– Где?
– Моя квартира совсем рядом.
– Разве нам не пора возвращаться? – после некоторых колебаний спросила Пайн.
– Ну, если мы почувствуем, что устали, то сможем остаться переночевать. У меня есть комната для гостей.
Пайн бросила на него жесткий взгляд.
– Но я ничего не взяла с собой, ведь не собиралась оставаться в Атланте.
– У меня есть вещи, которыми вы сможете воспользоваться.
Пайн отвернулась, она явно чувствовала себя неловко.
– И вы сможете задать новые вопросы, если захотите. А я постараюсь на них ответить.
Пайн повернулась к нему.
– Тогда поехали.
Глава 61
«Маленькая квартирка» в Бакхеде оказалась двухэтажным пентхаусом в почти новом небоскребе – с собственным лифтом, выходившим в прихожую.
– Ладно, снова «ух ты», – сказала Пайн, когда Лайнберри провел ее в гостиную, откуда открывался великолепный вид на столицу Джорджии. Пайн подошла к стене, полностью состоявшей из окон, и выглянула наружу.
– Разве у вас нет занавесок или чего-то в этом роде? Здесь все кажется слишком открытым.
– Это специально обработанное стекло. Я могу смотреть наружу, но никто не видит того, что происходит внутри.
– О, тогда все понятно. Но я сомневаюсь, что это дешевле штор.
– Вы правы, – с улыбкой сказал он, снял и повесил на спинку стула пиджак. – Что бы вы хотели выпить? У меня полный бар.
– На самом деле я бы предпочла «Амароне», если, конечно, оно у вас есть, – ответила Пайн.
– Да, есть. Я еще в ресторане понял, что оно вам понравилось. Идемте, покажу вам винный подвал.
Лайнберри провел ее по длинному, отделанному деревом коридору, свернул направо, и они остановились перед каменной стеной с двумя огромными деревянными дверями со стеклянным верхом.
Он нажал на выключатель, за дверями зажегся свет, Лайнберри открыл одну из них и жестом предложил Пайн войти. Затем он последовал за ней и прикрыл за собой дверь.
Пайн слегка поежилась.
– В помещении около пятидесяти восьми градусов [42] и постоянный уровень влажности, – объяснил Лайнберри. – Здесь есть бутылки редкого вина, и оно испортится, если не поддерживать правильный климат.
Пайн заметила, что кирпичи на потолке и полу выглядят новыми, в то время как деревянные балки потемнели от времени. Все столярные работы были сделаны настоящим мастером, каждая деталь, изгиб и шов выглядели идеальными.
– Здесь все великолепно, у меня такое впечатление, что мы попали в Средневековье.
– Примерно так я описывал задачу компании, которая провела здесь работы.
Он открыл стойку с вином и окинул взглядом бутылки.
– Думаю, эта подойдет. – Он достал бутылку и подержал ее перед собой. – Это не тот виноградник, чье вино мы пили в ресторане, но, полагаю, оно понравится вам больше!
– Я вам верю.
– В самом деле?
– А разве существует причина, по которой мне не следует этого делать? – осведомилась Пайн.
– Нет, но с того самого момента, как мы встретились в Андерсонвилле, я уловил в вас некое неоднозначное отношение, – заметил Лайнберри.
– Не принимайте его на свой счет, – сказала Пайн. – Я со всеми так себя веду.
Они пили вино, устроившись на затянутых тканью плетеных креслах из ивы, которые стояли около стеклянного столика на одной из открытых террас, окружавших квартиру с трех сторон. Теплый ветерок шевелил длинные распущенные волосы Пайн. Множество крупных растений в кадках, расставленных на террасе, отмечали маленькую площадку для гольфа, предназначенную для отработки удара патт. В небе было полно самолетов, направлявшихся в Международный аэропорт Хартсфилд-Джексон, и их разноцветные огоньки мигали вдалеке, точно цепочка воздушных рождественских огней.
– Да, отсюда открывается впечатляющий вид, Джек. Вы выбрали превосходное место. – Пайн подняла бокал. – За действительно богатых и успешных, а также за симпатичного мужчину. – Она улыбнулась. – Но вы же знаете, что деньги далеко не всегда делают человека счастливым.
– Да, конечно. Все, о чем вы говорите, не имеет никакого смысла, если вам не с кем это разделить.
– Значит, вы так и не нашли своего человека?
Лайнберри снова наполнил бокалы.
– Нашел.
Пайн медленно опустила свой бокал.
– О ком вы говорите?
– Я думаю, вы знаете, Ли.
Она откинулась на спинку кресла.
– Как долго вы влюблены в мою мать?
– Просто возьмите сегодняшнюю дату и отнимите время, которое прошло с того момента, как я с ней познакомился.
– Но она была замужем, с двумя детьми.
– Вы думаете, что я впервые увидел ее в Андерсонвилле?
– Вы сами мне так сказали.
– Нет, – качая головой, возразил Лайнберри, – я никогда вам этого не говорил.
– Ну и когда вы познакомились с моими родителями?
– Сначала я встретил вашу мать. А с Тимом мы познакомились позже, когда он появился у нее.
– Погодите минутку. Вы хотите сказать, что узнали мою мать раньше, чем познакомились с отцом?
