– Что же, одни мешки с ячневой крупой, что ли, возить, – отозвался на предположение К. о поселенцах большебородый. – Нужно же, чтоб было и кому эту кашу из нее есть!
Своеобразный у него был юмор.
На подходе к шалашам К. с большебородым разошлись. Не следовало, согласно решили они, показываться вместе. Подумают еще, что мы тут какую-то организацию создаем, сказал большебородый. Так оно в некотором роде и есть, похмыкал К. Тем более, сурово заключил большебородый.
Когда К., миновав оживавшую полосу шалашей, добрался до поляны, на ней уже стоял, выстроив около себя очередь десятка в два шалашных насельников, толстобрюхий зеленый котел полевой кухни, крышка его была воздета, и раздатчик в белом поварском переднике большим половником с длинной ручкой, торчавшей у него за плечом из подмышки, отлаженным движением, выцепив порцию каши из котла, плюхал ее в подставленную жестяную миску, которую шалашный насельник получал из рук помощника раздатчика перед тем, как подступить к кухне. Два красных берета со свисающими с шеи автоматами стояли по ее бокам; у каждого из колес военного вездехода, к которому кухня была прицеплена, точно так же с автоматами в положении «к бою», топталось еще четверо. От дальнего конца поляны, только что миновавший ворота в колючем рукаве Броуновой проволоки, катился в сторону кухни потрепанного вида светлый автобусик – тот самый, который три недели назад привез сюда с вертолетной площадки и К.
К. примкнул к концу молчаливо-угрюмой очереди, заложил руки за спину, вскинул голову, чтобы глаза смотрели в небесную бесконечность. Вечереющее небо набухало облаками. Половина его еще была чиста и ясна, лишь несколько золотисто пронизанных садящимся солнцем прозрачных перышек невинно висели на склоне, другая же половина непроницаемо плотно затянута громадными клочьями сизой ваты – должно быть, шел грозовой фронт, хотя вспышек молний пока не было видно и раскатов грома не доносилось.
Судя по всфырку умолкающего мотора, автобусик, катившийся по поляне, подъехал совсем близко к кухне. К. сделал шаг за двинувшейся очередью, оторвал взгляд от неба и посмотрел в направлении звука. Дверь автобуса была уже открыта, и из нее, осторожно нащупывая ногой ступеньку, щурясь и прикрывая глаза рукой после тьмы под повязками, спускались один за другим и соступали на землю, как он и сказал в лесу большебородому, новые обитатели острова. Их было трое. Двое мужчин и женщина. И женщина эта была… К. не поверил глазам, всмотрелся пристальнее – нет, он не ошибся: это была секретарь кафедры! Жидкие блекло-йодистые букли ее распустились, растрепанные волосы торчали клоками пакли во все стороны – она имела вид безумной. Когда современница Древнего Рима отняла руку от глаз, вглядываясь в открывшийся ей мир, К. увидел: безумны у нее и глаза. Казалось, они так же встрепаны и разметаны в стороны, как волосы.
Сзади за К. уже наросло несколько человек, он стоял, смотрел на современницу Древнего Рима, не двигаясь вслед за очередью, и стоявшие за ним нетерпеливо зашумели: «В чем дело?! Пошевелись, эй! Думаешь ноги переставлять?!»
К. автоматически сделал пару шагов за ушедшей вперед очередью. Взгляд его, однако, оставался прикованным к современнице Древнего Рима – он не мог оторвать его от нее.
Поднявшийся гвалт привлек внимание секретаря кафедры. Безумные ее глаза, ошалело обшаривавшие окрестность, устремились на место шума, мгновение – и их взгляды с К. сошлись. Молниевая вспышка, треск разряда – взгляд ее стал осмысленным: она узнала К. В тот же миг современница Древнего Рима бросилась к нему.
– Это вы! – воскликнула она, вцепляясь в руку К. – Как хорошо! Где я? Что здесь такое?
– Я – ладно, – сказал К. – Мне здесь, предположим, самое место. А вы-то как здесь?
– Да-да! – возопила секретарь кафедры. – Почему я здесь? Что за место? В наручниках! С черной повязкой на глазах! Как преступницу! Меня! Туда же, где вы!
Автобусик затарахтел мотором, закрыл дверь и тронулся, переваливаясь на кочках, обратно к воротам в сквозящей лесом проржавелой трубе Броуновой проволоки.
– Конечно, мне здесь самое место, – повторил К. – А вы агнец невинный?
Он сумел освободиться от ее рук, буквально отодрав их от себя, но только он это сделал, она схватила его за полу пиджака.
– Я ничего! Я стерильна! Я абсолютно! Я ни словом, ни делом… У меня только похвалы и поощрения!
Очередь больше не обращала внимания, что К. стоит на месте, она обтекала его стороной, образовав около него петлю, никто ему ничего больше не говорил. Очередь нашла решение возникшей проблемы – и К. никого уже не волновал: стоит и пусть себе стоит.
Секретарь кафедры, удерживавшая К. за полу пиджака, вдруг зарыдала. Слезы потекли у нее из глаз двумя обильными, похожими на небольшой водопад потоками. Она рыдала и говорила сквозь рыдания, рукой, не занятой пиджаком К., раскатывая слезы по старческим дряблым щекам блестящим болотом:
– Но я про вас никогда не думала… Я вашего деда помню… Я о вас никогда нигде… Поверьте, поверьте! Я чиста перед вами… вы не по моей вине… понятия не имею по чьей… поверьте!..
