— Раскиньте руки в сторону, присядьте! Энергичнее! Встаньте, присядьте. Встаньте, присядьте. Энергичнее! Вот так… Очень хорошо!..
Самолеты противника опять приближались к городу. В их завывании и испуганных криках потонул наконец голос, призывающий нас подпрыгивать. Подпрыгивать как можно выше!..
Прошло двадцать три года после того рокового июньского дня, но я не могу забыть кобринскую площадь, черную тарелку репродуктора над ней и злополучный урок гимнастики.
Даже пикирующие бомбардировщики немцев не произвели на людей такого потрясающего впечатления, как переданные в 6 часов утра 22 июня последние известия.
— Странно, — скрипнул зубами всегда спокойный и выдержанный Колесников. — Очень странно…
Не думаю, что он сетовал на работников радио.
Между тем из Бреста продолжали прибывать беженцы. От них мы узнали, что немецкие войска внезапно перешли границу и в городе уже идут тяжелые бои.
Поездка навстречу лавине беженцев стала бессмысленной и невозможной. С новой попутной машиной мы направились в штаб армии в Буховичи.
Здесь узнали, что в то время, когда немецкие самолеты приближались к военному городку, из округа была получена телеграмма, предупреждающая о возможном нападении немцев «в течение 22–23 июня». Телеграмма предписывала «не поддаваться ни на какие провокации, могущие вызвать большие осложнения», и в то же время предлагала встретить немецкие войска в полной готовности.
О том, что началась война и что нужно действовать не опасаясь последствий, стало ясно лишь из телеграммы, отправленной штабом округа в 5 часов 25 минут. «Поднять войска и действовать по-боевому», — гласила она.
Посоветовавшись, мы решили возвратиться в Минск. За указаниями.
К 12 часам добрались до Пинска и увидели растерзанный вражеской авиацией наш военный аэродром. Больно было смотреть на горящие разбитые машины.
Между бушующими пожарами кипела работа. Летчики и персонал аэродромного обслуживания, презирая опасность, спасали то, что уцелело от вражеских бомб и огня.
И все же мы упрямо думали, что только здесь врагу удалось застать наши войска врасплох, что на других направлениях советские самолеты бомбят врага. Ведь было так много данных о подготовке нападения!
В Пинске местные власти попросили у нас консультацию по строительству бомбоубежищ. Они были уверены, что до их города, расположенного менее чем в двухстах километрах от границы, враг, конечно, не дойдет, но от ударов с воздуха надо поостеречься. Поговаривали также о борьбе с возможными воздушными десантами противника. Мужчины, подлежащие мобилизации, шли в военкоматы еще до получения повесток…
Из Пинска мы выехали на грузовой машине вместе с семьями военнослужащих, эвакуировавшихся на восток. Смеркалось. По сторонам дороги тянулись колхозные луга. Там, как всегда, работали люди. Нас встречали расспросами. Недобрые вести принимались с непоколебимой внутренней уверенностью, что враг далеко не продвинется.
Ночь застала нас неподалеку от железной дороги Барановичи — Минск. В темном небе то и дело пролетали вражеские самолеты. Издали доносился гром взрывов. Где-то неподалеку горели станционные постройки и мирные белорусские деревни.
На ночлег мы остановились в небольшом селе километрах в тридцати восточнее Барановичей. Несмотря на поздний час, жителям села не сиделось в избах. Они окружили машину. За каждым их вопросом, за каждым словом стояла большая дума о судьбе Родины.
Запомнился председатель местного колхоза. Этот рано поседевший человек стал коммунистом еще до воссоединения Западной Белоруссии с Советским Союзом. Он спокойно поведал, что в селе уже создана дружина для борьбы с вражескими шпионами и диверсантами. На вооружении дружины есть охотничье ружье…
Не забыть мне и сутулого, но крепкого старика, который долго отмалчивался, стоя в сторонке, а потом, кашлянув в кулак, заставил всех приумолкнуть.
— Не собирался я на старости лет побывать в Берлине, да, видно, придется, — сказал дед и с сердцем воткнул в землю вилы.
— Тебя, дядя Петр, в армию не возьмут. Возраст не тот, — возразили ему.
— Сам пойду, — невозмутимо откликнулся старик.
Не мог я предположить тогда, что слова эти в какой-то мере сбудутся. Не под Берлином, а в здешних лесах довелось партизанить Петру Копачу…
На следующее утро мы въезжали в столицу Белоруссии.
Минск тоже горел. На окраине валялся побитый при бомбежке скот.
Штаб округа стал штабом Западного фронта и уже готовился к отходу на восток. Положения на фронте здесь никто толком не знал. Связь с войсками систематически нарушалась.
Начальник инженерного управления генерал П. М. Васильев сообщил:
— Сегодня с утра на основании директивы Наркома обороны наши войска наносят контрудары по врагу. Утешительных результатов пока нет. Пограничники докладывают, что на Западном Буге и Немане противнику удалось захватить в целости важнейшие мосты, в том числе и минированный железнодорожный мост в Бресте…
С большим трудом нам удалось связаться с ГВИУ. Оттуда последовал приказ: немедленно возвращаться в Москву.
