Я услышал о бесстрашных и отчаянных подрывниках, пробирающихся в тыл белых, чтобы разрушать их железные дороги и мосты, о понтонерах, которые под огнем наводят переправы, об отрядах, которые во время позиционной войны проводили разведчиков через заграждения врага.
Может, и не очень складно рассказывал Шмель, но в корявых словах бывшего крестьянина было что-то взволновавшее меня. Теперь я понимаю — рядовой Петр Пчелкин был поэтом своего нелегкого дела. В его душе жила суровая романтика труженика войны.
А тут еще появился в палате мой земляк Архип Царьков, первый плясун на все Войново, весельчак и балагур. Он тоже оказался сапером и безоговорочно решил, что расставаться нам, коли уж встретились, не след. А поскольку лучшей профессии на войне, чем профессия сапера, все равно нет, то мне остается только одно: держаться за него, Архипа, и за Пчелкина.
— Тебе ж на роду написано сапером быть! — убеждал Архип. — И отец у тебя с дорогами всю жизнь мается, и сам ты близ дороги вырос… Одно слово — сапер и сапер!
Волнующие рассказы Шмеля, задорная убежденность Архипа и естественное нежелание разлучаться с хорошими товарищами — все это сыграло свою роль.
Друзей выписывали. Попросился на выписку и я. В части 9-й стрелковой дивизии как раз набирали саперов. Хоть рана еще и не зажила, я отказался от отпуска. Царькова, Пчелкина и меня зачислили в 27-ю отдельную саперную роту.
Так началась моя служба в инженерных войсках Красной Армии. Служба, которая определила всю мою дальнейшую жизнь.
НЕОЖИДАННЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
Прошло почти два года. Мы наступали. Таганрог, Азов, Темрюк… Поход на Врангеля. Бои с переменным успехом. Решительный штурм Крыма.
Свирепые ветры продували Арабатскую стрелку. Слева — Азовское, справа — Гнилое море. Ни построек, ни топлива. Сто двадцать километров мы прошли, разводя костры из выброшенных на берег водорослей и обломков деревьев. Рассчитывали каждый глоток воды. И наконец схватились с врагом…
Участь врангелевцев известна.
В Крыму нас бросили в Керчь очищать катакомбы от последних белых банд.
А из Керчи по льду пролива в стылом январе — на Кубань.
А с Кубани — в Махачкалу.
А оттуда — через Баку в Грузию…
Менялись участки фронтов, менялась погода, менялись люди вокруг, но одно не менялось — родная дивизия, родная рота.
Я ни разу не пожалел, что послушал друзей и пошел в инженерные части.
Приходилось трудно, круто, горько. Но ведь что бы там ни случалось, а мы шли вперед. Мы побеждали!..
Ранней весной 1921 года наша 9-я стрелковая дивизия последний раз вышла к Черному морю — в Батум. Красная Армия спасла Грузию от закабаления.
В июне 1921 года мы все еще стояли в Батуме. Армия сокращалась. Мне предоставлялся выбор — демобилизация или учеба в военном училище. Я не раздумывал. Жизни вне армии я уже не представлял. Что может быть почетнее и важнее, чем служба народу с оружием в руках, пока социалистическому Отечеству грозят бесчисленные враги?!
Попросил направить на учебу. Получил рекомендации, характеристики и вскоре выехал в Москву, в Главное управление военно-учебных заведений.
Для молодости и тысяча верст — ближний конец. Пользуясь тем, что Пне разрешили заехать к отцу в деревню, я махнул на Кубань, к старым дружкам по фронту.
Погостил. Время промчалось незаметно. Пора и дальше.
Но как? По тогдашним дорогам добраться в Москву было ой как трудно!
Рассудил, что лучше всего ехать через Краснодар.
Туда и прибыл одним прекрасным летним днем, сидя на буфере между двумя битком набитыми вагонами. Переполненный поезд стали «приводить в норму». Сотрудники железнодорожной ЧК немедленно сняли меня со «спального» места.
— Вы, товарищ, заехали далеконько в сторону… В документах указан другой маршрут. Зайдите в комендатуру. Разберемся.
В комендатуре скопилось больше двух десятков военнослужащих. У многих, как и у меня, отобрали проездные документы.
Сижу жду. Раздумываю, что со мной сделают. И вдруг слышу — прибыл вагон командующего Северо-Кавказским военным округом Ворошилова.
Прежде чем успел толком что-либо обдумать, ноги уже понесли меня по путям.
Никогда раньше я не встречал Ворошилова, но слышал о нем много, особенно когда нашу 9-ю стрелковую дивизию придавали Первой Конной. Почему-то решил: Ворошилов все поймет и в обиду не даст.
Я даже не допускал мысли, что меня Могут не пропустить к нему. Твердо верил: пропустят. Вместе ведь воевали против Деникина.
И пропустили…
Командующий округом выслушал мой сбивчивый рассказ, просмотрел сохранившиеся у меня рекомендации, посмеялся, придвинул к себе блокнот и тут же написал в комендатуру ЧК, чтобы меня освободили.
В тот же день мне удалось выехать из Краснодара..
Навестив родных, я отправился наконец в столицу.
Много довелось впоследствии читать о Москве двадцать первого года. Какими только эпитетами не награждали ее наши недруги! И темная, и оголтелая, и одичавшая!..
