Но на дисплее, когда К. с загрохотавшим сердцем достал телефон из кармана, был высвечен домашний номер. Родители это звонили ему.
– Слушаю, – принял он звонок.
Голос отца, старательно укрощающий волнение, с нарочитым спокойствием поинтересовался, где он и что он, с собой ли у него ключи, а то они с матерью ложатся уже спать. А мать при этом, увидел К., стоит у отца за плечом, вытягивает шею к его уху, пытаясь услышать, что там К. говорит в трубке.
У меня все нормально, простите, забегался, дела, ключи с собой, ложитесь, не ждите, может быть, я сегодня и не приду, ответствовал К., в один прием выложив все, что нужно было услышать родителям. Почему только выскочило, что, может быть, не придет? Куда ему деться, придет.
К. сунул трубку обратно в карман, пересек проезжую часть, зеленую полосу со шпалерами кустарника и липами, вышел на полосу тротуара, огороженную балюстрадой, за которой начинался речной обрыв, и, облокотившись о балюстраду, устремил взгляд на стальное полотно открывшегося глазу водного простора. Оно было недвижно, холодно, равнодушно, ни единой щербинки лодки не виднелось на нем, никакой припозднившийся катер не морщил его глади – умиротворение, покой, тишина царствовали над рекой. К. посмотрел в одну сторону – там, вдалеке, светились уже зажегшиеся фонари причала, стояли притулившиеся к нему два речных трамвайчика, нависая над ними – рафинадно-белоснежная даже в подступающей темноте гора теплохода.
К. посмотрел в другую сторону – там из-за излучины реки выплывал другой теплоход, корпус его еще не появился, лишь нос, но огни на теплоходе были уже зажжены, и казалось, что посередине водного простора возникла и медленно растет в ширину, словно оплывая, электрическая свеча. Вот так же, вспомнил К., шел глыбой огня по стальной речной глади теплоход и тогда, месяц назад, появившись из-за излучины сначала лишь носом, а там явив себя взгляду и целиком. В какой дали это было! В другой жизни.
Живот у К. снова пропел свою жалостливую голодную песню. К. выпрямился, хлопнул по балюстраде, отбив их, ладонями – словно наказывая ее, словно это она была виновата, что живот его по-прежнему по-кошачьи мяучит, – и пошел по набережной в сторону причала. Ему помнилось, что там есть где-то фонтанчик для питья – наполнить желудок хотя бы водой, может быть, это утихомирит разбушевавшихся кошек. Ясно было, что возвращения к родительским сырничкам не избежать – где еще утолить голод? – но пока нежелание возвращаться под родительскую крышу было все же сильнее желания есть.
К пристани К. и теплоход, который он увидел, когда тот еще только появлялся из-за излучины, подошли с синхронностью часовой и минутной стрелок, подбирающихся к цифре полуночи и полдня. К. спустился по сбегающей с набережной широкой асфальтовой дороге вниз, посмотрел на реку – пылающий электрическим огнем остров как раз сравнялся с теплоходом, стоявшим у причала, тот гасил его электрическое сияние своей темной горой лишь с несколькими сигнальными огнями на носу и корме, К. полагал, сейчас пылающий солнечным днем теплоход пришвартуется к тому, что стоит, но нет: спустя недолгое время из-за стоящего теплохода вырвалось сияние, мгновенно усилилось, стало нарастать – теплоход, увиденный им еще на излучине, шел не останавливаясь и проплыл мимо пристани. Шел он тихо, без звуков музыки, что доносится обычно с таких совершающих туристические круизы теплоходов, можно было бы предположить, что, кроме команды, на нем никого нет, однако на палубах, перекрывая светящиеся окна кают, то и дело промелькивали тени – довольно оживленно было на теплоходе. К. неожиданно – точно так, как было тогда, месяц назад, – обуяло нестерпимым желанием перенестись туда, в этот электрический сияющий мир, сделаться его частью, и на мгновение даже помнилось: пожелать этого, вложившись в свое желание со всей силой, – и получится перенестись.
На пристани, как и вверху на набережной, не было ни единой души. К. пошатался по ней, подергал двери в кассу, в зал ожидания – все было заперто. Где этот фонтанчик, он не помнил, внутри ли, снаружи ли. Но снаружи он его не обнаружил.
Наверх от пристани обратно на набережную вела широкая размашистая лестница. За время, что К. провел на причале, отыскивая фонтанчик, сверкающая электричеством глыба теплохода ушла далеко вперед, теперь он видел его с кормы. Все стремительнее темнело, контуры уходящего теплохода уже почти не угадывались, вместо них осталось плывущее над рекой электрическое сияние. Оно все больше и больше вновь становилось похоже на свечу – как там, на излучине, когда теплоход только выплывал из-за нее, – только основание у нынешней свечи было широким, а сверху она совсем оплыла.
