За последние несколько дней он много раз рассказывал про суд над Ральфом, но умница Элизабет задавала самые неудобные вопросы, хотя очевидно сочувствовала. У Мерфина промелькнуло в голове, что неплохо бы проводить так каждое воскресенье.
Мать Элизабет, Сейри, как обычно, дремавшая у огня, вдруг открыла глаза и воскликнула:
– Ой, совсем забыла про пирог! – Она поднялась, поправила спутанные седые волосы. – Обещала ведь цеху дубильщиков заказать у Бетти Бакстер пирог с окороком и яйцами и забыла. У них завтра последний обед перед Великим постом в «Колоколе».
Она закуталась в одеяло и вышла.
Молодые люди редко оставались наедине, и Мерфину стало немного неловко, но Элизабет, похоже, чувствовала себя вполне свободно.
– А ты чем теперь намерен заняться, коли мост у тебя отобрали?
– Вот строю дом Дику-пивовару. Дик собрался на покой и хочет передать дело сыну, но говорит, что не сможет бросить работу, пока живет в своей таверне. Словом, он решил поставить дом с садом за старой городской стеной.
– А-а, это та стройка за Полем Влюбленных?
– Да. Будет самый большой дом в Кингсбридже.
– Пивовару денег не занимать.
– Хочешь посмотреть?
– Стройку?
– Дом. Он не закончен, но стены и крыша там уже есть.
– Сейчас?
– Светло будет еще час.
Элизабет помедлила, будто у нее были другие планы, но затем сказала:
– Пошли.
Оба накинули плотные плащи с капюшонами и вышли наружу. Стоял первый мартовский день. Снежная пурга погнала их вниз по главной улице. Через реку перебрались на пароме.
Вопреки скачкам спроса на шерстяном рынке, город как будто разрастался год от года, и аббатство отдавало все больше своих пастбищ и садов под застройку в аренду. Мерфин подсчитал, что с тех пор, как он мальчишкой впервые попал в Кингсбридж, двенадцать лет назад, в городе появилось около пятидесяти домов.
Новый двухэтажный дом Дика-пивовара стоял в отдалении от дороги. На окнах пока не было ставен, дверные проемы тоже пустовали: их заткнули плетенками из хвороста, а деревянные рамы укрыли тростником. Передний вход тоже был забран хворостом, но Мерфин обвел Элизабет вокруг дома: с тыльной стороны имелась временная дверь на замке.
На кухне перед большим очагом сидел шестнадцатилетний Джимми, помощник Мерфина, охранявший дом от воров. Парнишка был суеверен, вечно крестился и бросал соль через левое плечо. Вид у него был испуганный.
– Здравствуйте, мастер, – сказал он. – Раз вы тут, можно, я схожу пообедать? Лол Тернер должен был принести еду, но не пришел.
– Только вернись до темноты.
– Спасибо.
Джимми выскользнул из дома. Мерфин прошел с кухни в будущий зал.
– Четыре комнаты на первом этаже, – показал он Элизабет.
Девушка изумилась:
– Куда им столько?
– Кухня, передняя, столовая и зал. – Лестницы в доме пока не было, и Мерфин поднялся наверх по приставной лесенке, а Элизабет взобралась следом. – Здесь четыре спальни.
– Кто здесь будет жить?
– Дик, его жена, сын Дэнни с женой и дочь, которая тоже, наверное, когда-нибудь выйдет замуж.
Большинство семей Кингсбриджа жили в одной комнате и спали рядышком на полу – родители, дети, бабушки, дедушки и те, кого принимали в семью.
Элизабет заметила:
– Здесь больше комнат, чем во дворце.
Это была чистая правда. Знатные люди с многочисленным окружением до сих пор нередко обитали всего в двух помещениях: спальня предназначалась для них самих, а большой зал – для всех прочих. Мерфин же строил дома для тех зажиточных кингсбриджских купцов, что мечтали о роскоши уединения в частных покоях. Он сам считал это новым словом в устройстве жилья.
– Полагаю, в окнах будут стекла, – предположила Элизабет.
– Да.
Это было еще одно новшество. Мерфин помнил времена, когда в Кингсбридже даже не было своего стекольщика, разве что горожане раз в пару лет пользовались услугами бродячего мастера, а ныне городской стекольщик трудился не покладая рук.
Спустились на первый этаж. Элизабет устроилась на скамью, где прежде сидел Джимми, и протянула руки к огню. Мерфин подсел к ней.
– Когда-нибудь я и себе построю приблизительно такой же дом. Посреди большого сада с плодовыми деревьями.
К его удивлению, девушка склонила ему голову на плечо.
– Какая хорошая мечта.
Оба уставились на огонь. Волосы Элизабет щекотали Мерфину щеку. Спустя мгновение она положила ладонь ему на колено. В тишине он слышал ее дыхание и свое собственное и треск горящих поленьев.
– В твоих мечтах кто живет в твоем доме?
– Не знаю.
– Как по-мужски! Я не знаю, какой у меня будет дом, но знаю, кто в нем будет жить: муж, несколько детей, мама, пожилые свекор со свекровью и трое слуг.
– Мужчины и женщины мечтают по-разному.
Элизабет подняла голову, посмотрела на него и прикоснулась к его лицу.
– А если все мечты сложить вместе, получится жизнь. – Она поцеловала Мерфина в губы.
