.
– В чем пенти? – спросил К. – Можешь подсказать?
– Не все ли равно? – Друг-цирюльник проиграл своим подвижным актерским лицом, выразив пренебрежение к тонкостям проблемы. – Просто произнести «каюсь» – и все.
– А если бы это пришлось тебе? Так просто произнес бы – и все?
– Ну-у, – протянул друг-цирюльник, – если по-другому никак… что же, и произнес бы.
Они шли по набережной, строем живописных особняков парадно представлявшей распахнутому вдаль простору реки скрывающийся за этим строем бесцветный город, дневная пора по-обычному заполнила променадный асфальт набережной народом, брусчатые скамейки, что оказались в тени, отбрасываемой деревьями, все, без исключения, заняты, по малопроезжей дороге, отграниченной от пешеходной части зеленым газоном, проносились то и дело конькобежцы на роликах, скейтбордисты на своих похожих на толстые пальмовые листья досках. По реке навстречу друг другу плыли два больших, ослепительно, на фоне сине-стальной воды, белых теплохода, к причалу пристани вдалеке швартовался прогулочный речной трамвайчик, и резали речную гладь, таща за собой бело-кипящие усы бурунов, несколько стремительных, суетливых глиссеров. Неподалеку от этого места, где они сейчас шли, три дня назад К. получил ту первую цидулю, что ему доставил шкет в черных обшарканных шортах и разбитых сандалиях на босу ногу.
– Но я так не могу! Не могу! – отвечая другу-цирюльнику, воскликнул он с экспрессией. – Мне надо понимать, в чем я каюсь. А вдруг я каюсь в том, что собирался атомную бомбу взорвать?
– Ну уж, ну уж, – увещевающе проговорил друг-цирюльник. – Скажешь тоже. Абсурд какой. Кто тебя в такой дикости обвинять будет? Это у тебя уже фантазия разыгралась.
Впритирку мимо них, опахнув ветром и жаром движения, отталкиваясь одной ногой от асфальта, другой стоя на своем пальмовом листе, промчался скейтбордист с игрушечным рюкзачком за плечами – заставив обоих запоздало шарахнуться в сторону.
– Шантрапа! – вырвалось у друга-цирюльника. – Дает, а?! – посмотрел он на К. – Мало ему на дороге места, надо, где люди ходят!
Это было еще экспрессивней, чем восклицание К. в ответ на его предложение покаяться, и у К. вырвался невольный короткий смешок:
– Зацепило? Вот и меня. Вербальное воздействие, представляешь, что такое?
– Представляю, представляю. – Другу-цирюльнику было уже неловко за свою внезапную горячность. – Но при чем тут вербальное воздействие?
Случайный смешок, прощекотавший К. горло радостными толчками воздуха, уже отлетел от него, не оставив по себе и следа.
– Помнишь, что гласит народная мудрость? Назвался груздем – полезай в кузов. Покаялся – значит, виноват. В чем, почему – неважно. Виноват!
– Передергиваешь. – Подвижное лицо друга-цирюльника всеми своими мимическими мышцами сообщало о категорическом неприятии мнения К. – Поговорка про груздь совсем не об этом. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Вот что имеется в виду.
К. остановился. Острой до нестерпимости обидой неожиданно пронзило его. Не затем он вызвал друга-цирюльника на встречу, чтобы тот так свысока судил его.
– Зачем ты говоришь «передергиваешь»? – вырвалось у К. – Я могу сказать о тебе: ты передергиваешь. Ты считаешь таким образом, я по-другому. Ты полагаешь: идти и каяться. Я не уверен. И не хочу. Мне, мне это нужно сделать! Не тебе.
Принужденный остановиться вместе с ним друг-цирюльник задергал своим длинногубым ртом, повинно заморгал.
– Что ты, что ты… извини, пожалуйста. Не хотел тебе ничего обидного… Я тебя понимаю, что ты! Тебе… поставить в себе перегородку надо. Представить, что это и не ты… есть такой способ. Как в панцире будешь – не пробить.
Тот же скейтбордист, что пару минут назад обогнал их, заставив прянуть в сторону, катил теперь обратно. Неутомимым кривошипом, отталкиваясь от асфальта, работала его нога, он ловко лавировал между прогуливающимися, галсы не замедляли его движения – искусный был скейтбордист. Теперь, когда он летел навстречу, можно было увидеть, что это еще совсем молодой человек, студент второго курса – что-то так по возрасту, из ушей к карману его шорт подобием латинской «Y» струился белый проводок, он был не просто любителем скейтборда, но считал нужным наслаждаться скоростью еще и под музыку.
– Ох, шантрапа, – полным сдерживаемого негодования голосом выцедил друг-цирюльник. – Наплевать на всех, хоть по головам, дайте потешить душу!
