– Тебе телефон, и потом тебя догоняй, такого борзого? – отозвался тот, к которому он обратился первому.
– Свистел, как пуля, – с сигаретой у губ, хихикая, подала голос одна из женщин.
– Вы окружите меня кольцом – не убегу, – осенило К., как нейтрализовать их недоверие.
А что, идея, в самом деле, в целях безопасности, ха-ха, в кольцо, оживилась, загалдела, возбудилась компания – кто затягиваясь, кто выпуская изо рта дым, – и затолкались, запихали друг друга плечами – двигайся! окружай! – они смотрели на появление К. как на легкое приключение в своей благополучной, радостной жизни, как на забавное развлечение, от которого грех отказываться, и мгновение спустя он и в самом деле был уже в их кольце. Свежий веселый запах хорошего вина, перебивавший запах сигаретного дыма, овеял К., свежий запах хорошего коньяка и джина – как будто бы сама жизнь, которой они жили, дохнула на него.
Кто дал ему телефон, К. не разобрал. Кто-то дал. Он принял его увесистую пластину в руку, натыкал номер и, поднеся трубку к уху, стал ждать. Произошло соединение. Появились гудки. И долго никто не отвечал. Потом гудки прервались, телефон ожил, и голос отца с хриплой сонной тревожностью произнес:
– Алле! Алле! Слушаю! Кто это?
Так много кричать в трубку ему пришлось, потому что К. никак не мог вытолкнуть из себя первое слово. Напереживались же они с матерью!
– Пап, это я, – сказал он наконец. Отец тут же заблажил что-то в трубке – неверяще, радостно, по-прежнему с тревожностью, – К. пресек его излияния. – Я иду домой, – сказал он. Через полчаса буду. – Отец снова что-то заблажил – К. вновь не стал слушать его. – Буду через полчаса, – повторил он. – Я жив-здоров. Пока. – И отсоединился, отдал трубку – кто протянул за ней руку. – Спасибо.
Кольцо вокруг него не разомкнулось. Компании не хотелось, чтобы их забавное, безопасное приключение закончилось так скоро.
– Так откуда такой? Что там у тебя – «жив-здоров»? – заспрашивали его одновременно в несколько голосов. – Скажи, откройся, тебе, может, помочь нужно? – Их было в компании несколько мужчин – существенный перевес над ним, они, не сговариваясь, согласно чувствовали себя превосходящей силой, кошкой поймавшей мышь, которой никуда от них не деться, и им хотелось с этой мышью вдосталь позабавиться. И активней всех были женщины, звенели, взлетая голосами, как на качелях: – Откуда, ну? Скажи! Не стесняйся!
– Из службы стерильности, – сказал К. – Славное местечко. Хотите, устрою по блату?
Какое молчание ответило ему! Нет, не молчание – как бездна разверзлась. Только без звезд. Но дна не было. Бесконечная молчащая тьма и замершие на месте от схватившего их абсолютного нуля, бездвижные атомы. Кураж радостной, полной сил безмятежной жизни исчез в этой бездне бесследно растворившимся в ней летучим парком, кольцо вокруг К. стало раздвигаться, расширяться – и распалось. Путь был свободен.
– Спасибо за телефон, – уже готовый сорваться с места и лететь дальше, еще раз поблагодарил К.
Но никто не отозвался.
17. Свобода
– Ты правда не бежал? – спросил отец.
– Правда, правда, – отозвался К.
– Нет, действительно правда?
– Да действительно же, действительно – с терпеливой покорностью ответил К. Он был готов к этим вопросам, заранее настроился вынести их, не раздражаясь и не позволяя себе недовольства, – настрадались же его родители! Промучиться три с лишним недели абсолютной неизвестностью, ничего не зная, не имея никаких сведений о нем – будто их сын растворился в воздухе подобно туману!
Последовавшая пауза означала лишь передых перед новым раундом.
– А почему они тебя отпустили? – спросил отец.
К. ждал, что отец спросит об этом. Странно было бы, если бы не спросил.
– Не знаю, – сказал он. – Самому бы хотелось знать. Сообщили, что произошла ошибка, и все.
Он лежал в ванной, уйдя в воду до подбородка, дверь в ванную приоткрыта, отец стоял за нею, с другой стороны порога, в узкой щели между дверью и косяком возникал то один его глаз, то другой. Мать держалась за отцом, и иногда, когда рука отца, державшая дверь, приоткрывала ту случайно чуть шире, он видел за плечом отца ее напряженно тянущееся к щели ухо.
– И теперь ты можешь жить как все, нормальной жизнью? – спросила она из-за плеча отца.
– Полагаю, что да, – сказал К. Бедные его родители, чего они натерпелись…
– Что значит «полагаю»? – перехватил у матери инициативу отец. Он приоткрыл дверь пошире – специально на этот раз – и смотрел на К. из щели обоими глазами – с взыскующей требовательностью. – У тебя есть в том сомнения, что можешь?
– Могу, могу. – К. постарался произнести это с убедительной твердостью. – Жить как все. Быть как все. Дышать, пить, есть. – Нормально ходить в туалет, едва не сорвалось у него с языка, и перед глазами тотчас предстала картина сегодняшнего утра: как он держит бывшего ректора, ставшего стариком, за руки. – Все могу, что все могут, – завершил он.
