– Ты не сомневаешься в том, что он существует? Клеммонс даже не уверена, что у Ребане кто-то был.
– При прочих равных, изменения в ее поведении, желание перестать сниматься в фильмах для взрослых, замкнутость и рассеянность, все указывает на то, что Ханна Ребане попала под чье-то влияние. И сама Клеммонс считает, что Ханна была к этому склонна. Хищники ищут именно таких людей.
– Но…
– Но из этого еще не следует, что он убил Ханну Ребане.
– Интересно, почему убийца выбрал Андерсонвилль, чтобы оставить здесь тело?
– Возможно, это как-то связано с самим городом. Убийцы любят знакомое окружение. Им необходимы свободные доступ и пути отхода – они планируют их заранее. Они все равно получают удовольствие, к которому так стремятся, но таким способом минимизируют риск быть пойманными.
– Значит, ты считаешь, что он совершит новое убийство?
– Да, боюсь, это только начало, – ответила Пайн и замолчала, а ее лицо застыло.
– Что?
– Возможно, ты права. Не исключено, что мое появление в городе стало катализатором для убийств.
– Да, я говорила о такой возможности. Но из этого вовсе не следует, что здесь есть твоя вина.
– Я знаю, Кэрол, но в конечном счете это не имеет значения. Люди будут умирать.
– Ну, в таком случае он совершил ошибку.
– О чем ты?
– Он совершил убийство, когда ты в городе. Могу спорить, что ты его отыщешь.
– Я ценю твою уверенность.
– И она не возникла на пустом месте. Ты ее заслужила.
Блюм отправилась в свой номер, чтобы лечь спать, а Пайн осталась в зале для завтраков.
– Вы кажетесь мне задумчивой.
Пайн обернулась и увидела в дверном проеме Лорен Грэм.
Она была в светло-голубых брюках, кремовом свитере, лента в коротких рыжих волосах гармонировала с цветом брюк, а туфли – со свитером.
Пайн подумала, что Лорен, должно быть, решает, что надеть, пользуясь диаграммами совместимости цветов.
– Просто прохлаждаюсь, – ответила она.
Грэм подошла и села на стул, который только что занимала Блюм.
– А я думала, что вы никогда не «прохлаждаетесь», – призналась Грэм.
– Я ужинала с Джеком Лайнберри, – сказала Пайн.
– Где?
– В Америкусе. В ресторане, который находится напротив отеля «Виндзор».
– Он никогда не приглашал меня на ужин.
– Он сказал, что это было спонтанное решение.
– Совсем не похоже на Джека.
– Я тоже ему не поверила, – призналась Пайн, что заставило Грэм взглянуть на нее более внимательно. – На самом деле его интересовало, что стало с моей матерью.
– Ну, тут нет ничего удивительного. Они дружили.
– Тридцать лет назад. И с тех пор не виделись.
– Я тоже не видела вашу мать все это время, и мне интересно, что с ней стало.
Когда Пайн ничего не ответила, Грэм спросила:
– Значит, у нее все в порядке?
– Я отвечу вам так же, как Лайнберри – у нее были собственные проблемы, и ей пришлось нелегко.
– Мне очень жаль.
– Как ваш роман?
– Медленно. Это сложнее, чем все думают.
– Мне никогда не казалось, что написать книгу легко.
– Вам удалось продвинуться в расследовании убийства той женщины?
– Мы пока отрабатываем разные версии.
Они немного помолчали.
Затем Грэм пошевелилась и бросила на Пайн нервный взгляд.
– Я понимаю, что это может показаться вам странным, но не могли бы вы рассказать мне про какое-нибудь из ваших расследований? – попросила Грэм. – Ну, для моего романа.
– Я не могу говорить о конкретных расследованиях, – ответила Пайн.
– Да, конечно, я понимаю. Меня интересуют некоторые общие принципы.
– Мне нужно подумать.
Грэм выглядела расстроенной, но промолчала.
Пайн встала.
– У меня выдался длинный и непростой день, – сказала она. – Пожалуй, мне пора спать.
– А о чем еще вы говорили с Джеком? – небрежно спросила Грэм, но Пайн заметила, что она по-прежнему напряжена.
– Я все вам рассказала.
– В самом деле?
– Да. А теперь прошу меня извинить. – И Пайн ушла.
Глава 24
Ночь выдалась беспокойной, Пайн в темноте преследовали разные образы Дэниела Джеймса Тора и Клиффорда Роджерса, и она проснулась в шесть утра.
В «Коттедже» не имелось спортивного зала, но у Пайн был записан комплекс упражнений в телефоне, а из специального оборудования требовались только ее собственное тело, желание и много пота. Она занималась у себя в номере сорок пять минут, а когда потом сидела на полу и тяжело дышала, не могла не признать, что выброс эндорфинов в кровь способствует хорошему началу дня.
Она приняла душ, оделась и вышла навстречу пробуждавшемуся дню. На тротуарах не было ни одного пешехода, проезжая часть также оставалась пустой.
Пайн села в арендованный внедорожник и направилась по магистрали № 49 к Национальному историческому мемориалу Андерсонвилля.
