Однако же бессмысленна оказалась предпринятая ими предупредительная мера. Один из тех, что осматривались, схватил К. периферическим зрением, вдруг радостно вскинул руки, выразив эту радость и на лице, вслед за чем незамедлительно направился по проходу прямиком к их столу у окна.
– Кого вижу! – воскликнул он, подходя и нависая над столом. Он был из тех, что косая сажень в плечах, а нос густо усыпан веснушками – сплошная конопень. Восклицание его было адресовано привереде. – Как же так? Ай-я-яй, нехорошо! Службе еще… – он посмотрел на часы у себя на руке, – еще двадцать с лишним минут, а мы уже сидим наслаждаемся видом репетиции?
Привереда, подняв к нему лицо, слушала конопеня с угодливо-умильной натянутой улыбкой. Такой улыбки у нее К. прежде не знал.
– Все законно, – с этой незнакомой прежде К. угодливо-умильной улыбкой сказала она. – У меня сегодня была комиссия, отчет – и девушка свободна.
«Девушка свободна» – подобной вульгарности К. от нее раньше тоже не слышал.
– И как комиссия? – вопросил конопень, продолжая нависать над ними. На К. он не обращал внимания, словно того тут и не было, словно привереда сидела за столом одна.
– Шик-блеск, – ответила ему привереда теми же словами, что и К. по телефону.
– Нечего было и сомневаться, – как одобрил ее ответ конопень. – Еще бы у вас не шик-блеск. У кого бы нет, а у вас по-другому не могло и быть!
Кто это был? Почему так разговаривал с нею? Почему так разговаривала с ним она? К. не понимал, как вести себя, что делать. Попросить этого субъекта оставить их, не мешать? – но они с привередой, следовало из их разговора, были знакомы!
Между тем конопень решил подсесть к ним. Он отступил от стола, потянул к себе обретавшийся на отшибе стул, провез по полу на двух ножках и, развернув, утвердил на всех четырех. При этом, когда рука его еще только тянулась взять стул, он глянул мельком на К. и, хотя глянул, опять словно бы не увидел. Словно К. был прозрачен. Не тень, не дым, – пустой воздух.
– Простите, но вы бы представились, – сказал К., когда конопень сел.
Конопень медленно повернулся к нему. Недоуменное выражение возникло на его лице. Как если бы то прозрачное место, каким был К., неожиданно обрело материальную сущность, и невозможно же было не удивиться тому.
– Хм! – вырвалось из него с этим же недоумением в голосе. – Мы знакомы, – повел он рукой, указывая на привереду. Сделанного объяснения конопень счел достаточным, чтобы вновь полагать К. нематериальной субстанцией. – И как впечатления от нашей комиссии? – спросил он привереду. – Не зверствовали? – Навалившись плечом на ребро столешницы, он полулег на нее и весь подался к привереде, казалось, так и потек к ней играющим кольцами мышц удавом, а на К. глядела топорщившаяся стерня его затылка.
– Нет, что вы, какое зверствовали! Всё по делу, корректно, строго, но доброжелательно… – словно о какой-то другой комиссии, не о той, о которой рассказывала К., лучась радостью общения с конопенем, все с тою же угодливо-умильной улыбкой отозвалась привереда. Однако же торопливость, с какой исторгла из себя эти слова, выдавала: далека от искренности была ее радость. – А вы здесь по каким делам? – сочла она необходимым отозваться на вопрос конопеня ответным вниманием.
– Мы? – Конопень перестал ползти к ней, выпрямился, оглянулся на барную стойку, у которой в итоге собралась вся вошедшая вместе с ним компания. Видимо, он отнес вопрос привереды не только к себе. – Обеспечиваем! Мало ли что. Всё чтобы стерильно.
– А! – поняла привереда. (Понял и К.: оперативники службы стерильности это были! Откуда только конопень знал привереду?) – Почему же вы тогда здесь? Вам, наверное, – привереда указала кивком головы на площадь за окном, – на месте события положено быть?
– Где нам положено, мы там и есть, – пресекающее ответствовал конопень. Следом за чем снова обернулся к барной стойке. Помахал рукой, привлекая к себе внимание: – И на меня кружечку! И на меня! Любимого моего! – Похожее формой на расширяющуюся книзу трапецию жесткокожее лицо его, когда он вернулся взглядом к привереде, выражало сытое удовлетворение – видимо, у стойки его услышали и приняли его просьбу к исполнению. – Мы там, где нас нет, и где нас нет – мы там, – продолжил он свою отповедь привереде – как отчеканил девиз. А может быть, это и был девиз. – Впрочем, – стол, принимая на себя вес его тела, дрогнул, и конопень вновь потек к привереде переливающимися кольцами удава, – впрочем, кому не надо, тот нас не заметит.
– А кто все же заметит? – с живостью осведомилась привереда. Так интересно ей было узнать это!
– Кто заметил, тому, значит, следовало узнать, – с прежней чеканностью незамедлительно выдал ответ конопень. Закончившийся быстрым и хлестким, словно удар бича, взглядом на К.
И – хотел того конопень или не хотел? – К. тотчас почувствовал – вспыхнувшей от бича кожей, – что вот ему-то точно не следовало узнавать.
С увесистым стуком перед конопенем возникла кружка. Конопень поймал руку, доставившую ему ко столу пиво.