Юноша закрыл глаза. Он хорошо помнил ощущение ее прохладных губ, пускай минуло несколько лет. Уста льнули к устам еще какой-то миг, затем девушка отодвинулась.
Мерфин будто отстранился от происходящего, будто сам за собой подсматривал из угла комнаты. Он не мог понять, как именно себя чувствует. Посмотрел на девушку, снова полюбовался ее красотой. Спросил себя, что же в ней такого особенного, и сразу же понял, что разгадкой будет гармония, как в красивой церкви. Ее рот, подбородок, скулы и лоб были именно такими, какими вообразил бы их он сам, будь он Богом, сотворяющим женщину.
Элизабет глядела на него ясными голубыми глазами.
– Потрогай меня. – Она распахнула плащ.
Мерфин ласково притронулся к ее груди. Это ощущение он тоже помнил. Груди были налитыми, но плоскими. Сосок Элизабет немедленно затвердел от его прикосновения, выдавая, сколь напускным было спокойствие девушки.
– Я хочу жить в том доме, о котором ты мечтаешь. – Она еще раз поцеловала Мерфина.
Она действовала вовсе не по наитию – за нею вообще никогда такого не водилось. Все наверняка продумала заранее. Пока Мерфин время от времени захаживал к ней в гости, радовался ее обществу и не помышлял о будущем, она в подробностях воображала себе их совместную жизнь. Может быть, даже заблаговременно подстроила вот эту сцену. Тогда понятно, почему ее матушка столь поспешно ушла, сославшись на пирог. Мерфин чуть было не испортил ее план, предложив показать дом Дика-пивовара, но Элизабет извлекла пользу из этой прогулки.
В подобном рассудительном подходе не было ничего плохого. Элизабет внемлет голосу разума. Именно это в ней ему и нравилось, хотя юноша знал, что в сердце девушки бурлят страсти.
Увы, сам он ничего к Элизабет не чувствовал, хотя с женщинами вел себя отнюдь не холодно и разумно, совсем наоборот. Когда он отдавался чувствам, те захватывали его целиком: он неистовствовал и обижался, изнывал от похоти и млел от нежности, – но сейчас ощущал только любопытство; еще ему было лестно и щекотно, но головы он не терял.
Уловив, что в его поцелуе нет порыва, Элизабет отпрянула. Он различил в ее чертах мимолетно промелькнувшее чувство, немедленно подавленное, и понял, что за маской спокойствия прячется страх. Очень сдержанной по природе, ей, должно быть, стоило немалых усилий зайти столь далеко, и она боялась, что ее отвергнут.
Элизабет отодвинулась подальше, встала и подняла подол платья, обнажив длинные, красиво вылепленные ноги, покрытые почти невидимыми тонкими светлыми волосками. Она была высокой и стройной, но ее тело на бедрах приятно, по-женски округлялось. Мерфин беспомощно взирал на оголенные ноги. Волосы на лобке Элизабет были столь светлыми, что почти не скрывали сокровенного и линии между срамными губами.
Мерфин посмотрел девушке в глаза и прочитал в ее взгляде отчаяние. Она все поняла.
– Прости, – проговорил юноша.
Она уронила подол.
– Послушай, мне кажется…
Элизабет перебила:
– Молчи. Что бы ты сейчас ни сказал, это будет ложь. – Ее желание стремительно перерастало в гнев.
Она была права. Мерфин подыскивал слова для какой-нибудь успокоительной полуправды: мол, он нехорошо себя чувствует, мол, Джимми может вернуться в любой миг, – но Элизабет не хотела утешений. Ее отвергли, и пустые отговорки лишь усугубят обиду.
Девушка смотрела на него, и на красивом лице отражались боль и ярость, сражавшиеся между собой. На ее глазах показались горькие слезы.
– Но почему? – выкрикнула Элизабет и, не дав ему открыть рот, сама же ответила: – Молчи! Все равно правды не скажешь.
Вновь она была права.
Девушка повернулась, желая уйти, затем вернулась.
– Это все Керис. – Ее лицо исказила гримаса страдания. – Ведьма заколдовала тебя. Сама за тебя замуж не идет и другим не отдает. Стерва!
Наконец она ушла, громко хлопнув дверью. Мерфин разобрал сдавленное рыдание, потом все стихло.
– Вот черт, – проговорил он, глядя в огонь.
– Я должен кое-что объяснить, – сказал Мерфин Эдмунду неделю спустя, когда они выходили из собора.
Олдермен добродушно улыбнулся. Мерфин хорошо знал эту улыбку. «Я на тридцать лет старше, – говорила она, – и тебе бы меня послушать, а не наставлять, но мне нравится твой юношеский задор. Кроме того, я не настолько стар, чтобы мне нечему было поучиться».
– Хорошо. Но расскажешь все в «Колоколе». Хочу выпить вина.
Они зашли в таверну и сели возле огня. Мать Элизабет принесла вина, но держалась сурово и не стала с ними говорить. Эдмунд спросил:
– Сейри злится на тебя или на меня?
– Не важно, – отозвался Мерфин. – Скажите, вам доводилось стоять на берегу моря босиком, чтобы волны омывали ноги?
– Конечно. Все дети играют в воде. Даже я когда-то был маленьким.
– Помните, как волны, отступая, будто вымывают песок из-под ног?
– Да. Давно это было, но, кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду.
– Именно это произошло со старым мостом. Водный поток вымыл грунт под центральными быками.