К. прошел вглубь и сел на скамейку. Голова все так же пылала, кровь в ушах била молотом по наковальне. Нет, сидеть было невозможно. Он встал и шагнул к зарешеченному окошечку в борту. Но стекло в нем было бугристо-рифленым, толстым, оно только пропускало свет, и все – ничего было невозможно рассмотреть через него. Не дергайся, звучал в К. голос охранника, препроводившего его сюда. Он вернулся к скамейке, снова сел на нее, оперся за спиной на руки, вытянул ноги. И что дальше, что дальше? – вместе с молотом крови в ушах бил теперь в нем вопрос. Одиночным, однако, было его заключение, и некому было задать этот вопрос вслух. А если бы и было кому? Можно получить ответ?
Часа два – все время, что продолжалось празднество на площади, – провел К. за решеткой. Спустя какую-то пору соседи у него стали появляться, и набралось в конце концов человек пять, но все это была публика навеселе, двое, устроившись в углу на полу, сразу уснули, остальные – один говорил сам с собой, другой икал, измучился и никак не мог перестать, третий, не переставая, бубнил себе под нос какую-то невнятицу, все искал что-то в карманах, не находил, но снова искал… и К. так ни с кем и не заговорил.
После очередного стука в дверь, когда охранники, живо подхватившись со своих мест, отомкнули ее, наверх по ступенькам никого не втащили. Дверь снаружи открыли в полный раствор, впустив вовнутрь уличный свет и воздух. По абрису заслонившей свет фигуры, принявшейся всходить по ступеням, К. опознал конопеня. За ним, совсем перегородив доступ в автокамеру света и воздуха, возникла еще одна фигура – судя по всему, один из его подчиненных.
Конопень взошел, показав своему молодцу жестом остаться на ступенях, перебросился с охранником, что открыл дверь, короткими репликами, и ступил к решетке камеры.
– Что, свобода! – обращаясь к К., сказал конопень. Он был сама доброжелательность и сердечность. Даже как бы благодушное покаяние звучало в его голосе. – На выход. Прошу!
Охранник между тем уже вставлял в замок ключ и проворачивал его, открывая камеру.
К. смотрел на конопеня из глубины камеры, молчал и не трогался с места. С чего вдруг конопень так изменился? Он не верил конопеню.
– Да не бойсь, что ты там! Не сделаем ничего. Выходи! – крикнул со ступеней подчиненный конопеня. – Силком тебя на свободу, что ли?
– В самом деле. Не силком же, – все с прежним благодушным доброжелательством подтвердил конопень.
К. помедлил еще некоторое время и, преодолевая себя, двинулся к распахнутому выходу из камеры. Он все так же не верил конопеню. Но странно было упорствовать и оставаться в камере, когда тебе предлагалась свобода.
Конопень, пропуская его к выходу вперед себя, похлопал К. по плечу.
– Только не спеши, не спеши.
К. всего передернуло от этого покровительственного похлопывания и снисходительной интонации конопеня. Однако он счел, что лучшим ответом будет молчание.
Подчиненный конопеня, стоявший в дверях автокамеры, пятясь перед К., соступил на землю, но когда К. хотел обойти его, тотчас загородил К. дорогу. Они были непомерно близко друг к другу, аура в ауре, неудобно смотреть в лицо, и тело чувствовало жар его богатого мышечной массой, натренированного тела, кузнечные мехи его легких обдували лицо на выдохе ветерком.
– Вот так взять и уйти? – укоряющее сказал подчиненный конопеня. – Свобода – вещь дорогая. За нее поблагодарить следует.
Сзади уже стоял, с грохотом слетевший по ступеням, и тоже едва не подпирал К., обжигал своей мускульной энергией конопень.
Автокамера, рявкнула мотором, сотряслась, проскрежетала и тронулась. Они остались на обочине дороги втроем. Улица была слепяще залита полдневным солнцем, пустынна, в меру зелена. Обыкновенный июньский день, обыкновенная улица.
– И как же я должен поблагодарить? – спросил К. запирающего ему дорогу подчиненного конопеня.
– Во-во-во, – отозвался вместо того конопень за спиной. – Хороший вопрос. Погорячились мы, признаем. Но ведь и не просто же так погорячились, а? Мы тебя отпускаем, но ты тоже… навстречу нам. Мы тебе – ты нам. Проставиться надо. Чтобы заполировать. Чтобы и нам не обидно.
Проставиться! Они хотели, чтобы он в обмен на освобождение купил им спиртного! Чувством ликования захлестнуло К. Спиртного! Всего-то! Тут же, однако, ему вспомнилось, что денег у него в кармане, как и обычно, не густо.
– Двух бутылок… – Он споткнулся. У него чуть не вырвалось «хватит вам?», но с их тонкой душевной организацией такую форму вопроса они с легкостью могли счесть оскорбительной. – Две бутылки – нормально будет? – перестроился К. на ходу.
– Две? – с ласковостью в голосе, даже как бы проворковав, переспросил конопень. – Мы звери, что ли. Одной хватит.
На одну – этих денег в кармане у К. должно было достать с лихвой.
– Знаете, где здесь магазин? – решил он как можно скорее исполнить предъявленное требование.
– Проведешь? – посмотрел конопень мимо К. на своего подчиненного.
– Да рядом тут, что, – как подтверждая то, что уже сообщал, отозвался тот.
– Веди, – повелел конопень.
