— Мне надо выяснить у него кое-что.
Голос у меня звучал куда тише обычного.
— Не по душе мне это, Мартин. Что тебе надо выяснить?
Когда я перебирал бумаги на столе, пальцы у меня были совершенно сухие.
— В прошлом году он некоторое время сдавал свой летний домик одной женщине. Во всяком случае, она была зарегистрирована по этому адресу. Я хочу выяснить, откуда он ее знает.
— И ты собирался вот так прямо спросить об этом, якобы случайно столкнувшись с ним в городе?
В ее голосе сквозило столько оттенков сомнения, что у меня вспыхнули щеки.
— Охотно признаю, что удачные идеи у меня иссякли, — сказал я.
Я услышал, как она тихонько рассмеялась. Приятный смех. Как-то раз я пытался свести ее с одним своим приятелем. “Что в ней самое лучшее?” — спросил он. “Она ужасно смешливая”, — ответил я.
У меня самого никогда даже мысли не возникало приударить за Мадлен. Слишком она хороша для меня. Или слишком умна.
— Эта женщина, — сказала Мадлен. — Имя у нее есть?
Я помедлил.
— Предпочту не сообщать его прямо сейчас.
— Ладно. Но ты все-таки держи Германа на расстоянии. Он человек ненадежный, как с мужчинами, так и с женщинами.
— А подробнее?
— Да все просто. Он спит со всеми женщинами, которые случаются поблизости от него, а друзей-мужчин у него по пальцам перечтешь, потому что он склонен только всех использовать. Я здорово удивилась, когда однажды он не пошел на совещание, чтобы съездить в детский сад за своим крестником. И не куда-нибудь, а во Флемингсберг. Кто, черт побери, выбирает такого, как Герман, в крестные отцы?
Крестник в детском саду. Во Флемингсберге.
Я усиленно старался обуздать волнение.
— Как это? У Германа Нильсона — крестник в детском саду во Флемингсберге? Мне казалось, его кореша — сплошь богачи вроде его самого.
Богачи во Флемингсберге не живут. Людям с доходами такого же уровня, как у Нильсона, там не место.
— Увы, на этот вопрос у меня нет ответа, — сказала Мадлен.
— Может быть, помнишь фамилию родителей крестника?
— Нет, но если это важно, могу выяснить.
Важно? Настолько важно, чтобы Мадлен снова копалась в этой чертовой каше? Мне позарез надо соединить все обрывки информации, разбросанные вокруг меня.
— Будь добра, — сказал я.
— Я перезвоню, — сказала Мадлен.
— Наверно, и я тоже. Если мне в самом деле понадобится Герман Нильсон.
Когда Мадлен положила трубку, в конторе повисла тишина. Я снова принялся просматривать газетные заголовки. Об убитом Элиасе ни слова. Мне стало не по себе. Где труп? И где, черт побери, Мио? Он ведь тоже был в доме Ракель, а потом исчез и оттуда.
Только бы Мио был жив. Мысль, что он тоже мог умереть, привела меня в отчаяние. Я не знал Мио и видел в нем просто средство, и только. Либо я найду его и все будет хорошо, либо не найду и тогда мне впору застрелиться. Нестерпимые обстоятельства. Нестерпимо, что от меня ожидали полного равнодушия к маленькому человеку.
Тревога зудела во всем теле. Мне хотелось так много сделать, но я не знал как.
Хотелось поговорить с родственниками журналиста Фредрика Уландера, но я не смел. Наши встречи с ним и разговоры были тайной. И пусть так и остается. Раньше ради нас обоих, теперь ради меня одного.
Еще мне хотелось побольше разведать о том человеке, который мог знать о моем грехе, погребенном в Техасе, но я понятия не имел, у кого спросить.
В телефоне у меня была краткая запись насчет стесолида. Чем страдал Мио — эпилепсией или судорогами от температуры? На этот вопрос могли бы ответить его бабушка или тетка. А после его исчезновения полиции не мешало бы удвоить розыскные усилия. Мне вспомнилось, что тогда в “Пресс-клубе” Дидрик сказал: в полиции, мол, совершенно уверены, что, прежде чем покончить с собой, Сара убила своего сына Мио. Неужели эта уверенность была настолько сильна, что препятствовала нормальной поисковой работе? Выходит, так. Это подтверждали и материалы полицейского расследования. Там даже фотография мальчика отсутствовала.
Такого просто не может быть.
Нужно поговорить еще с кем-нибудь из полицейских. Кто-то наверняка был недоволен ходом расследования, имел иные соображения. Но полиция для меня под запретом, там я ничего не добьюсь. И мне на ум пришла Сюзанна. Та, что звонила среди ночи и хотела остаться анонимом. Я не знал ни как ее зовут, ни как она выглядит. Знал только, что она по-прежнему работает в “Тролльгордене”, и этого достаточно. Я решительно встал и пошел к прокатной машине. Немного погодя я уже катил в детский сад Мио.
25
— Ты кто и что тебе нужно?
Если б детям моложе десяти разрешили работать, они стали бы отличными полицейскими. Девчушка практически перекрыла дверной проем, уперев руки в косяки.
— Хочу повидать одну воспитательницу.
— Какую?
— Сюзанну.
— Ха! Тут такой нету!
Она круто повернулась и через раздевалку убежала в игровую комнату.
— Тут дяденька пришел! Ему нужна какая-то Сюзанна!