Москва и впрямь была грязновата. Некоторые бульвары днем походили на толкучку, а ночью — на пустырь. Вместо магазинов всюду были распределители, где неизвестно что и когда распределяли. В городе горели лишь немногие керосиновые фонари. Чекисты вылавливал# бандитов. По скверам бродили в отрепье беспризорники; На Сухаревке шла меновая торговля, то и дело слышался вопль: «Держи вора!»
Иным москвичам, выбитым из уютного быта многокомнатных квартир и особнячков, такие картины наверняка представлялись неким преддверием страшного суда. Но другое, совсем другое впечатление произвел город на меня и моих товарищей. В наших сердцах жили самые светлые надежды, и все вокруг вовсе не казалось тогда мрачным.
Рано утром мы видели спешивших на заводы и в учреждения людей, переполненные трамваи…
Мы не только верили, а знали: всякие напасти — явление временное. Порукою тому древние стены Кремля, за которыми работает Владимир Ильич Ленин.
И конечно, прежде чем пойти в ГУВУЗ[1], мы постояли на Красной площади, послушали бой курантов, недавно начавших играть «Интернационал»…
Разговор в ГУВУЗе оказался коротким. Взяли наши командировочные, рекомендации, аттестаты, выдали паек и спустя неделю отправили в Одессу держать экзамены в военно-инженерное училище.
В училище попали прямо к вступительным экзаменам. Желающих учиться было немало, но я не волновался. В высшеначальном училище, которое хотя и не пришлось закончить, меня считали одним из первых учеников. Не любил только зубрить закон божий. Но ведь здесь закона божьего, слава богу, нет. Экзамен по русскому языку сдал, успешно. Чего же бояться остальных предметов? Я не боялся и блистательно провалился по геометрии…
Невесело тянулся обратный путь в Москву. Что будет теперь?! Как погляжу в глаза начальству из ГУВУЗа?!
Но глядеть пришлось.
— Так, товарищ, — сказали мне. — Срезались, значит? Что же нам с вами делать?
Как ответить на подобный вопрос? Невнятно пролепетал:
— Прошу оставить меня в инженерных войсках… Сроднился… Экзамены пересдам…
Принимавший меня командир, покачав головой, углубился в анкету, словно мог в ней вычитать, как поступить. И что-то вычитал! Его озабоченное лицо смягчилось.
— Послушайте! Почему бы вам не пойти в школу военно-железнодорожных техников? Ведь вы с детства, можно сказать, железнодорожник!
Профессия отца продолжала определять мою судьбу.
— Я сапер…
— Можем послать только в школу железнодорожных техников, — складывая бумаги, сказал командир. — Если хотите учиться, советую не отказываться. Нам очень нужны военные железнодорожники.
Железные дороги… Тяжелое это было зрелище в двадцатые годы! Не хватало угля, паровозов, вагонов. Пути были изувечены войной, и бандиты продолжали их портить. По дороге из Одессы в Москву я сам проторчал несколько часов в Фастове из-за крушения, устроенного какой-то бандой… Понятно, что армии нужны люди на транспорте. Да и не очень сильно будет отличаться моя новая профессия от профессии сапера. Нет, не очень!..
Школа железнодорожных техников помещалась в Воронеже.
Наученный горьким опытом, я засел за алгебру и геометрию Киселева, повторил весь курс и вступительные экзамены сдал на «отлично».
В сентябре зачислили в курсанты.
— Поздравляю, товарищи! — сказал начальник 4-й Воронежской военно-железнодорожной школы выстроенным на плацу курсантам. — С завтрашнего дня — за дело!..
Первым делом оказалась заготовка дров.
С топливом по всей стране было туго. Воронеж исключения не составлял. Наша школа помещалась в кирпичном здании. Стекол в окнах почти не было, и оконные проемы забивали досками, между которыми шелестели сухие листья и опилки. Не заготовь дров — замерзли бы зимой, как мухи.
Долги зимние ночи, но усталым курсантам они кажутся очень короткими.
Паек скудноват, а мы еще добровольно отчисляем часть продуктов в пользу голодающих Поволжья.
Плохо с освещением.
Но роты идут на занятия с песней.
Мы молоды, напористы; у нас замечательные преподаватели — главным образом, инженеры из Управления Юго-Восточной дороги. Что нам недосып, недоедание? Переживем! Молодое Советское государство нуждается в своих специалистах. Мы нужны! Как же не петь?!
В те годы существовало повальное увлечение коммунами. Возникли коммуны и в воронежской школе военно-железнодорожных техников. Члены коммун вместе занимались, делились всем, что имели.
В нашу коммуну кроме меня входили Федор Панкратов и Александр Азбукин, ребята толковые, энергичные.
Мы поставили себе цель: сдать экстерном в январе 1922 года за второй семестр первого курса и за первый семестр второго. Закончить двухгодичную школу за год.
Одни преподаватели сомневались в успехе такого предприятия, другие — поддерживали нас.
Дней отдыха не стало. С неимоверным трудом мы догнали второй курс и тогда приняли еще одно решение: закончить учебу на «отлично». И мы получили по всем предметам высшие оценки. Всех троих наградили в день выпуска именными часами.