Регулярного движения по железной дороге уже не было. Генерал Васильев дал нам машину. Прощаясь, оп просил передать руководству Главного военно-инженерного управления, чтобы ускорили доставку противотанковых мин и взрывчатых веществ.
24 июня; в полдень, мы были уже в Москве. Столица заметно изменилась: на улицах и площадях стало меньше людей и машин, появилось много военных, повсюду велись маскировочные работы. Делались попытки изменить вид города с воздуха: камуфлировались здания, строились ложные сооружения.
Ко Второму дому Наркомата обороны, месту нашей работы, мы подъехали в обеденное время, но обеденного перерыва теперь не существовало. Нас немедленно принял начальник Управления военно-инженерной подготовки М. А. Нагорный. Вместе с ним сразу же направились к генералу И. П. Галицкому. С недавнего времени он исполнял обязанности начальника ГВИУ[16] и в первые дни войны делал все возможное, а иногда, казалось, и невозможное для налаживания инженерного обеспечения боевых действий Красной Армии.
Мы доложили обстановку на Западном фронте и передали просьбу начальника инженерных войск фронта.
— Не один Васильев во взрывчатых веществах и минах нуждается, — вздохнул Галицкий.
Домой наведаться не удалось, хотя и проезжал почти мимо. Столицу уже затемняли. Кое-где в витринах магазинов появились Окна ТАСС. Люди толпились перед ними, но шуток не слышалось. Стихи на плакатах, претендовавшие на юмор, как видно, не очень гармонировали с душевным настроением тех, кому они предназначались.
ДВОЕ СУТОК В МОСКВЕ
Информационная сводка за 23-е число сообщала, что вражеское вторжение отбивается с большими потерями для противника. Наши войска уничтожили 300 танков, захватили свыше 5000 пленных. Однако Брест и Ломжа были оставлены.
Наше управление фактически превращалось в штаб инженерных войск Красной Армии со всеми вытекающими отсюда обязанностями. Необходимо было формировать новые части, организовать курсы для подготовки специалистов по минновзрывным заграждениям, маневрировать имевшимися в нашем распоряжении силами и средствами.
Хотелось верить, что враг действительно уже остановлен и вот-вот будет отброшен. Но положение на фронтах все ухудшалось. Враг захватывал все новые города, важные узлы путей сообщения и связи. Мобилизационные планы на значительной территории Советского Союза были нарушены.
Утром 26 июня меня вызвал полковник Нагорный и неожиданно объявил:
— Собирайтесь, Илья Григорьевич, в новую командировку.
Я вопросительно посмотрел на него.
— Нарком обороны приказал немедленно помочь войскам в устройстве заграждений. Создаются нештатные оперативно-инженерные группы. Вы назначаетесь начальником такой группы на Западном фронте. Заместителем предлагаем полковника Михаила Семеновича Овчинникова. Согласны?
— Конечно. Что выделят в наше распоряжение?
— Четырех специалистов-подрывников из командного состава, три саперных батальона, шесть тысяч противотанковых мин, двадцать пять тонн взрывчатых веществ.
— Двадцать пять тонн?.. Простите… такого количества взрывчатки не хватит и на день работы!
— Потом дошлем еще… Да и минировать теперь придется не по тем нормам, какие применялись на учениях.
Нагорному, как видно, и самому было тошно говорить это. Он тут же выругался, помянул недобрым словом И. А. Петрова, ведавшего заказами на мины и созданием запасов взрывчатых веществ.
На исходе того же дня, 26 июня, генерал Галицкий повел нас — командиров и инженеров, выделенных в оперативные группы, — на прием к Народному комиссару обороны С. К. Тимошенко.
Маршала Тимошенко я видел не раз. Встречал его на Карельском перешейке, встречал на учениях — самоуверенного, громогласного. Теперь его как будто подменили. Он выглядел очень усталым. Голос словно надломился. Доклад генерала Галицкого выслушал неестественно спокойно. Лишь в тот миг, когда Иван Павлович, побледнев, назвал мизерную цифру имеющихся в наличии противотанковых мин, глаза маршала сверкнули по-прежнему грозно.
Пожалуй, только одну фразу маршал произнес с присущим ему напором:
— Не ждите указаний сверху, проявляйте инициативу!
Таким образом, мы получили широкие полномочия по разрушению объектов перед наступающим противником. Странным показалось, что, напутствуя нас, Нарком ни разу не упомянул о Сталине.
После С. К. Тимошенко мы побывали ВФ Генеральном штабе у генерал-майора Г. К. Маландина.
Бледный, с темными кругами под ввалившимися глазами, Маландин казался куда деятельнее Наркома обороны. Сдержанно сказав, что обстановка сложилась трудная, он уклонился, однако, от информации о действительном положении дел на фронте. Мы получили только самые общие сведения: противник на отдельных направлениях продолжает быстро продвигаться на восток.