Внутри атмосфера оставалась напряженной.
Пайн и Блюм стояли рядом с телом. Оно по-прежнему оставалось в форме, бригада экспертов заканчивала работу, делая последние снимки.
Жертве было около десяти лет, мальчик, латиноамериканец.
Пайн смотрела на пару больших карих глаз, которые больше никогда ничего не увидят. Возможно, последнее, на что они смотрели, был убийца.
– Убийство всегда бередит душу, – пробормотала Блюм, глядя в сторону. – Но когда жертва ребенок… – Она больше ничего не сказала, но этого и не требовалось.
Ларедо и детектив Уоллис беседовали с двумя помощниками шерифа в форме. Лили, потрясенной служительнице музея, позволили уйти, предварительно задав ей необходимые вопросы.
Она рассказала, что пришла в музей, как и в любое другое утро. Убрала сумочку и заварила чашку чая. Затем начала работать над новым экспонатом в задней части музея, но ее внимание привлекло нечто необычное.
– Манекен был белым, – сказала Лили. – А он… он – нет.
Они почти сразу разобрались, каким образом тело сохраняло вертикальное положение: под формой находился кожаный ремень, концы которого были прикреплены к шурупу на стене.
Перед мысленным взором Пайн появилась маленькая футболистка по имени Холли. Пайн удалось спасти ей жизнь, а этому мальчику – нет. Она потерла глаза, не столько чтобы лучше видеть, сколько стараясь разогнать туман в голове.
У нее не получилось.
К ней подошел Ларедо.
– Нигде нет следов взлома, – сказал он. – Леди ушла вчера вечером около половины седьмого. Должно быть, у преступника был ключ.
Пайн кивнула.
– Перед главным входом, над крыльцом, установлена камера наблюдения, – сказала она. – Я обратила на нее внимание, когда мы входили. Кроме того, есть еще задний вход. Вероятно, он пришел оттуда и принес жертву. И у него было полно времени, чтобы подготовить… – Пайн замолчала и посмотрела на ребенка.
– Верно, – сказал Ларедо, проследив за ее взглядом.
– Что-нибудь уже известно о жертве? – спросила Пайн.
– Пока нет, – покачал головой Ларедо. – Прошло слишком мало времени.
– У нас его больше нет, – заявила Пайн. – А убийца не станет останавливаться из-за того, что мы от него отстаем.
К ним присоединился Уоллис.
– Это ужасно, – сказал он. – Ребенок, – детектив покачал головой.
Пайн кивнула.
– Я спросила Лили, не видела ли она кого-то, кто вел себя странно, или посетителей, которых она не узнала, – сказала она. – Но, конечно, когда собираются энтузиасты, которые намерены восстановить события Гражданской войны, появляется много новых людей. Более того, по ее словам, в последнее время музей пользовался огромной популярностью.
– Послушайте, может быть, отец или мать мальчика вовлечены в индустрию порнофильмов? – предположил Ларедо.
– Если и так, – ответила Пайн, – они должны были заметить исчезновение сына. – Я попрошу, чтобы его фотографию показали жителям города. Не исключено, что кто-то его узнает.
– Сначала пустынное место на главной улице, всего в нескольких кварталах отсюда, – сказал Ларедо. – Потом кладбище. Теперь музей.
– А что относительно Бет Клеммонс? – вмешалась Блюм.
– Я не вижу ее как часть галереи жертв, – сказала Пайн. – Просто она представляла для убийцы опасность. Он не стал ее переодевать или переносить в другое место. Клеммонс убили, чтобы она молчала.
Ларедо покачал головой.
– Но мы выяснили из другого источника, что все трое снимались в фильмах, причем вместе, – возразил он. – И Клеммонс нам для этого не потребовалась.
– Из чего следует, что Клеммонс знала что-то еще – и весьма важное, – сказала Пайн.
– В таком случае она должна была умереть, – сказала Блюм. – Сразу после смерти Гиллеспи. Убийца понимал, что рано или поздно мы вернемся, чтобы задать ей новые вопросы.
– Совершенно верно, – согласилась Пайн.
– Я позабочусь о том, чтобы распространить в городе описание мальчика и портрет, – пообещал Уоллис и опустил глаза. – Мы будем вынуждены использовать это изображение. Другого у нас нет.
– Мы также можем провести его через наши базы данных, – сказал Ларедо.
– И через Национальный центр пропавших и эксплуатируемых детей, – добавила Пайн.
Уоллис кивнул и отправился выполнять свое обещание.
Блюм подошла к Пайн.
– Преступник изменил основную тему, – тихо сказала Пайн.
– Ты имеешь в виду фату и смокинг? – уточнила Блюм.
– Однако он одел мальчика в форму, взятую в музее, и… – Пайн замолчала, не сводя глаз с тела, потом опустилась перед ним на колени.
– Эй, я пытаюсь сделать панорамные фотографии, если вы не против, – громко сказал один из техников.
Пайн повернулась и одарила его таким взглядом, что он быстро отступил и начал возиться с фотоаппаратом.
– Что это? – спросила Блюм, присаживаясь на корточки рядом с Пайн, Ларедо смотрел через ее плечо.