Я поспешил следом. В спешке забыл снять ботинки. Широко и дружелюбно улыбнулся испуганной воспитательнице, которая смотрела на меня с другого конца комнаты. Детей было немного, меньше десятка. Одни рисовали за столом подле воспитательницы. Другие играли в автогонки. Ну, и еще девочка, встретившая меня в дверях.
— У нас нет сотрудницы по имени Сюзанна, — сказала воспитательница.
— Но, может быть, все-таки проверите? — сказал я, по-прежнему с улыбкой. — Я совершенно уверен. Кто-нибудь здесь знает ее.
Воспитательница легонько покачала головой. Я сделал еще несколько шагов и услыхал какой-то звук справа от себя. Вошла пожилая женщина, а за ней по пятам — еще один ребенок.
— Этот мужчина ищет некую Сюзанну, — сообщила молодая воспитательница.
— У нас нет сотрудниц с таким именем, — сказала пожилая.
— Может быть, в другой группе?
— Сейчас лето, у нас всего одна группа, — сказала пожилая. — И Сюзанны у нас нет.
— Тогда, пожалуй, пойду спрошу сам.
— Незачем. Я…
Тут я перебил:
— Извините. Это чрезвычайно важно. Либо кто-нибудь из вас сходит в другую группу и спросит, есть ли там Сюзанна или, может, кто-то знает ее, либо я пойду сам. Я адвокат и ищу Сюзанну по чрезвычайно деликатному делу.
Пожилая воспитательница решилась:
— Понимаю. Пойду спрошу. Но сразу могу сказать, вы ошиблись.
Дети смотрели ей вслед, а она исчезла в коротком коридоре, из которого и появилась. Никто больше не рисовал и не играл, царила полная тишина.
— Кто это — Сюзанна? — шепнул один мальчик другому.
— Никто, — тоже шепотом ответил тот.
Молодая воспитательница осторожно улыбнулась мне, потом отошла к детям, игравшим в машинки. Сам я стоял, будто свалился с неба прямо на пол. Возможно, я пожалею об этой вылазке, хотя вряд ли. Педагоги выглядели вполне спокойно, и мои объяснения не вызвали у них подозрений. Если, конечно, пожилая воспитательница не звонит в эту минуту в полицию. Вот это мне ни к чему.
Она вернулась уже через минуту-другую. Я готов был вопить от радости. Удивленное выражение ее лица уже сказало мне все, что я хотел знать.
— Извините. Вы были правы. Одна из воспитательниц второй группы знает Сюзанну, о которой вы спрашиваете. Она ждет вас во дворе.
Она стояла в тени под деревом. На лице читалась смесь подозрительности и злости. Я остановился в нескольких метрах. Чувствуя облегчение во всем теле. Я узнал ее по паспортной фотографии, добытой Люси. Короткие волосы, причесанные на косой пробор, на правой щеке родимое пятно.
— Сюзанна? — сказал я.
Я знал, что ее зовут не так, но не помнил, какое имя стояло под фотографией.
— Черт побери, что вы здесь делаете?
Злость погасла, уступила место тому, что таилось под нею. Чистейшему страху.
— Сожалею, что явился таким вот образом, но вы же не захотели сообщить мне свой телефон. И имя.
Она резко тряхнула головой.
— Я очень ясно сказала почему. Не понимаю, что мешает вам отнестись к этому с уважением.
Мне что же, надо устыдиться? Ну уж нет. По большому счету она сама виновата, что очутилась в такой ситуации. А вдобавок очень даже в ответе и за случившееся с Мио. Чем больше я размышлял, тем труднее мне было понять ее решение не сообщать в полицию.
— Да плевать мне на то, что вам непонятно. Не пора ли сказать, как вас зовут? Или мне спросить у ваших коллег? А заодно рассказать им о краденых украшениях?
Она потупила взгляд, тяжело привалилась к стволу дерева. Со стороны мы, наверно, выглядели как влюбленная парочка, готовая порвать отношения. Она так устала, что с трудом держится на ногах, а я так взбудоражен, что не могу устоять на месте.
— Надя, — сказала она. — Меня зовут Надя Карлссон.
Это имя значилось в списке Люси, но отсутствовало в полицейском расследовании, как и говорила Сюзанна, то бишь Надя.
— У меня есть еще несколько вопросов насчет Мио.
— Вряд ли я смогу вам помочь. Я не так уж часто с ним работала.
— Но, может быть, вы знаете, он, случайно, не страдает эпилепсией?
Она тотчас подняла глаза:
— Да. Страдал. Или страдает. Если он жив.
Конечно, жив.
— Заболевание было для него серьезной проблемой? Приступы случались часто?
— Нет, слава богу. Здесь, в садике, всего один раз, по-моему.
Я молча кивнул сам себе. Меня занимал вопрос, почему тот, кто забрал Мио из дома Ракель, оставил лекарство. Стесолид в аптеке просто так не купишь. Нужен рецепт, а чтобы получить рецепт, надо связаться с врачом. Но это нежелательно, когда ребенок у тебя краденый. Страх заставил меня глубоко вздохнуть. Ведь не может быть, что лекарство мы нашли, так как Мио нет в живых? Мертвые дети эпилепсией не страдают.
Я тряхнул головой, чтобы держать мысли в узде.
— Вам знакомо имя Герман Нильсон?
— Нет.
Я достал телефон и нашел в Гугле фото Германа. На сайте его работодателя.