Невыносимо жалка была современница Древнего Рима. Брезгливое сострадание переполняло К. Противное, гадкое, отвратительное создание… но бедная, бедная!
– Предположим, – сказал он. – Не вы. Но давайте пока поедим. Ячневая каша. Без выбора. Другого не будет. Поесть надо. Даже если не хотите. Без еды долго ли протянете?
– Ячневая – это ячмень, – прорыдала секретарь кафедры. Она словно обвиняла в том К. – У меня аллергия на ячмень. Я вся начну чесаться!
– Ячневая или голодная смерть, – терпеливо ответил К. – Выбирайте.
– Но ведь так нельзя, нельзя! – воскликнула современница Древнего Рима – как если бы это он, К., ставил ее перед таким выбором.
– Заткни старуху, – со злобой проговорил мужской голос за спиной у К. – Заткнись, эй! – крикнул голос, адресуясь уже к современнице Древнего Рима.
Секретарь кафедры тотчас смолкла. Будто в ней что-то выключилось. И рыдания оборвались тоже. Слезы прекратили свое извержение. Похоже, у нее была собачья природа: только прямые приказы доходили до ее сознания. Видясь с ней чуть не ежедневно на кафедре, К. о том и не подозревал.
– Так чего, как нам, вы очередь свою что, пропустили? – спросила она К. голосом, исполненным деловитости.
К. оглянулся. Очередь сзади наросла человек до сорока. Едва ли, однако, кто-то их пропустил бы сейчас перед собой. Следовало отправляться в конец, занимать очередь заново.
– Идемте, – позвал он современницу Древнего Рима.
Миновав человек семь, К. увидел покорно томившегося в очереди бывшего ректора. Взгляды их пересеклись, К. невольно подался к нему, и ректор, скроив отрицательную мину, отрицательным жестом развел руками. Тебя одного, может быть, и мог поставить, но двоих никак, означали его мимические действия. Едва ли секретарь кафедры была ему знакома, едва ли и она узнала в этом седом старике бывшего ректора, и К., волоча за собой современницу Древнего Рима, державшуюся сейчас сзади за полу его пиджака, прошагал мимо ректора не останавливаясь.
Небо, когда они получили по своей миске каши, было уже все застлано облаками, резко потемнело, и в стороне, откуда шел грозовой фронт, начало просверкивать неслышными пока молниями.
– Что… пойдемте ко мне, – позвал секретаря кафедры К.
Он – против воли – чувствовал себя уже ответственным за нее, думал о том, что после еды нужно будет поспешить, кровь из носу – поставить для нее до грозы шалаш: найти место повыше, наломать ветвей для каркаса, установить их, закрепить, надрать лапника на крышу, покрыть ее, и еще лапника для подстилки, чтобы не спать на голой земле – ночью земля заметно остывала, от нее шел холод.
– Жить в шалаше?! – опять так, словно это от него, не кого другого зависели условия ее жизни здесь, вопросила современница Древнего Рима, когда они устроились с мисками на пороге его хвойного жилища и он объявил ей, чем придется заниматься им после каши.
– Альтернатива – под открытым небом.
– Да нет, не может быть, есть какое-нибудь помещение, не может быть! – Современница Древнего Рима, поглощая кашу, начала приходить в себя, обычная ее заносчивая самоуверенность вернулась к ней. – Вы просто не знаете.
Никакого желания тратить себя на то, чтобы переубеждать ее, у К. не было.
– Я вам покажу кой-что еще, чтоб вы были в курсе, – сказал он. – Туалет, я имею в виду.
– Да уж непременно, – ответствовала современница Древнего Рима.
К. не успел показать ей туалета. Первые капли дождя упали, когда они вышли на поляну. К. оставил секретаря кафедры под прикрытием деревьев, побежал с их мисками к кухне, отдал, и, еще не успел вернуться обратно, над головой проблистало, грохнуло рассыпающейся горой камней, стихло, и в этой наступившей тишине с неба хлынуло.
– Бежим, – схватил К. современницу Древнего Рима за руку.
Бежать она не могла, она ковыляла за ним, издавала стоны, взвизгивала скрипуче: «Ой, же я!..» – пыталась остановиться, но К., не обращая внимания на ее сопротивление, неумолимо тащил современницу Древнего Рима за собой. Еловые лапы еще не намокли, удерживали извергающуюся на них с неба воду, и до земли долетали лишь отдельные капли.
– Забирайтесь! – указал К. современнице Древнего Рима, когда они наконец достигли его убежища.
– Как? Как? – пытаясь пригнуть голову, приседая и все равно не сравнявшись даже с макушкой шалаша, заскрипела современница Древнего Рима. – Как это? Я не могу!
– На коленях, как еще! – прикрикнул на нее К.
– Как это на коленях, как? Я на колени должна встать?!
– Залезайте, залезайте, вымокнем ведь! – рявкнул уже на нее К. Наклонился, влупил ей ребром ладони по ямке между ляжкой и голенью, и современница Древнего Рима рухнула на колени. – Внутрь, живо, живо! – приказал К.
Забираясь в шалаш вслед за нею, он чувствовал, как по спине, по ягодицам часто и сильно зашлепало – лапы елей намокли и уже пропускали дождь.