Веридий вернулся, держа в руках новую бутылку вина, и был он до неприличия весел. Сперва Клавдий подумал, что герцог изрядно перебрал, но позже убедился, что причина неудержимого веселья заключалась в другом.
— Заглянул в комнату беловолосой, хотел понянчить ребенка. Понянчил и… знаешь, что, Лис? — спросил, не скрывая саркастической ухмылки Веридий. — Твой ненаглядный сын на удивление оказался девочкой! — сказал он и зашелся диким хохотом. Отсмеявшись, посмотрел на посуровевшего Батури и продолжил донимать его расспросами: — Друг мой, и как ты мог так ошибиться? Ты хоть раз принимал участие в пеленании?
— Не задавался этим вопросом, — с недовольством пробурчал Клавдий. — Скажи лучше, как он? То есть, она. В смысле, как ребенок? — Батури пришлось выслушать новый поток неудержимого смеха в исполнении Веридия, и пока слушал его, сам невольно заулыбался. — Да, — оттаяв, усмехнулся Батури, — погорел на сущей мелочи. Так что с девочкой?
— Спит, — с трудом хватая воздух, ответил Веридий. — Марта ее накормила, перепеленала и уложила спать. Благо колыбелью мы уже обзавелись, надеясь на первенца. Что ж, незадача вышла: не родился, — вампир погрустнел, но отбросил печальные мысли и продолжил привычно веселым тоном: — Теперь твоя беловолосая над малышкой сидит, караулит ее сон. Знаешь, так отрадно за ними наблюдать, даже передать не могу. Это увидеть надо. Но ты им не мешай. Пусть ребеночек отоспится. Заморили вы ее и дорогой, и голодом. Чем ты говоришь кормил дитя?
— Кровью, — уронил Батури, и улыбка вмиг слетела с его лица.
— Хочешь воспитать Высшую? А тебе не кажется, что это по меньшей мере жестоко?
— А убивать не жестоко? Или ты у нас чистенький и не знаешь, что такое убийство?
— Да нет же, дело не в этом. Знаю, конечно. Мне доводилось убивать, и ради пищи, и ради развлечения. Я мучил, пытал, насиловал. Для вампира дело житейское. Но сейчас суть не в том. Жестоко не оставлять девочке выбора…
— Отец не оставлял мне выбора, когда делал Высшим.
— И где теперь твой отец? Если мне не изменяет память, он умер от руки сына.
— Это так, но у меня не было и нет причин ненавидеть отца. А умер он по нелепой случайности.
— Что ж, ребенок твой и дело твое. Расти ее, кем хочешь: хоть человеком, хоть Высшим вампиром, хоть духом лесным! Повторяю: дело твое. Но я бы на твоем месте…
— Ты не на моем месте! На этом и покончим.
— Как скажешь. Выпей бенедиктина, он успокоит нервы.
Клавдий не последовал совету. Все сидел, держа бокал в руке, и молча смотрел на пляшущий в камине огонь.
— Не идет что-то беседа, а ведь столько всего хотелось рассказать… — заметил Веридий и пригубил вина. — Чем ты занимался все это время? Я не видел тебя…
— Пятьдесят лет, — припомнил Клавдий.
— Да-а… — протянул Веридий. — Для человека это так много, а для нас — сущая мелочь.
— И промелькнули они молниеносно, ничего в моей памяти не оставив.
— А у меня была другая любовница. Теперь ее нет, вернее есть, но в образе скелета она мне нравится куда меньше, чем раньше.
— Ты не уберег ее от некромантов? Уж одну душу ты мог бы…
— Не мог, — отмахнулся Ливуазье. — Давай не будем о грустном. И без того на сердце кошки скребутся.
— Не будем, — согласился Батури, припоминая, куда занесла их беседа в прошлый раз. — Ты мне лучше скажи: что за новая магия появилась у эстерцев, и с чего бы их орден стал столь популярен?
— А, видел проповедь на агоре? Да, сейчас Церковь набрала невообразимое множество поклонников. Священники ловко обыграли чуму, назвали ее гневом Эстеровым — божественной карой для грешников.
— Но если обратиться в веру, то зараза тебя не достанет, так?
— Именно.
— А что если чумой заболеет эстерец? Не подтверждает ли это обман?
— Подтверждает, конечно, но церковники всегда могут сказать, что заболевший лжестрастно обратился к Божеству, а на самом деле остался верен своим принципам, за что и был наказан. И, как не удивительно, от этого вера только крепнет. Ты знаешь, — Веридий зачем-то понизил голос, словно боялся, что у стен его родного дома есть уши, — мне кажется, что у Вестфалена больше бед от эстерцев, чем от «черной смерти». Чума рано или поздно закончится, а церковники останутся и будут дальше гипнотизировать людей своими проповедями и борьбой с грехами. Тебе же известно: людское общество создано из сплошных грехов — в этом его суть. Но ведь грехи в головах людей, не больше и не меньше. Сейчас в ходу Эстер и его заповеди, до него верили в конклав Трора и устои были другими. Кто скажет, в кого или во что будут верить через тысячи лет? Какие грехи начнут искоренять? Трор говорил: «любите друг друга и в день, и в ночи», и суть была в плотских утехах и продолжении рода, сейчас прелюбодеяние — грех. Раньше — «око за око», а теперь… Эх, все в этом мире приходящее и уходящее, перетекающее из себя в себя же.
— Хватит философии, — отмахнулся Клавдий. — Ты слишком долго живешь среди людей. Их привычка говорить без дела оставила на тебе свой отпечаток.