– Да бог с ним, что тебе, – нехотя отозвался на его ворчание К. – Не мешает он никому.
– Нет, шантрапа, шантрапа, – как бы вняв увещеванию К., но не меняя своего мнения, пробормотал друг-цирюльник.
И будто в насмешку, будто в наказание за его недовольство, виртуозно объезжавший всех скейтбордист – непонятно, как это вышло, – наехал на них, с размаху влепил себя в К. и друга-цирюльника. Скейтборд взлетел и пролупцевал по коленям, а наездник, едва не снесший их с ног, чтоб не упасть самому, судорожно взмахнув руками, схватился за К. и друга-цирюльника (К. почувствовал, как продрали по шее его ногти), повис на них.
– Да что такое! – вскричал друг-цирюльник. Он принялся отдирать от себя руку скейтбордиста. Но тот не отцеплялся. Похоже, он был в шоке и боялся, что, оставшись без опоры, не устоит на ногах. – Да в самом-то деле! – воскликнул друг-цирюльник, ударив скейтбордиста по бицепсу ребром ладони.
– Да вы! Что! – корчащимся голосом заблажил скейтбордист. Друга-цирюльника он отпустил, но за К. по-прежнему продолжал держаться.
Невозможно было выносить это дальше. К. отжал руку скейтбордиста вверх и, пригнувшись, рывком прокрутился под нею, будто вывинчиваясь из ее обхвата. Что-то упруго повлеклось за ним, мешая освободиться – словно бы натянулась некая жила, К. придал рывку дополнительное усилие – и вслед за обретенной свободой услышал увесистый бряк какого-то предмета об асфальт. Чтобы тут же наступить на него. Нечто хрупкое, непрочное с сухим стрекозиным треском продавилось и разломилось под его каблуком.
Что упало и попало ему под ногу, стало понятно мгновение спустя из истошного вопля скейтбордиста. Это рука К. попала под шнур наушников и, вытянув их из ушей скейтбордиста, выдернула из кармана его шорт, оказавшегося излишне просторным и мелким, и сам смартфон.
– Айфон! Айфон! – вопил скейтбордист. – Сломали мой айфон! Что вы сделали! – Он бросился на колени и осторожно взял раздавленную пластину смартфона обеими руками в горсть, словно то была сама его разбитая душа. – Сломали! Сломали! – приговаривал он, стоя на коленях. Вскочил неожиданно и бросился на К. – Вы меня лишили айфона! Ограбили!
Вокруг, видел К., как в воде (окружающий мир зыбился и плыл), собралась уже толпа. Полиция взялась ниоткуда, будто возникла из воздуха. Сразу трое, а не двое, как они ходили обычно, полицейских, все как на подбор – могучие ребята с воловьими шеями.
– Они лишили меня айфона! Ограбили меня! Бандиты! – обращаясь к полицейским, стонал скейтбордист. – Я его только что купил! Совсем только что! Я его даже еще не успел освоить!
– Бред какой! Кто его грабил? Все не так!.. – волнуясь, не желая того, и против желания срывающимся голосом, принялся объясняться К.
– Он на скейтборде! Он на нас налетел! – пылая возмущением, перебил К. друг-цирюльник.
– Он на вас налетел? – с неверием оглядывая их, откликнулся один из полицейских. – Не вижу никаких следов.
– Посмотрите! – отвернул ворот рубашки К. Шею саднило, он не сомневался, что увидеть следы ногтей, оставшихся от скейтбордиста, не составит труда.
Полицейские, однако, не проявили к его шее никакого интереса. Только один из тех двоих, что до того не подавали голоса, проронил порицающе:
– Что же, если налетел, за это нужно смартфоны ломать?
Проследуем, разберемся, участок, не нужно нервничать, чего вам бояться, если вы правы, – приплывал, доносился до К. из окружавшей его воды говор полицейских. И вот они уже шли с другом-цирюльником через газон, ведомые полицейскими, державшими их за локоть, к патрульным полицейским машинам, неожиданно оказавшимся неподалеку – в десятке метров на дороге, – а этот студент второго курса, со скейтбордом под мышкой, с рюкзачком и почившим смартфоном в руках, шел впереди, и шел сам, его никто не вел. Перед тем как нырнуть на заднее сиденье в машину, К., понуждаемый непонятным желанием, приостановился и оглядел покидаемый пейзаж. Народ вокруг, алчно возбужденный возможностью лицезреть захватывающее действо, торжественно безмолвствовал, теплоходы на реке, плывшие встречными курсами, разминулись и уже отошли друг от друга на добрую сотню метров, речной трамвайчик пришвартовался, лишь глиссеры все так же резали водную гладь белыми усами бурунов.