Климовских явно было не до нас. Он то и дело снимал телефонную трубку, выслушивал какие-то доклады и все больше хмурился, мрачнел на глазах.
Васильев доверительно нагнулся к моему плечу:
— Беспрерывно доносят о немецких шпионах, о самолетах, нарушающих границу. Порют панику…
Климовских извинился и отпустил нас, сказав, что на полигоне дело с минами и заграждениями будет виднее.
Выйдя от начальника штаба округа, я спросил Васильева, нельзя ли нынче же представиться командующему.
— Почему нельзя? Можно!
Павлов действительно вскоре принял нас. Когда мы вошли, он поздоровался лишь кивком головы, так как тоже разговаривал по телефону.
Раздраженным голосом резко бросал в трубку:
— Ничего… Больше выдержки… Знаю, уже докладывали!.. Больше выдержки!..
Наконец Павлов положил трубку. Словно спохватившись, пожал нам руки. Бегло познакомившись с программой испытаний, сердито заметил, что слишком много внимания уделяется устройству противотанковых заграждений и слишком мало, как ему кажется, способам их преодоления.
Опять затрещал телефон.
— Знаю, докладывали, — твердо ответил командующий, но было видно, что спокойствие дается ему с большим трудом. — Знаю, уже сообщил, — повторил он. — Знаю… Сверху виднее. Все!..
С размаху бросил трубку на рычаг.
Вошел начальник штаба. Он как-то недобро посмотрел наг нас:
— Прошу простить, что прервал беседу. Очень важное дело…
— Ну, Вольф, — взглянул на меня генерал Павлов, называя так, как называл в Испании, — встретимся на учениях! Там будет посвободнее, тогда и поговорим обо всем. У меня, кстати, есть вариант нового трала… А сейчас, прости, занят…
С тревожным сердцем покинули мы штаб округа. Было ясно: на границе не так спокойно, как представлялось в Москве, в тихих кабинетах Второго дома Наркомата обороны.
Я пошел к своему старому другу генералу Н. А. Кличу.
— Вольф! Черт тебя возьми!..
Я невольно залюбовался Кличем. Он все такой же худощавый, собранный и уверенный в каждом движении. В общем, прежний неутомимый волонтер, любимец испанских артиллеристов.
— Садись же, — пригласил Николай Александрович.
Едва присев, мы начали разговор об обстановке на границе.
— Что здесь происходит? — напрямик спросил я.
— Нехорошее происходит, — так же прямо ответил Клич.
— А конкретнее?
— Конкретнее… Немцы подтягивают к границе войска, подвозят танки и артиллерию. Их самолеты все время летают над нашей территорией.
— А мы?
— Переформировываем и перевооружаем войска. Сбивать самолеты противника строго запрещено. Это еще заявление ТАСС от четырнадцатого июня… Не знаю, как его расценить. Конечно, оно внесло успокоение, но оно же понизило и нашу боеготовность.
— Ты считаешь?
— Я считаю, что порох всегда надо держать сухим, а особенно в соседстве с Германией.
— Так вам и карты в руки.
Николай Александрович с укоризной посмотрел на меня. Всегда сдержанный, он вдруг заволновался:
— Ты пойми, что меня беспокоит… Орудий у меня много. Но артиллеристы — в основном молодежь. Обучены недостаточно. А тут еще из многих артполков забрали автомашины на строительство укрепрайонов. Даже тракторы-тягачи туда утащили. Случись что — орудия без тяги. Понимаешь? Без тяги!
— Ты, конечно, докладывал об этом Павлову?
— И Павлову докладывал, и в Москву звонил, и везде один ответ: «Без паники! Спокойствие! Хозяин все знает».
Ни Клич, ни я не коснулись тогда содержания речи Сталина на выпуске слушателей военных академий 5 мая 1941 года. Эта речь не публиковалась, но многие слышали ее, а отдельные ее положения пересказывались в докладах о международном положении. Сталин утверждал, что Красная Армия перестроилась и серьезно перевооружилась. Фактически же перевооружение только началось… Но об этом мы не могли говорить даже один на один.
Телефонный звонок положил конец нашему свиданию. Клича срочно вызывали к командующему округом.
А в субботу, 21 июня, мы с Колесниковым уже выехали в Брест.
Опять стояло чудесное солнечное утро. Солнце освещало горы угля возле железнодорожных путей, штабеля новеньких рельсов. Рельсы блестели. Все дышало спокойствием.
В поезде я встретил полковника-артиллериста, знакомого по полигону. Полковник с тревогой рассказал, что и после заявления ТАСС от 14 июня положение по ту сторону границы не изменилось. Но в наших войсках наступило успокоение. Он кивнул на гулявших по перрону военных с чемоданами.
— Еще недавно спали в сапогах, а теперь вот в отпуск собрались. Почему? Заявление ТАСС!
По пути мы заехали в Кобрип, где размещался штаб 4-й армии. Разыскали начинжа полковника А. И. Прошлякова. Он поместил нас в своем кабинете и обещал утром прислать машину, чтобы вместе ехать в район учений.
А. И. Прошляков подтвердил, что немцы весь июнь подтягивают к Западному Бугу технику, устанавливают маскировочные щиты перед открытыми участками, сооружают наблюдательные вышки.