Потом набережная закончилась. К. никогда не доходил досюда, ему казалось, что набережная так тянется и тянется вдоль всего города, но, оказывается, нет, у нее был конец, и не так далеко от пристани, не будет и километра. Верткая тропка вела от асфальта набережной по верху обрыва дальше – в заросли кустарника, деревьев, и уже не было там фонарей, и оставшегося на западе света недоставало, чтобы освещать тропу с достаточной ясностью. Однако, постояв-постояв в начале тропы, К. двинулся по ней дальше. Тропа, виляя между деревьями и кустарником, спускалась с обрыва все ниже, ниже, оставляя город в стороне над головой, запахло водой, плеснуло волной. Это все еще был город – и уже словно бы загород; куда вела тропа? Но, задаваясь этим вопросом, К. шел и шел по ней, тропы уже почти не было видно, он скорее угадывал ее, чем разбирал, куда ставить ногу. Разумно было бы остановиться, вернуться на набережную, но К. требовалось сейчас неразумного, и чем неразумнее, тем лучше.
Большой электрический свет мелькнул сквозь тени деревьев со стороны реки. Исчез, заслоненный новыми деревьями, – и возник снова. И уже не пропадал, делался все сильнее, обильнее – как бы разгорался, – стала даже видна тропа под ногами. Еще несколько минут – и К. вышел из прибрежных зарослей на просторный луг, жарко освещенный огнями стоявшего у самого берега теплохода. Это был тот самый, что проплыл мимо пристани, обогнав его. Теплоход стоял, уткнувшись носом в прибрежную мель, большой широкий трап был сброшен с него на землю, то и дело по трапу вверх-вниз шныряли люди, а и весь луг, увидел мгновение спустя К., был полон людей: расставлялись столы, устраивались скамейки из досок, укладываемых на дощатые ящики и деревянные чурбаны, разгорались два костра поодаль с налаженными над ними вертелами на рогулинах. Люди, что бегали по трапу, эти доски, столы, чурбаны с ящиками и таскали, и таскали еще котлы, кастрюли, гремели на ходу ложками-ножами-вилками, посудой в берестяных коробах. Что-то вроде ночного пикника устраивалось здесь.
К. стоял на границе освещенного теплоходом пространства и павшей ночной тьмы, смотрел на творившееся на лугу и не мог ничего понять. Наяву он это видел или ему привиделось?
Один из сбегавших по трапу, со звенящим большим туесом в руках, сбежав на землю и глянув коротко в сторону, где стоял К., вдруг замер, вгляделся в окружающую тьму перед собой пристальнее и, опустив туес к ногам, с настороженностью в позе направился в направлении К. К. стоял и не двигался. Он не знал, что ждать от человека – а странен тот был, в долгополой одежде типа армяка, подстриженные под горшок волосы падали на лоб спутанными длинными прядями, – но и не был этот человек ему страшен. В нем не осталось никаких страхов, он никого не боялся и ничего. В прошлом были все его страхи.
– А! – вскричал человек, подойдя совсем близко к К. и, видимо, как следует увидев его. – Соглядатай! Кто такой?!
Вмиг – в считаные секунды! – К. был окружен набежавшей толпой: мужчины, женщины, молодые, старые – всех возрастов. И что за лица тут были, что за типы! Писаный белокурый красавец с набрякшими от постоянного пьянства красными веками, уродливая кривобокая старуха с собранным в морщины лицом, похожим на стиральную доску, могучий краснорожий мужик с широченной грудью, который мог бы, наверное, будь подручным у кузнеца, заменять собой мехи, юная смуглая цыганка в разметанной вокруг широких бедер пышными фалдами юбке, да и сам обнаруживший К. мужик в армяке – жизни, оттиснутой на его выпитом лице, перевитом, как канатами, всеми спрятанными у других под кожу лицевыми мышцами, не пожелал бы себе никто. И был даже одноглазый с перехлестнутой через лоб наискосок черной повязкой, прикрывавшей вынутый из глазницы глаз овальной кожаной нашлепкой. А рядом с ним теснился, свирепо горя обоими глазами, уж совершенно разбойничьего вида молодчик с большим и кривым, как сабля янычара, носом. И притягивала невольно взгляд тонкой восточной красоты молодая женщина с вьющимися черными волосами, обряженная в тусклые лохмотья, которые трудно было бы найти на самой последней свалке. Паноптикум был вокруг К. – отъявленный сброд, человеческое охвостье.
– Возьмите меня в свой круг, – неожиданно для него самого вырвалось у К. – Хочу быть с вами.
Кто они, что они – ничего он не знал, почему у него так сказалось?
Но сказалось, и слово не воробей – что за гвалт поднялся разом над набежавшей толпой, будто птичий грай, все кричали одновременно – не разобрать ни слова. Удивление это было, неприятие его просьбы, одобрение?
Неожиданно как бы порыв ветра налетел на толпу, взявшую К. в полукольцо, – ее качнуло в одну сторону, другую, гвалт стал быстро стихать, затух, толпа почтительно раздалась в стороны, и, пройдя сквозь нее, к К. выступил человек в просторной, расшитой по вороту и рукавам длинной рубахе навыпуск, перепоясанной витым цветным шнурком с кистями. Человек был немногими годами постарше К., обильная, волнистого русого волоса борода охватывала его широкоскулое тугокожее лицо, а на голове у него, примяв такие же русые, как борода, кудри, залихватски сидела бело-черная капитанская фуражка.
– Что, в самом деле хочешь быть с нами? – вопросил он, рассматривая К. с наглой суровой бесцеремонностью. Видимо, он слышал, о чем попросил К. – С ясным умом и трезвым сознанием заявляешь?