Пайн достала из кармана пару перчаток из латекса и аккуратно расстегнула ворот куртки мальчика. Она заметила тонкую серебряную цепочку у него на шее и, вытащив ее из-под одежды, подняла вверх.
– Амулет со святым Христофором, – сказала Блюм.
Пайн кивнула.
– Да, так и есть. – Она провела пальцем по поврежденной части. – Посмотри на зазубренную кромку. Что-то настолько сильно по ней ударило, что повредило металл.
– Нам известна причина смерти мальчика? – спросила Блюм.
– Нет, на нем нет видимых ран. Следы удушения также отсутствуют. И на шее нет отметин от веревки.
– Значит, яд?
– Я даже не знаю. – Пайн оглядела голову мальчика. – Шея повернута под странным углом.
– Ты думаешь, она сломана? – спросил Ларедо.
– Вполне возможно.
Она подозвала фотографа и попросила его сделать несколько снимков амулета.
К этому моменту к ним снова подошел Уоллис, и Пайн указала на подвеску.
– Как вы думаете, это часть музейного костюма или она принадлежала ребенку? – спросил Уоллис.
– Или ее надел на него убийца, – сказала Пайн.
– Лили рассказала, что форму сняли с манекена с выставки, – сообщил Ларедо. – Преступник нашел его в задней части музея.
– Думаю, Лили подтвердит, что подвеска со святым Христофором не являлась частью костюма, – сказала Пайн.
– Это говорит ваша интуиция? – спросил Уоллис. – Она могла принадлежать мальчику.
– Нет, – возразил Ларедо. – Она ищет схему действий преступника. Он одел двух взрослых. А теперь ребенка, и не важно, приносил он одежду с собой или нет.
– Однако он надел на него кулон, – сказала Пайн. – К костюмам других двух жертв он ничего добавлять не стал, во всяком случае, мы не нашли никаких необычных деталей, он лишь одел их, как невесту и жениха.
– Значит, он слегка изменил схему, – отметила Блюм.
– Да, складывается такое впечатление, – согласилась Пайн.
– Серийные убийцы обычно не меняют образ действий во время серии, – заметил Ларедо. – Ты и сама это знаешь.
Пайн кивнула.
– Большинство не меняют, – сказала она. – Но с некоторыми такое случается. И не забывайте: мы до сих пор не знаем ни его схемы, ни мотива. Не исключено, что он придумал весьма сложный план. Вот почему мы можем смотреть на эту смерть и место преступления и говорить, что убийца изменил свои методы, а с его точки зрения все идет именно так, как он задумал.
– Теперь я понимаю, почему вы зарабатываете этим на жизнь, – сказал Уоллис. – У вас получается залезать к ним в головы. – Его лицо дернулось. – Намного лучше, чем у меня.
– Но мне там совсем не нравится, – ответила Пайн. – Однако сейчас я готова это делать, чтобы поскорее посадить подонка за решетку.
Ларедо посмотрел на нее и понимающе кивнул.
– Я спрошу у Лили про подвеску, – сказал Уоллис. – Но что будет означать, если окажется, что ее добавил преступник?
В ответ Пайн показала собственный кулон.
– Легенда гласит, что святой Христофор перенес ребенка через реку и только позднее узнал, что это был Христос. С тех пор он стал считаться покровителем странствующих.
– Ну, с этим ребенком его постигла ужасная неудача, – резко сказала Блюм.
– Возможно, ты смотришь на это не с той стороны, Кэрол, – возразила Пайн.
Ларедо бросил на нее внимательный взгляд.
– А какая сторона, по-твоему, правильная? – спросил он.
– Если мы сумеем узнать, каким образом амулет повредили, я смогу ответить на твой вопрос.
– Вы действительно считаете, что это важно? – спросил Уоллис.
– Возможно, самое важное из всего, что мы обнаружили до сих пор.
Глава 47
– А кто подарил тебе подвеску со святым Христофором, как она к тебе попала? – спросила Блюм.
Они возвращались в «Коттедж».
– Моя мать, – ответила Пайн. – Последний подарок, который я от нее получила.
– Ты хочешь сказать, она отдала тебе амулет перед тем, как исчезнуть?
– Очевидно, она знала, что намерена оставить меня. Ну, знаешь, «меня не будет рядом, чтобы за тобой присматривать, так что возьми идиотский кусок металла», – что-то в таком роде.
– Но почему ты носишь подвеску, если испытываешь такие чувства?
– Потому что она единственное, что у меня осталось в память о ней. И… поэтому, она имеет для меня большое значение. Нечто вроде отношений любви-ненависти. С одной стороны, когда я чувствую ее на груди, мне вспоминается, что мать меня бросила. А иногда я испытываю тепло и чувство безопасности, словно мне снова шесть и мать держит меня за руку.
Блюм задумчиво кивнула.
– Отношения между матерью и дочерью всегда очень непростые, – сказала она. – Возможно, самые сложные из всех. Во всяком случае, так было со мной. По сравнению с ними отношения с сыновьями казались мне предельно простыми.
Между тем, с подвески, найденной на мальчике, сняли отпечатки, но ничего не нашли. Пайн решила, что это делает ее еще более важной уликой. Кто-то посчитал нужным ее протереть.
– Надеюсь, судмедэксперты сумеют выяснить, каким образом был поврежден металл, – сказала Пайн.