Откуда-то из воздуха соткался и обрел материальность другой его подчиненный, ходивший в фарватере. Он молча присоединился к ним, и все вчетвером, посмотреть со стороны – дружной компанией, К. посередине, они двинулись путем, которым повел их молодец, что запер К. дорогу после его освобождения из автокамеры.
До магазина и в самом деле оказалось совсем близко: пять минут – и вот они уже стояли у крыльца. Это был один из магазинов самой дорогой в городе сети, К., раз как-то по случаю побывав в таком, никогда больше в магазины этой сети не заходил.
– Ну, ты иди. А нам зачем. Мы здесь подождем, – благославляюще проворковал конопень.
– Не-не, – остановил К., сделавшего было шаг, фарватерный, что не позволил ему отойти от автокамеры. – Куда? А поинтересоваться нашим пожеланием?
– Да уж! – фыркнул другой фарватерный. – Пошел он… Банку водяры, что ли, хотел нам поставить?
– Нет? Не водки? – с нарастающей тревогой начиная понимать, что их согласие обойтись всего лишь одной бутылкой – это какая-то каверза, подвох, уловка, посмотрел К. на конопеня, – все же он был у них старшим.
С жестокой удавьей веселостью во взгляде смотрел на него конопень.
– Водяры мы себе и сами купим… – похмыкивая, произнес он.
Фарватерный, заперший К. дорогу у автокамеры, похмыкал в пандан конопеню.
– Коньячка баночку, – сказал он. – Одну, мы не звери, больше не надо. Но уж без нее… не выходи! Шесть лет выдержки, ноль семьдесят пять, увидишь там, где коньяки стоят…
Следом он назвал марку, и К. стало ясно, в чем состоял подвох. Коньяк, который они требовали с него, стоил его месячную зарплату. Зарницей, сверкнувшей у горизонта, мелькнула мысль о друге-цирюльнике и, как та пропульсировавшая зарница, погасла. Как было обращаться к другу-цирюльнику после погрома в его салоне.
– Да нет, – сказал он. – И близко к такому коньяку я вам ничего купить не могу.
– И близко нет?! – возопил фарватерный, заступивший К. дорогу у автокамеры и сейчас огласивший их требование. – На свободу по дешевке?! Ты свободе цены не знаешь?!
Жестокая удавья веселость стояла на равнобедренной трапеции веснушчатого лица конопеня.
– Пардон! – проговорил он. – Так просто ты от нас уйти не можешь. Долг платежом красен. Нет денег – значит, без денег. Иди тогда, бери – и выноси нам.
– Без денег? – недоуменно переспросил К. – Как без денег… Вы мне что предлагаете? Своровать?
– Ничего мы тебе не предлагаем. – Конопеню было как лень произносить слова, он доставал их из себя – каждое будто из глубокого колодца. – Сам решай. Хочешь свободы – потрудись.
– Давай-давай, – сказал фарватерный, что не позволил К. уйти от автокамеры. – Не ты первый, не ты последний. У них там досмотр не особо. Возьмешь – и там справа от касс, проход там, кассиры спиной к нему… все проходили, не было еще случая, чтоб не проходили.
– Все проходили, не было случая! – подобием эха подтвердил другой фарватерный.
– Не может быть, – сказал К. – Видеокамеры там везде.
– Где не надо, там есть, а где надо, там нет, – как если бы угрожал, провещал фарватерный, загородивший К. путь.
– Не может быть, – повторил К. У него было чувство ирреальности происходящего. – Чтобы в винном отделе не стояло видеокамер?
– В винном есть, – согласился с ним конопень. – Кто же говорит, что не стоит. А где проход – нет. Специально оставлено. Для таких случаев.
– Давай-давай, – с нетерпеливостью снова сказал фарватерный, задержавший К. на выходе из автокамеры. Подступил к К. и, выпятив живот, подтолкнул его тем к крыльцу. Этого, посчитал он следом, мало, и, цепко взяв К. за руку у локтя, принялся разворачивать его к магазинной двери. – Хватит телиться. Иди, наконец!
– Иди, иди! – понукнул К. и конопень все с тою же ласковой удавьей веселостью.
К. дернул плечом, высвобождая руку из тисков подчиненного конопеня, и стремительно шагнул к входу в магазин. Спасительная мысль осенила его: выйти из магазина через черный ход. Зайти в складское помещение, сказать там… неважно что, попроситься – и пусть конопень со своими молодцами ждет его здесь.
Магазин, оправдывая свою репутацию дорогого торгового заведения, встретил К. свежестью прохлады от честно работающего кондиционера, даже излишней для нынешнего пастельного дня. Народу, то ли по причине субботы, да лето, то ли всегда здесь так, было немного – три-четыре фигуры на весь зал в поле зрения. Продавцов в зале не видно ни одного. К. прошел вдоль заставленных продуктами стеллажей в одну сторону, повернул, продефилировал обратно. Стеллажи в магазине стояли поперек зала, витринные окна не загорожены, и, посмотрев на улицу, он увидел конопеня с его молодцами. Они сместились от крыльца на позицию напротив окон, стояли поодаль и, как он на них изнутри, смотрели на него снаружи. Один из молодцев держал у уха трубку мобильного, что-то говорил в нее. Конопень, заметив, что К. увидел их, вскинул вверх руку с оттопыренным большим пальцем и потряс ею. Что значил его жест? Хорошо смотришься в магазине? Но, подержав палец флажком, конопень поджал его и понукающе помахал рукой. Двигай, двигай, делай то, зачем ты там, означало это его движение.