Она спускалась по лестнице, и К., выступив из двери одной ногой на лестничную клетку, смотрел ей вслед. На повороте между маршами она взглянула на него, взодрав подбородок, с улыбкой помахала рукой – но уже это была не та улыбка, что еще какие-то мгновения назад, на пороге квартиры, она была уже вся не его, не чужая, но не его – и так, не с его улыбкой и взметнутой вверх рукой, которая дольше всего оставалась видна, исчезла, остался только легкий постук ее каблучков, а потом исчез и он.
Закрывая дверь, К. хлопнул ею со всей силы, чтобы родители наверняка услышали: привереда покинула квартиру, и они свободны. Родители деликатно не выходили из своей комнаты, давая К. с привередой провести утро без них, хотя им тоже пора уже было завтракать и выходить в гараж.
Они объявились тотчас, как К. хлопнул дверью. Хотя на всякий случай отец только высунулся из комнаты.
– Проводил? – спросил он К. шепотом, как будто привереда еще не ушла и могла слышать его. Он был в майке и босиком.
– Проводил, – ответил К. во весь голос.
Незамедлительно дверь комнаты растворилась во всю ширь и, оттесняя отца, в коридор выступила мать в ночной рубашке.
– Без вопросов! – упреждая ее – а весь вид ее свидетельствовал, что она полна всяких слов, они рвутся из нее, как семена из перезревшего стручка, – вскинул руки К.
Мать, казалось, сглотнула набухшие у нее на языке слова. Было впечатление – готовый взорваться, вздувшийся стручок вдруг опал.
– Доброе утро, что ж, – бросила она, проходя мимо К. в туалет.
И день начался, как все другие дни, покатился по обычному руслу, будто не совершилось того, чего К. ждал столько времени, что представлял себе столько раз. Единственное отличие от других дней – он не сел с родителями за стол. Завтракать по второму разу – это было бы странно.
Всё, мы уходим, постучался к нему отец. К. поспешно оставил компьютер, за который сел после ликвидации следов ночного пребывания в ней привереды, и вышел в коридор. Закроешь дверь? – спросил отец. Мать с К. демонстративно не разговаривала. Да-да, закрою, с невольным подобострастием из-за мучившего чувства вины перед ними торопливо отозвался К.
Квартира, только дверь закрылась, сразу ударила ему в барабанные перепонки оглушающей пустотой. У этой пустоты был ковыльный аромат необозримой степи, йодистый запах откидывающейся в безбрежность морской дали: в сказочном детстве, помнил К., еще и дед с бабушкой были живы и дед вовсю деканствовал, ездил на поезде с родителями на море и проезжали степью – оттуда были эти ароматы и запахи. Он прошелся по квартире, вбирая в себя раздувающимися ноздрями степной-морской вкус отдавшегося его воле пустого пространства, крутанул краны на кухне, вслушался в дробящийся звон ударившей в раковину воды, закрыл краны и отправился обратно к компьютеру.
Ему сегодня не нужно было в университет (слава богу, таким-то Фантомасом! а завтра, глядишь, можно уже и снять пластырь), и он намеревался провести день, хорошенько посидев над одной работой, которую писал уже несколько месяцев. Работа не предполагалась для печати, он писал ее для себя, понимая, что судьба ее самое большее – дать прочесть другу-цирюльнику, сознание этого мешало продвижению работы вперед невероятно, он писал ее урывками, спорадически, случалось, неделями не мог вернуться к ней, но не мог ее и оставить; и когда не возвращался слишком долго, это его томило и угнетало.
К. просидел за компьютером минут сорок, когда ему почудился запах гари. Не веря себе, он принюхался – да, был запах. Странно. Откуда? К. поднялся и прошел к окну. Кто-то жег какой-то мусор на улице? Окно было распахнуто, и, если кто-то устроил неподалеку костер, следовало окно элементарно закрыть.
Нет, однако. С улицы тянуло уже накаляющимся, сухим, но чистым воздухом, и легкого запаха дымка не чувствовалось на улице.
К. прянул от окна, – и запах гари тотчас ударил в ноздри: комната все явственнее наполнялась им, и исходил он из глубины квартиры. В коридоре, когда выскочил в него, ему помнился рассеянный сизоватый туманец. К. было метнулся на кухню, но, обронив с ноги в вираже тапок, перенаправил себя в прихожую. Странный, пощелкивающий шум послышался ему в прихожей – словно бы на раскаленной сковороде пошкварчивало перегретое масло. Рука нащупала выключатель, он лихорадочно сыграл клавишей, грянул свет, и К. увидел: из-под двери, в щели с боков впихивался толчками, струился плоскими лентами дым.
Дверь открывалась наружу. К. приотворил ее – и в возникшую щель тотчас, дико и страшно, одновременно с усилившимся шкварчанием масла, плеснуло жирным горячим пламенем. Дверь снаружи горела – всем полотном, вместе с дверной коробкой.
К., оттолкнув от себя дверь, прянул назад. Дверь, следуя за движением его руки, со стуком захлопнулась. Несколько красно-сизых язычков нагло рванулись внутрь, но, прикушенные створкой, исчезли. Грудь К. разодрало кашлем. За те несколько секунд, что дверь была открыта, дыма в прихожую натекло в избытке.