В теплый вечер 21 июня 1941 года в расположении штаба 4-й армии, прикрывавшей брестское направление, царило обычное для субботы оживление. Нам передали, что учения отменены, и мы долго бродили по живописному городку. А вернувшись в кабинет начинжа, пожелали друг другу спокойной ночи и с удовольствием вытянулись/на штабных диванах.
ВТОРЖЕНИЕ
22 ИЮНЯ
Я проснулся внезапно. Сквозь сон показалось, что прогремел взрыв. Но вокруг было тихо, только в открытые посветлевшие окна вползал нудный, захлебывающийся гул авиационных моторов. Посмотрел на часы: четыре часа двадцать минут… Колесников тоже приподнялся и шарил по придвинутому к изголовью стулу, отыскивая часы.
Неподалеку послышался тяжелый удар, за ним — взрыв. Дом качнуло, жалобно заныли стекла.
— Взрывные работы, что ли? — вслух подумал я.
— Скорее, бомба сорвалась с самолета, — отозвался Колесников, настороженно прислушиваясь.
— Куда же летчики…
Я не договорил. Частые взрывы слились на несколько секунд в оглушительный грохот. Потом стихло. Опять слышался то усиливающийся, то ослабевающий гул авиационных моторов.
Этот странный гул неожиданно напомнил мне Испанию. Гул «юнкерсов»…
Мы с Колесниковым бросились к окнам. Небо над Кобрином спокойно голубело. Плыли редкие перистые облачка.
За стеной застучали сапоги.
— Всем немедленно покинуть помещение, — пронеслось по коридорам.
В пустых кабинетах приглушенно звонили телефоны.
— Захар Иосифович, что-то случилось!
Колесников понимал это и без меня.
Торопливо натянув сапоги, на ходу застегивая гимнастерки и ремни, мы выбежали на улицу.
И вовремя.
Прямо к штабу направлялась эскадрилья самолетов.
— Во-о-здух! — вопил кто-то.
Мы метнулись через площадь, перемахнули какую-то канаву, кинулись в сад.
На бегу оглядываясь и следя за самолетами, видели, как от черных фюзеляжей отделились узкие, казавшиеся очень маленькими бомбы.
— Ложись, Захар Иосифович!
Бомбы с пронзительным визгом неслись вниз. Здание штаба армии, откуда мы только выбрались, окуталось дымом и пылью. Сильные взрывы рвали воздух так, что звенело в ушах.
Появилось еще одно звено.
Немецкие бомбардировщики уверенно пикировали на беззащитный военный городок…
Когда налет закончился, в разных местах поднялись густые, черные столбы дыма. Поперек улицы валялось свежесрезанное дерево. Часть здания самого штаба лежала в развалинах. Где-то надрывно, на высокой ноте, женский голос тянул отчаянное, безутешное:
— А-а-а!!!
Штаб 4-й армии готовится к переезду на запасный командный пункт в Буховичи. Мы с Колесниковым решили добраться до Бреста. Там, среди представителей Наркомата обороны и Генерального штаба, прибывших на учения, должны найтись люди, осведомленные о происходящем.
Сели в первую же попутную машину.
Навстречу по шоссе торопливо бежали командиры, спешившие к месту службы. По обочинам, таща наспех одетых, невыспавшихся детишек, тянулись женщины с узелками и корзинами. Они покидали военный городок.
Улицы Кобрина, накануне безмятежные, пахнули на нас гарью первых пожаров. На площади нашу машину остановил хрип репродуктора.
Шофер открыл дверку кабины и высунулся наружу.
Знакомые позывные Москвы властно вторгались в сумбур и сумятицу города, принявшего первый бомбовый удар врага.
Все, кто были на площади, с надеждой глядели на черную тарелку громкоговорителя, укрепленную на телеграфном столбе.
— Московское время — шесть часов. Начинаем передачу последних известий, — услышали мы.
Кобрин, затаив дыхание, ждал, что скажет Москва.
Дикторы, сменяя друг друга, бодрыми голосами сообщали о трудовых успехах советских людей, о зреющем богатом урожае, о досрочном выполнении плана каким-то заводом, о торжествах в Марийской АССР.
И вот наконец мы услышали:
— Германское информационное агентство сообщает…
Я видел, как стоящая поблизости девушка приподнялась на цыпочки.
Но диктор официальным тоном говорил о потоплении английских судов, о налетах немецкой авиации на города Шотландии, передал сообщение агентства Рейтер об уничтожении над Англией за неделю семнадцати немецких бомбардировщиков, сказал о войне в Сирии и умолк.
Выпуск последних известий окончился сообщением о погоде. Девушка рядом уже не приподнималась на цыпочки. Угрюмо, потерянно смотрели на репродуктор и остальные кобринцы.
— Подождем: может быть, будет специальное сообщение или заявление, — неуверенно произнес Колесников.
Но, как обычно, начался урок утренней гимнастики.
Шофер сплюнул и захлопнул дверцу кабины. Девушка растерянно оглянулась и, словно вспомнив что-то, побежала прочь. Торопливо расходились остальные.
Через Кобрин уже громыхали в восточном направлении машины с рыдающими женщинами и детьми, может быть успевшими осиротеть за эти короткие часы.
А диктор веселым голосом словно напутствовал их: