– Почему ты так решил?
– По трещинам на балках перед самым крушением.
– Что с того?
– Река осталась той же самой. Течение точно так же вымоет грунт под новым мостом, если мы этому не помешаем.
– Каким образом?
– На чертежах вокруг каждого быка я нарисовал груду камней. Эти камни будут ослаблять силу течения и рассекать воду. Есть ведь разница, когда тебя щекочут ниткой или хлещут туго сплетенной веревкой.
– Откуда ты это знаешь?
– Спрашивал у Буонавентуры сразу после крушения моста, прежде чем он уехал в Лондон. Он сказал, что видел такие груды камней под мостами в Италии и долго думал, для чего они нужны.
– Занятно. Ты мне это рассказываешь, чтобы просветить, или с какой-то особенной целью?
– Люди, подобные Годвину или Элфрику, этого не поймут и не станут меня слушать. Просто на тот случай, если Элфрик вобьет в свою дурацкую башку, что ему нет нужды следовать моим чертежам, я хочу, чтобы хоть один человек в городе знал, зачем нужны камни.
– Но один человек уже знает – это ты.
– Я ухожу из Кингсбриджа.
Эдмунд оторопел.
– Уходишь?
В этот миг появилась Керис.
– Не засиживайтесь тут! У тети Петраниллы обед готов. Присоединишься к нам, Мерфин?
Суконщик хмуро бросил:
– Мерфин уходит из Кингсбриджа.
Керис побледнела.
Мерфин испытал злорадное удовлетворение. Керис отвергла его, но нисколько не обрадовалась известию о том, что он покидает город. Впрочем, ему немедленно стало стыдно за столь мелочные чувства. Он слишком любил Керис, чтобы заставлять ее страдать. Правда, расстроился бы сильнее, прими она эту новость равнодушно.
– Почему?
– Здесь мне нечего делать. Что прикажешь строить? Мост у меня забрали. Собор в городе уже есть. А я не хочу остаток жизни посвятить купеческим домам.
Керис тихо спросила:
– Куда же ты поедешь?
– Во Флоренцию. Мне всегда хотелось увидеть воочию итальянские здания. Я попросил у Буонавентуры Кароли рекомендательные письма. Может, удастся набиться в попутчики к партии его товаров.
– Но у тебя в Кингсбридже есть собственность.
– Об этом я и хотел поговорить. Ты не могла бы вести мои дела? Собирать арендную плату, брать свою долю и отдавать остальное Буонавентуре? А он бы слал векселя во Флоренцию.
– К дьяволу мою долю, – злобно процедила Керис.
Мерфин пожал плечами.
– Это работа, за нее нужно платить.
– Как ты можешь так спокойно об этом говорить? – Керис повысила голос, и несколько человек в зале обернулись, но ей было все равно. – Ты бросаешь всех своих друзей!
– С чего ты взяла, что я спокоен? Друзья – это здорово. Но я хочу жениться.
– Да за тебя пойдет любая девушка в Кингсбридже, – сказал Эдмунд. – Ты хоть и не красавец, но человек с достатком, а это ценится дороже, чем пригожий облик.
Мерфин криво усмехнулся. Олдермен порой бывал обескураживающе честным, и дочь унаследовала от него эту повадку.
– Какое-то время я подумывал жениться на Элизабет Клерк.
– Я тоже так думал, – ответил Эдмунд.
– Снулая рыбина, – бросила Керис.
– Вовсе нет. Но когда она спросила меня в лоб, я пошел на попятную.
– А-а, так вот почему она последнее время такая злобная, – сообразила Керис.
– Потому-то ее мать на Мерфина даже не смотрит, – добавил Эдмунд.
– А почему ты ей отказал? – спросила девушка.
– В Кингсбридже есть всего одна женщина, на которой я мог бы жениться, а она не хочет быть ничьей женой.
– Но эта женщина не хочет тебя терять.
Мерфин разозлился.
– Что мне тогда остается? – спросил он громко; люди вокруг затихли и стали прислушиваться. – Годвин меня выгнал, ты меня отвергла, а мой брат теперь вне закона. Ради всего святого, зачем мне здесь болтаться?
– Я не хочу, чтобы ты уезжал.
– Этого мало! – крикнул он.
В таверне стало совсем тихо. Молодых людей знали все: хозяин Пол Белл и его округлая дочь Бесси, седовласая Сейри, мать Элизабет, Билл Уоткин, который в свое время отказался взять Мерфина на работу, печально известный волокита Эдвард-мясник, арендатор Мерфина Джейк Чепстоу, монах Мердоу, Мэтью-цирюльник и Марк-ткач. Все они знали историю Мерфина и Керис и старательно прислушивались к перепалке.
Мерфину было плевать. Пусть слушают.
Он возмущенно продолжил:
– Я не собираюсь всю жизнь бегать за тобою, как твоя Скрэп, ожидая знаков внимания. Хочу быть твоим мужем, а не твоей игрушкой.
– Хорошо, – тихо ответила Керис.
Столь резкая перемена его удивила, и он слегка растерялся.
– Что хорошо?
– Хорошо, я выйду за тебя замуж.
На какое-то время Мерфин лишился дара речи, затем он недоверчиво спросил:
– Ты серьезно?
Керис подняла на него взор и застенчиво улыбнулась.
– Да, серьезно. Просто попроси меня.
– Ладно. – Мерфин перевел дух. – Ты выйдешь за меня замуж?
– Да, выйду.
– Ура! – воскликнул Эдмунд.
Все в таверне закричали и захлопали.
Мерфин и Керис засмеялись.
– Правда, что ли? – проговорил он.
– Правда.
Они поцеловались, потом Мерфин обнял Керис и сильно прижал к себе. А когда наконец отпустил, то увидел, что она плачет.
– Вина моей невесте! – крикнул он. – Нет, несите сразу бочонок! Чтобы все выпили по кружке за наше здоровье!
– Уже несу, – с готовностью отозвался хозяин, и люди вновь радостно загомонили.
Через неделю Элизабет Клерк стала послушницей в женской обители.
40
Ральф и Алан влачили жалкое существование. Питались мясом животных, которых удавалось подстрелить, пили холодную воду, и Ральф сознавал, что ему уже начинает сниться снедь, какой он обычно пренебрегал: лук, яблоки, яйца, молоко. Место ночлега меняли ежедневно, но всегда разводили костер. У каждого был добротный плащ, но для ночлега под открытым небом этого было маловато и оба просыпались на рассвете, дрожа от холода. Грабили путников, которые им попадались, но добыча чаще всего оказывалась либо мелкой, либо бесполезной: ношеная одежда, корм для скота и деньги, на которые в лесу ничего не купить.
Однажды удалось украсть большой бочонок вина. Они закатили его на сотню ярдов в лес, выпили столько, сколько смогли, и благополучно заснули. Пробудившись, мучимые похмельем и в дурном настроении, они сообразили, что не смогут взять с собой полный на три четверти бочонок, а потому просто бросили его в лесу.
Ральф с тоской вспоминал прежнюю жизнь: господский дом в Уигли, пламя в очаге, слуг и обеды. Впрочем, когда ему случалось быть честным с самим собою, он понимал, что не хочет и такой жизни, слишком пресной и скучной. Может, именно поэтому он и накинулся на ту девку – ему требовались острые ощущения.
После месяца, проведенного в лесу, Ральф решил, что нужно как-то обустроить их быт. Надо было обзавестись постоянным убежищем, в котором имелось бы хранилище для припасов. Грабить же следовало не кого попало, а с умом, добывая то, что действительно могло пригодиться – теплую одежду и свежую еду.
К тому времени, когда он пришел к этой мысли, скитания привели их в холмы в нескольких милях от Кингсбриджа. Ральф помнил, что на склонах холмов, голых и пустынных по зиме, пастухи летом пасли скот и сооружали каменные укрытия в оврагах и распадках. Подростками они с Мерфином, помнится, не раз натыкались на эти грубые сооружения, разжигали там костры, жарили мясо кроликов и куропаток, которых настреляли из луков. Даже в ту пору, продолжал вспоминать Ральф, ему доставляла удовольствие охота – погоня за перепуганной дичью, стрельба, удар ножом или дубиной, отнимавший жизнь животного. Он наслаждался восхитительным ощущением власти, нанося этот последний удар.
В холмы никто не сунется, покуда не вырастет заново густая трава. Обычно скот выгоняли пастись на Духов день, когда, к слову, открывалась шерстяная ярмарка, а до этого праздника оставалось еще два месяца. Ральф выбрал укрытие, что выглядело покрепче остальных, и они с Аланом превратили хибару в свой дом. В укрытии не было ни окон, ни дверей, лишь низкий вход да в крыше зияло отверстие, куда утекал дым от очага. Развели огонь и уснули в тепле, впервые за месяц.
Близость к Кингсбриджу подала Ральфу другую блестящую мысль. Пора грабить тех, кто направляется на рынок. У них при себе сыр, мед, овсяные лепешки и бочонки с сидром – словом, все то, что изготавливают в деревнях и в чем нуждаются горожане – и разбойники.
Рынок в Кингсбридже проходил по воскресеньям. Ральф, конечно, потерял счет дням недели, но быстро восстановил упущенное, разговорив бродячего монаха – прежде чем отнять у него три шиллинга и гуся. Так что в следующую субботу они с Аланом засели у дороги на Кингсбридж и провели всю ночь без сна у костра, а на рассвете уселись в засаде.
Первыми показались крестьяне с кормом для скота. В Кингсбридже насчитывались сотни лошадей, но почти не имелось травы, и город исправно скупал сено. Но Ральфу оно не требовалось: Грифф и Флетч и без того отъедались в лесу.
Ральф вовсе не скучал в ожидании подходящей добычи. Сидеть в засаде для него было все равно что смотреть на раздевающуюся женщину. Чем дольше предвкушение, тем ярче удовольствие.
Вскоре они услышали пение. По спине Ральфа поползли мурашки: ему почудилось, что поют ангелы. Утро выдалось туманным, и потому, когда он различил поющих, их головы словно окружали нимбы. Алан, должно быть, узрел то же самое, ибо он испуганно охнул. Но это оказались всего-навсего шутки тусклого зимнего солнца, светившего сквозь туман. Пели крестьянки, тащившие в город корзины с яйцами. Такую добычу отнимать не стоило, и Ральф дал женщинам пройти, не обнаруживая себя.
Солнце поднялось чуть выше. Ральф начал беспокоиться, ведь скоро дорогу заполнят те, кто идет на рынок, и многолюдье изрядно затруднит грабеж. В этот миг показалась целая семья, мужчина и женщина за тридцать, а с ними два подростка, мальчик и девочка. Крестьяне казались смутно знакомыми: наверное, он встречал их на рынке в Кингсбридже, когда жил в городе. Они несли каждый свое: мужчина волок на спине большой короб