– Садись с нами, поглядев вверх на обладателя руки, сказал он. – Возьми вон, кивнул он на стул около соседнего стола.
Простите, но если вы хотите сидеть вместе, садитесь за другой стол, их здесь достаточно, хотел сказать конопеню К. – и не успел. Конопень развернулся в сторону бара, от стойки которого, с кружками в руках, отваливали его сослуживцы, замахал рукой:
– Сюда, к нам! Все сюда!
Похоже, он был у них старшим. Мгновенно хаотическое движение сослуживцев конопеня от бара сделалось упорядоченным; загремели вокруг отнимаемые от других столов стулья, парочка наиболее резвых на раз-два подняли соседний стол, промахнули по воздуху, принялись пристраивать к столу К. с привередой. Скорым галчонком – черные брюки, черная рубашка, белый долгий передник – подскочил официант, помог подставить стол наилучшим образом. Так вам будет удобнее, всей компанией, конечно же, с угодливой услужливостью приговаривал он. И еще не было поздно, никто не мешал К. высказаться против этого балагана, но онемение теперь нашло на него. Смотрел ошеломленно, как берется в окружение их стол – и ни единого слова не мог извлечь из себя. А познакомь с друзьями, представь, обращались к конопеню его сослуживцы, девушка, как вас зовут, молодой человек, вас как по имени? – это уже напрямую к привереде и К. До чего шумно стало, тесно, неуютно!
«Косихинские сырнички» прозвучало в общем гаме, показалось, ошибкой слуха. Но прозвучало еще раз, еще. И сделалось ясно, что не ошибка, а несколько человек из компании хотят родительских сырников К. Что ж, что не соленые, это же косихинские сырнички, делалось все более бурным обсуждение, косихинские сырнички – с чем угодно, душу за косихинские сырнички!
– Официант! – позвал один из компании стоявшего неподалеку в готовности услужить галчонка.
Галчонок подлетел, и хором в три или четыре голоса от него потребовали: косихинских сырничков! для всех! и поскорее! можно не разогревать! они и холодные – ух!
Голос прорезался у К. подобно тому, как прорывает вулкану запаянное горло всклокотавшая в его глубине раскаленная лава. Мало того что кондитерско-кофейное заведение принадлежало к сети рестораций Косихина, так теперь еще на столе под его именем должны были появиться сырники, которые не далее как сегодня утром стряпали, обсыпанные мукой, у себя в гараже отец с матерью!
– Пойдем! – резким движением отодвигая от себя чашку так почти и с неначатым кофе, бросил К. привереде. Поднялся, завел руку назад – взять стул за спинку, выдвинуть наружу из возникшего плотного ряда других стульев, – однако же рука его там за спиной неожиданно оказалась перехвачена.
– Что за неуважение? – проговорил сосед, удержавший руку К.
Привереда, начавшая было подниматься, осела обратно на свое место.
– Да, что за неуважение? – вопросил, устремляя взгляд на К., до нынешнего мига так все и продолжавший игнорировать его конопень.
– По-моему, мы здесь лишние, – сказал К.
Привереда, видел он, глядела на него молящими, требующими молчания глазами. Не надо, не надо, не надо! – кричали ее глаза. Что же надо было: стерпеть это унижение?
– Я разве говорил, что вы здесь лишние? – посмотрел конопень на привереду. – Кто-нибудь говорил, что лишние? – обвел он неторопливым взором компанию сослуживцев. Ропот голосов, волной пробежавший вокруг смолкшего было стола, принес поддержку его риторическому вопрошению: никто такого не говорил. – Вот! – обратил конопень свои вежды снова на К. – Никто не говорил. Оговариваете!
– Нам нужно идти, – сказал К. Жерло вулкана было распечатано, клокочущая лава изливалась наружу, не выбирая пути потоку. – В любом случае мы должны идти.
– Идти! – эхом ответствовал конопень. – Оговорил людей – и идти!
– Отпустите руку! – потребовал К. у того, что держал его сзади. Тот не отпускал, и К. предпринял попытку в развороте выдернуть руку из его захвата. Но мертвой хваткой держал его сосед и был несоизмеримо сильнее К.
– Перестаньте, вы что! – услышал К. голос привереды. – Скажите же, чтоб отпустил! – Это, несомненно, она обращалась к конопеню.
Но теперь конопень не обратил внимания на нее. Теперь ему интересен был К.
– О, какие мы! Вот мы как! – с порицанием протянул конопень. (К. поймал его в фокус взгляда – тонкая усмешка играла на губах конопеня.) – Ой-ё-ёй! Ну-ка живо предъявляем документы! Живо-живо!
– Вы что! – снова подала голос привереда. – Вы же знаете меня! Мы вместе.
На этот раз конопень удостоил ее вниманием.
– Вас знаю. А его нет.
– Это мой друг! – Привереда как бросилась с кручи.
Конопень, однако, вновь был уже весь сосредоточен на К.
– Так, документы, документы! Мы два раза не просим.
К. сгорал от стыда перед привередой. В каком жалком виде он предстал перед ней!
– Что вдруг я должен вам предъявлять документы, – сказал он. – Не имеете права ни с того ни с сего требовать этого.
– Имеем. – Игравшая на губах конопеня усмешка сделалась саркастичной. – Мы здесь именно для того. Чтобы никаких провокаций. Превентивная мера. Документы!