– А где это ты с Косихиным виделся? – снова подала голос из-за плеча отца, вытягивая шею, мать. – Как вас сподобило встретиться?
О том, что Косихин позволил родителям снова заниматься в гараже сырниками, К. уже знал от них, как и то, что, разрешив, снизил плату – за гадкое поведение сына! – но им об обстоятельствах своей встречи с Косихиным ничего он не рассказал. А им это, конечно же, знать хотелось, и очень, еще бы у них не было такого желания.
– Там виделся, – сказал он коротко. – Где же еще.
– А он там что, – удивился отец, – он-то там что?
– В гостях он там был, – с прежней короткостью ответил К.
– Зря ты… Не следовало с ним… – сплетясь голосами, попеняли К. отец с матерью.
Теперь К. не поспешил откликнуться на их слова.
– Давайте, вроде я отмок, буду, пожалуй, вставать, мыться под душем, – сказал он затем. – А вы давайте ложитесь уже. Вам утром рано к себе в гараж. Ложитесь.
На самом деле ему хотелось побыть в воде еще, он не набылся в ней, не набрал в достатке ее первородной животворящей силы. Но разговору с родителями, наверное, не могло быть конца, и только прервать его.
– Хорошо, ладно, – проговорил в щели отец, – в самом деле… может быть, удастся заснуть… поспим.
Он закрыл дверь, К. дотянулся до пробки в сливе, выметнул ее на край ванны и с плеском, шумя бурно стекающей с тела водой, поднялся. Делать было нечего, раз сказал «душ» – следовало к нему переходить.
Когда он проснулся, солнце, бившее по утрам в сроки его обычного пробуждения прямо в глаза и заполнявшее собой всю комнату, переместилось уже в угол. К. чувствовал: на самом деле он не проснулся, он мог бы спать еще и еще… но солнце, ушедшее в угол, заставило его тотчас же скинуть ноги на пол. Такой большой день был впереди, столько предстояло сделать!
Отца с матерью, как того и следовало ожидать, дома не было. На завтрак ему на кухонном столе стояли в миске, закрытые прозрачной крышкой… что могло стоять? сырники, конечно, стояли, что еще! Сделанные руками отца с матерью косихинские сырнички…
Но прежде всего, почистив зубы и умывшись, К. схватился за телефон. Побывавший в чужих руках, исследованный, наверно, вдоль и поперек, мобильный его зарядился за ночь, экран загорался, кнопки от прикосновения к ним отзывчиво попискивали.
Номер привереды, однако, не отзывался. К. набрал его трижды, и каждый раз семплированный голос уведомлял с бесстрастной вежливостью: «Абонент не отвечает. Перезвоните позже». Что мог значить ее неответ? Ведь она же видела, что это звонит он. Или не могла ответить? Или телефон был где-то, не с ней? Жар тревоги вспыхнул и начал заливать К. А если с ней случилось что-то вроде того, что с ним? Ведь она – он только сейчас вспомнил об этом! – была лишена допуска…
Торопясь, К. набрал ее рабочий телефон. Рабочий не ответил так же, как и мобильный. Он набрал его еще два раза – эффект был тот же. К позвонил ей на домашний телефон. Вероятность того, что она дома – почему-то не пошла на работу, заболела, лечится, а мобильный удушен упавшей подушкой, и она не слышит его, – была ничтожной, но вдруг? Однако надежда на «вдруг» оказалась напрасной. Домашний бил в ухо теми же длинными гудками.
Давясь, бреясь и одеваясь одновременно, К. позавтракал на ходу сырниками и выскочил из дома. Первым делом в планах его на сегодня было отправиться в университет, но теперь он переменил свои намерения. Теперь ноги несли его в мэрию. Подняться к ней на этаж, пройти прямо в ее комнату – это исключалось, его бы не пропустила охрана внизу, но оставалась еще одна возможность связаться с ней (если еще работала там) – ее внутренний рабочий телефон.
Фойе главного входа мэрии было огромно, как футбольное поле. Только в отличие от умиротворяющей глаз зеленой травы футбольного поля оно было выстлано белыми мраморными плитами, белым мрамором были отделаны стены – все сияло, сверкало, ослепляло, и даже стойка рецепции вдали тоже была из мрамора. Лишь четверо-пятеро посетителей с терпеливой унылостью сидели на палевых мягких банкетках, строчкой тянувшихся вдоль стен, они терялись в футбольных просторах фойе, и оно выглядело пустынным.
Двое охранников в зеленой камуфляжной форме с автоматами на животах, обретавшиеся возле рецепции, при появлении К. оживились, выступили вперед – словно заранее, хотя он и не выказал такого намерения, преграждали ему путь в глубь мэрии.
Телефоны внутренней связи висели аккуратным рядком в прозрачных пластиковых кожухах на одной из стен. К. прошел к кожухам, втиснулся в один из них и снял с аппарата трубку. Номер внутреннего телефона привереды, как и все прочие ее номера, был врезан в его память отчетливее заповедей на Моисеевых скрижалях.
Трубку сняли! Мгновение, пока трубка следовала к уху того, кто ее снял, К., не веря тому, что она поднята, боясь, что это не привереда, успел многократно повторить про себя, чтобы разочарование, которое предстоит пережить, не оказалось уж слишком болезненным: ну и другой, ну что же, другой…