Комплекс состоял из тюрьмы, нескольких впечатляющих скульптур, огромного кладбища, на котором были похоронены солдаты Союза, а также Национального музея узников войны.
Мемориал начинал работать в восемь часов, поэтому Пайн припарковалась и пошла вдоль его периметра. Музея узников войны здесь не было, когда ее семья жила возле Андерсонвилля, и она знала, что он открылся в конце девяностых годов.
Пайн вошла на территорию комплекса, как только он открылся, и ее приветствовал рейнджер Службы национальных парков, а так как других посетителей в столь раннее время не было, он предложил ей все показать. Рейнджера звали Барри Лэм, около сорока, шесть футов ростом [26], мускулистый, с чисто выбритым лицом и большими зелеными глазами. Ему шла форма рейнджеров.
– ФБР? – спросил он, заметив значок у нее на поясе.
Пайн кивнула.
– Я приписана к Большому Каньону. А здесь проездом.
– Большой Каньон, – с завистью сказал Лэм. – Я бы с удовольствием там поработал.
– Популярное место для парковых рейнджеров. Но вы можете попробовать. Он совершенно уникален. Как давно вы здесь работаете?
– Шесть лет. Тут довольно интересно. Но проходит некоторое время, и тебе уже известен каждый дюйм. Комплекс не так уж и велик. Ну и тема немного депрессивная. Ведь солдаты Союза погибли напрасно.
– Но они помогли покончить с рабством. Это важно.
– Тут вы совершенно правы. Просто чертовски обидно, что для этого пришлось воевать.
Он показал ей место, где находилась старая тюрьма, которую представляла копия тюремного частокола, и участок возле деревянной стены, он назвал его «Линия смерти».
– Если ты переходил эту линию, часовые стреляли на поражение, – сказал Лэм. – Я полагаю, некоторые пленные специально так поступали, чтобы покончить со своими страданиями. Многие здесь умирали от голода и болезней.
– Да, я могу представить, что некоторые люди, оказавшись в столь тяжелом положении, могли так поступать, – сказала Пайн.
– До шестьдесят четвертого года конфедераты просто водили пленных за собой, – начал рассказывать Лэм. – Но когда это стало невозможно, решили построить тюрьму, рассчитанную на десять тысяч человек. Проблема состояла в том, что уже через год после того, как его открыли, пленных здесь собралось в четыре раза больше.
Пайн посмотрела на полотнища ткани, натянутые на деревянных шестах посреди частокола.
– И где они жили?
– Никто не стал строить укрытий, тюремных камер или зданий. Дюжина пленных спали под парой одеял, натянутых на палках, вроде тех, что вы сейчас видите. Когда кто-то умирал, остальные дрались из-за его одежды и обуви. Когда в шестьдесят пятом всех освободили, уцелевшие выглядели как узники немецких концентрационных лагерей. Позднее Генри Вирца, коменданта лагеря, казнили за военные преступления.
– Да, я об этом знала. В городе стоит его большая статуя. А из лагеря случались побеги?
– Некоторым удавалось сбежать при перевозке или когда их отправляли на работы. Другие строили туннели и по ним убегали. Здесь еще остались некоторые из них. Вроде этого – вы можете на него взглянуть.
Он отвел ее немного в сторону от границы копии тюремной территории. Вокруг были расставлены предупреждающие знаки, а в землю вкопана стальная сетка.
– Туннель начинается здесь, – сказал Лэм, – когда-то тут находилась середина тюрьмы, он уходит на запад, глубоко под стенами, в густой лес. Некоторым удалось добраться до армии Союза.
– Им повезло.
– Давайте я покажу вам ту, кого я называю «матерью» всех пленных.
Он подвел Пайн к большой мраморной статуе, надпись на ней гласила, что штат Мичиган воздвиг мемориал в память мичиганских солдат и матросов, содержавшихся здесь в плену. Взгляд Пайн привлекла женщина в схваченном обручем головном покрывале и длинных развевающихся одеяниях, положившая левую руку на его вершину и опустившая глаза, предаваясь скорби. Очевидно, это и была та «мать», которую имел в виду Лэм.
– Очень трогательно, – тихо сказала Пайн.
– Нет ничего равного материнской любви, – ответил Лэм.
– Или материнской скорби.
Они зашагали к кладбищу, затем Лэм остановился и указал на ряд могил.
– Шесть лидеров Налетчиков. Вы о них знали?
Пайн покачала головой.
– Это была группа пленных, которые терроризировали остальных заключенных.
– И охранники не вмешивались?
– Охранников не хватало, чтобы по-настоящему контролировать пленных. Это место было подобно трущобам в странах «третьего мира». Вот почему пленники жили сами по себе.
– И что произошло дальше?
– Другая группа, которая называла себя Блюстителями, восстала и расправилась с Налетчиками. Тогда вмешался Генри Вирц и устроил серию судов, где в качестве судей и присяжных выступали сами пленные. Большинство получило легкие приговоры, во всяком случае, по стандартам того времени. Колодки, тиски для пальцев, прогон сквозь строй, где все по очереди бьют несчастного палками. Но шестерых главных лидеров – их называли «вождями» – которые возглавляли собственные небольшие банды, приговорили к смерти и казнили. Их похоронили здесь, в стороне от могил других заключенных.