Вызывать пожарных? Но пока они приедут, пока развернутся… К. бросился в ванную, перевернул вверх дном стоявшее в углу хозяйственное ведро, вывалив его тряпично-губчато-щеточное содержимое на пол, метнул ведро в ванну и открыл оба крана на полный вентиль. Вода звонко и бурно забила о жестяное дно, покрыла его и глухо забурлила в клокочущем водовороте, а он сдернул с крючка на стене полотенце, сунул под бившую в ведро струю, торопливо отжал, набросил на лицо поверх пластыря, схватил полотенце на затылке торопливым узлом.
Вода в ведре переливалась между тем уже через край. Закручивать краны казалось потерей времени. К. выдернул ведро из-под струи и, расплескивая воду, побежал к двери. Он по-прежнему был в одном тапке, что мешало движению, заставляя прихрамывать, но догадаться сбросить тапок и остаться в носках – этого ему не приходило в голову.
Первая порция выплеснутой воды оказалась слишком большой – целые полведра, но удачно попала, куда он целил, точно на дверной косяк, потекла по нему, шипя съедаемым огнем, и К. решился – толкнул дверь шире, выскочил в дымящийся проем на лестничную клетку.
Дверь горела по всему полотну. Она была железной, – с приходом стерильности народ повально стал устанавливать в квартирах железные двери, развелось сотни фирм, занимающихся этим делом, выгодное занятие! – поверх сплошного железного листа обтянута материалом, имитирующим кожу, под эту искусственную кожу подложен пухлый слой какого-то утеплителя, тоже, вероятней всего, имеющего синтетическую природу, и весь этот пластик плавился, дымил, шипел, стрелял – обильно полили дверь чем-то горючим.
К. выхлестнул из ведра оставшуюся воду под притолоку и бросился обратно в квартиру. На дне в ванной успел скопиться слой воды. К. с ходу скребанул по дну ведром, набирая в него воду, поставил ведро под струю и заткнул сливное отверстие пробкой. Сколько раз придется еще бегать туда-сюда? Зачерпывать воду из ванной, не дожидаясь, пока ведро наполнится из крана, – это должно было ускорить процесс тушения.
Но или слишком глубоко проник огонь в обшивку дверного полотна, или уж очень хорошо взялась деревянная коробка от прежней двери, в которую была врезана нынешняя железная, а может быть, все горела, не могла выгореть та жидкость, которой окатили дверь, перед тем как поджечь, – появляясь с новым ведром воды, К. заставал сбитый, казалось бы, огонь вновь гуляющим красными язычками то здесь, то там.
Он выливал четвертое или пятое ведро, когда дверь одной из соседских квартир за спиной открылась и оттуда раздался истошный крик:
– Пожар?!
К. оглянулся. Это был живший там со своей старухой старик-пенсионер, которого он помнил еще полным сил зрелым мужчиной, детей-внуков у них не было, некому помочь в безденежье, и они, как вышли на пенсию, начали быстро сохнуть, беззубеть – превращаясь в такую наглядную иллюстрацию нищей старости. Старик выглядывал из своей двери, прикрывая нос со ртом ладонью, его тощая фигура в растворе двери была перевита в нескольких местах для взгляда К. плавающими в воздухе лентами сизо-черного дыма.
– Воды! Скорее! – не отвечая на праздный вопрос, бросил старику К. Вдвоем дело пошло бы быстрее, и, глядишь, можно было бы обойтись без пожарных. Ему еще и не хотелось вызывать их. Пожарные – это значило потом объяснения, разбирательство, может быть, следствие. Какое тут следствие, когда все ясно. Не нужно ему было никакое следствие.
Сосед стремительно, не издав больше ни звука, скрылся за дверью – как если бы голос К. насмерть перепугал его. Дверь влупилась в косяк с громкостью пушечного выстрела, отозвавшегося по всей лестничной клетке. Рассчитывать на помощь водой, судя по всему, не приходилось.
Но когда К., вылетев на лестничную площадку с очередным ведром и опустошив его, собрался бежать за новой порцией воды, дверь соседской квартиры снова открылась, старик появился оттуда, с натугой неся на вытянутых руках перед собой большую кастрюлю. Лицо у него, точно как у К., было схвачено полотенцем. К. бросил загремевшее ведро на пол, подскочил к старику, перенял у него кастрюлю, плеснул из нее в одно место, другое, третье. Свершилось чудо: стрелявшие там-сям острые язычки огня, шаявшие угли, дымящиеся островки – все унялось, опало, исчезло. Будто именно этой стариковской кастрюли только и не хватало, и появись она раньше, огонь был бы потушен уже давно.
Старик взял у К. кастрюлю обратно и с глухой невнятностью вопросил через полотенце:
– Еще?
Должно быть, так же звучал и голос самого К.
– Вроде как все. – К. неверяще оглянулся на свою квартиру. Но нет, действительно было все. Только жирный, с гнусным ядовитым запахом дым стоял туманом на лестничной площадке, резал и заставлял слезиться глаза – чего К. до этого мгновения не замечал.
– Это ведь вас подожгли, – сказал старик, вглядываясь в руины двери за спиной К. – Кто? За что? Есть предположения?
К. вспомнил: старик когда-то работал следователем, и они были дружны с дедом.