– Да.
– Где? Как?
– Я не могу вам рассказать.
– Чепуха. Вы не можете начать движение по дороге, а потом вдруг остановиться на середине.
– Будь моя воля, я бы продолжал идти по дороге, но я не могу.
– И чья это воля?
– Я не могу ответить на ваш вопрос.
– Проклятье, тогда зачем вообще вы начали этот разговор?
– Потому что вы спросили, как долго я влюблен в вашу мать. И я решил, что сейчас самый подходящий момент для ответа на ваш вопрос. На самом деле именно по этой причине я предложил вам зайти сюда после ужина.
– По какой?
– Мне может не представиться другого шанса.
– Я ничего не понимаю. Подождите… если вы знали мою мать до того, как она перебралась в Андерсонвилль, значит, вы последовали сюда за ней.
– Верно.
– Но почему?
– Из-за обязательств.
– Но как такое может быть? Какие у вас могли быть обязательства?
– Что ваша мать рассказывала вам о своем прошлом?
– Это не имеет значения, ведь все ее слова оказались ложью.
– Как вы узнали?
– Я следователь. Я все узнаю.
Пайн открыла сумочку, достала одну из круглых подставок из бара, которую подарил ей отец, и положила на стол так, чтобы Лайнберри смог ее разглядеть.
Он никак на нее не отреагировал, лишь пил вино и смотрел на город.
– А теперь вы решили замолчать? Вы сказали, что привели меня сюда, чтобы объяснить некоторые вещи.
– Нет, я не собираюсь молчать, я думаю, как лучше сформулировать объяснения. Я часто так поступаю. Это позволяет не выставлять себя глупцом.
Выражение лица и голос Пайн смягчились.
– Но чем вы сейчас рискуете?
– Каждый человек рискует, если намерен поступить именно так в какой-то момент своей жизни. И я не исключение.
Пайн поставила бокал на стол.
– И ради этого вы разводите таинственность?
– Ваша мать могла сама вам все рассказать, – неожиданно заявил он, и в его голосе появилось напряжение и одновременно жесткость. – И тот факт, что она решила сохранить тайну, не позволяет мне предать оказанное мне доверие. Я надеюсь, вы меня поймете, Ли. А если не сможете… что ж, тогда вы совсем не такой человек, как я думал.
Несколько мгновений Пайн выглядела удивленной. Потом снова взяла свой бокал с вином.
– Ладно, наверное, я способна такое понять. – Она посмотрела на подставку из бара. – Я попросила своего приятеля навести справки о «Плаще и кинжале».
– В самом деле? И что он узнал?
– Оказалось, что это вовсе не бар, а операция контрразведки.
– Нет, не совсем так.
Пайн откинулась на спинку стула и с изумлением на него посмотрела.
– Значит, вы участвовали?.. И что же тогда это было?
– Ли…
– Пожалуйста, Джек, я обязательно должна разобраться. С тех пор прошло тридцать лет. Вам не кажется, что мне пора узнать правду?
Он немного подумал, потом кивнул.
– Вы сами сказали, что вы опытный следователь, – заговорил Лайнберри. – Что же, давайте вернемся в Нью-Йорк, в середину восьмидесятых годов прошлого века. Что вам приходит в голову, когда речь идет об операции под прикрытием?
Пайн задумалась.
– К этому времени холодная война начала затихать, – сказала она. – И контрразведывательная работа скорее должна была проводиться за океаном или в округе Колумбия. – Она пристально посмотрела на Лайнберри. – Тут может быть только один ответ. Восьмидесятые? Большое Яблоко [43]? Организованная преступность.
– В восемьдесят пятом лидеры всех пяти мафиозных семей, действовавших в Нью-Йорке, были приговорены по закону о деятельности коррумпированных организаций, занимающихся рэкетом, и отбывали в тюрьме наказание длительностью в столетие каждый. И это почти полностью их подорвало. Позднее, в девяносто втором, обвинения и показания Сальваторе «Быка» Гравано, ставшего первым мафиози, превратившимся в «крысу», помогли посадить Джона Готти. Но запустили процесс события восемьдесят пятого года и то, что произошло немного раньше.
– Откуда вы это знаете?
– Я читал. Я изучаю историю.
Пайн с сомнением на него посмотрела.
– Ладно. И мой отец каким-то образом этому помогал? Мне говорили, что он хотел стать актером. Как он оказался в «Плаще и кинжале»?
– А кто говорит, что это имело какое-то отношение к Тиму?
Пайн выглядела ошеломленной.
– Что вы пытаетесь мне сказать?
Лайнберри встал и с бокалом вина подошел к стеклянной стене террасы.
Пайн последовала за ним.
– Джек? – нетерпеливо спросила она.
Лайнберри не повернул головы в ее сторону, поставил бокал на верхнюю часть стены террасы и оперся на нее локтями.
Она схватила его за руку и повернула к себе.
– Что вы хотите мне сказать?
Он так долго на нее смотрел, что ей стало не по себе. В его глазах промелькнуло множество эмоций, но, в конце концов, осталась лишь нежность, наполненная облегчением или смирением; Пайн не могла понять, чем именно, возможно, присутствовали оба чувства.