— Да, к людям привыкаешь, и не только как к пище, — оголил острые клыки Веридий.
— Ты не ответил. Что с магией эстерцев? Откуда она у них?
— Никто не знает, — пожал плечами Веридий и с жадностью пригубил вина. Наполнил свой бокал новой порцией и долил Клавдию, который до сих пор не сделал ни глотка. — Ты пей, специально для тебя открыл бенедиктин.
Батури последовал совету и кончиком языка попробовал вина.
— Кровь? — удивился вампир.
— Не совсем, — улыбнулся Веридий. — Вино, смешанное с кровью, ароматизированное травами, закрепленное спиртовой настойкой и агрегатами, которые не дают крови свернуться. Выдержанное.
— Недурно, — с удовольствием отпив, похвалил Батури. — Твой рецепт?
— Увы, нет. Сделал его Бенедикт, эстерец, правда, засланный. Ладно, вернемся к делу. Что сам можешь сказать о магии церковников? Вижу, тебе уже довелось с ней столкнуться.
Батури откинулся на спинку кресла. Задумался, извлекая из памяти недавнюю потасовку у городских ворот, отхлебнул из бокала, наслаждаясь приторным, дурманящим вкусом, помолчал, подбирая слова, и наконец заговорил:
— Интересная магия, нечего сказать. Полностью блокирует темную сторону Силы, частично глушит и стихийную волшбу. А их магнетизм! Даже я не обладаю силой подобного убеждения. Они проповедями сделали из меня овощ! Откуда у эстерцев такие таланты?
— Они были у них всегда.
— Тогда, кто им мешал дать о себе знать раньше?
— Балор Дот, кто ж еще? Верховный никому не давал спуску, а его агентура не знала себе равных — все попытки эстерцев хоть как-то проявить себя уничтожались в зародыше. Но с уходом короля все изменилось. Фомор показал свою несостоятельность. И не только тем, что сейчас вовсю полыхает война, которая чудом еще не успела отразиться на людях, но и тем, что позволил возвыситься Малому ордену, своей глупостью дал свободу для притязаний эстерцев. Думаю, вскоре на доброй почве вырастет и культ Симионы, о нем пока что-то ничего не слышно, но это вызывает у меня скорее опасения, чем веру в их отстраненность от общественных дел. В Хельхейме смута, — резюмировал Веридий. — Тому, кто выиграет войну и придет к власти, будет не просто укрепиться, его тут же попытаются свергнуть. Валлия еще несколько веков может спать спокойно: Хельхейм для нее неопасен.
— Он и раньше был неопасен. Купол надежно сковал немертвых. Кстати, не подскажешь, как можно вытурить двух живых из Хельхейма? Мне позарез надо отправить их за границу купола.
— Посложнее ничего не придумал? Хотя… легионы немертвых по большей части покинули границу: кто разбрелся тупыми монстрами, потеряв после арганусовского бунта хозяев, кто по Зову направился в столицу, кто поплелся к Черным Кряжам. В общем, кто куда…
— Ты стал до ужаса словоохотлив, — улыбнулся Батури. — Давай ближе к сути. Сможешь мне помочь с живыми?
— Не знаю, Лис, сразу и не скажу. Надо навестить старых знакомых, узнать свежие сплетни и новые слухи, избавить их от шелухи, все хорошенечко обдумать и только тогда принять решение.
— У меня нет столько времени.
— Помогу, — подумав, заверил Веридий. — Конечно, помогу, куда ж я от тебя денусь? Ладно, заговорился я с тобой. Меня ждут дела.
— Ночью?
— Конечно! Что ж я, не вампир, что ли?
— Ты на охоту? — удивился Батури, помня о том, что Веридий один из немногих, кто достиг голконды, и человеческая кровь в излишних количествах для него опасна: он может потерять свой рай.
— Да нет же, — прокряхтел Веридий, вставая. — Говорю же: дела. Магистрат, видишь ли, не любит солнце так же, как и мы с тобой. А эстерцы, провались они в отходный круг, который носят на груди, склоняются к рассвету. Видно надеются, что церковь их только рассветает и не скоро доберется до зенита. В общем, пора мне. А ты иди, натопи баньку, попарь косточки, переоденься. На тебя без слез не взглянешь: где не подран, там обгорел, где не обгорел — весь в грязи.
— Проваливай уже, — махнул рукой Батури. — Болтливый стал, как деревенская сплетница.
— Много-то ты знаешь о деревенских сплетницах! — воскликнул Веридий и широко взмахнул руками, отчего расплескал бенедиктин. — Им со мной не тягаться, друг мой. А вампиру среди людей только так и можно выжить: все вынюхивая, все зная.
— Про-ва-ли-вай, — усмехнувшись, по слогам выговорил Батури и на этот раз Веридий не стал разводить бессмысленных споров, поставил бокал на каминную полку, подошел к окну и шагнул в ночь.
Оказавшись за пределами усадьбы, Веридий принял человеческий облик и пристально посмотрел на небо. Ночь совсем недавно вошла в свои права и вокруг стелился беспроглядный мрак, который разрушали огни, полыхавшие в центре Вестфалена. Воздух пропитался вонью горелого мяса. Люди не спали, Ливуазье чувствовал их страх и ненависть, но вблизи усадьбы было тихо.
Вампир еще раз взглянул на небо. «Успею», — подумал Веридий. Он врал, когда говорил о магистрате и церковниках. Никаких запланированных встреч у него не было, но была другая, о которой еще с утра, до появления Батури, вампир даже не задумывался, а теперь она занимала все его мысли.