– Может, исправился сам собою?
На Керис просто напала охота поспорить, но Мерфин принял ее слова всерьез.
– Обычно здания сами себя не чинят, но ты права – такое возможно. Может, где-нибудь вода протекала: скажем, пасть горгульи, служившая водостоком, забилась, а потом вода пошла по менее опасному пути.
Показались монахи, певшие гимн, и паства затихла. Из отдельного входа в собор потянулись монахини. Одна из послушниц высоко держала голову, ее красивое бледное лицо выделялось среди вереницы наброшенных капюшонов. Это была Элизабет Клерк. Она увидела Мерфина и Керис рядом, и от злобы в ее взгляде Керис содрогнулась. Потом Элизабет опустила голову и словно растворилась в ряду неотличимых друг от друга фигур.
– Она тебя ненавидит, – сказал Мерфин.
– Думает, что ты не женился на ней из-за меня.
– Она права.
– Нет, не права. Ты мог жениться на ком угодно!
– Но я хотел жениться только на тебе.
– Ты играл ею.
– Может быть, ей так кажется, – с сожалением ответил Мерфин. – А мне просто нравилось с нею разговаривать. Особенно когда ты превратилась в ледышку.
Девушка смутилась.
– Знаю. Но Элизабет чувствует себя обманутой. Мне не по себе от ее взглядов.
– Не бойся. Она теперь в монастыре. Что она тебе может сделать?
Они помолчали, стоя бок о бок, касаясь друг друга плечами, как близкие люди, и наблюдали за происходящим. Епископ Ричард восседал в кресле в восточном торце алтаря, надзирая за службой. Керис знала, что Мерфину нравится бывать в храме. После службы ему всегда становилось лучше, и он повторял, что церкви предназначены дарить покой и утешение. Сама Керис ходила в храм только потому, что ее отсутствие бросалось бы в глаза, а в целом испытывала немалые сомнения. Она верила в Бога, но не могла принять того, что будто бы он изъявляет свою волю исключительно мужчинам вроде ее двоюродного братца Годвина. И зачем Всевышнему поклонение и славословия? Это нужно королям и графам, и чем менее те значительны, тем большего поклонения требуют. «Всемогущему же Господу, – думала Керис, – нисколько не важно, как именно славят его жители Кингсбриджа». Ей-то самой тоже все равно, боится ее или нет олень в лесу. Иногда Керис отваживалась заговорить об этом вслух, но никто не принимал ее слова всерьез.
Мысли вновь обратились к будущему. Имелись все основания полагать, что король пожалует Кингсбриджу права самоуправления. Тогда отца, если он поправится, наверное, изберут мэром. Ее суконное дело продолжит разрастаться. Марк-ткач разбогатеет. С общим повышением достатка горожан приходская гильдия построит Шерстяной дом, где можно будет торговать и при плохой погоде. Мерфин подготовит чертежи. Даже аббатству станет лучше, пускай Годвин и не скажет ей спасибо.
Служба закончилась, братья и сестры потянулись к выходу. Один послушник отделился от прочих и двинулся к пастве. Керис узнала Филемона. К ее удивлению, он приблизился к ней и спросил:
– Мы можем поговорить?
Керис подавила неприязнь. В брате Гвенды было что-то отталкивающее.
– О чем? – не слишком любезно поинтересовалась она.
– Мне нужен твой совет. – Он попытался дружески улыбнуться. – Ты ведь знаешь Мэтти-знахарку?
– Да.
– Что ты о ней думаешь?
Девушка одарила Филемона суровым взглядом. К чему он клонит? Что бы там ни было, Мэтти стоит защитить.
– Конечно, она не изучала древних авторов, но порою ее лекарства помогают лучше тех, которые предлагают монахи. Думаю, все дело в том, что она пытается лечить по опыту, а не по книжному знанию о гуморах.
Люди, стоявшие поблизости, начали с интересом прислушиваться, некоторые даже решили поделиться своими соображениями, хотя их никто не звал.
– Ее отвар сбил жар нашей Доре, – поведала Медж, жена Марка-ткача.
– Когда я сломал руку, ее лекарство сняло боль, пока Мэтью-цирюльник вправлял кость, – добавил констебль Джон.
Филемон спросил:
– А какие заклинания она произносит, когда готовит зелья?
– Какие еще заклинания? – возмутилась Керис. – Перед приемом лекарства Мэтти велит всем молиться, потому что исцеляет один Гос-подь. Вот что она говорит!
– Может она быть ведьмой?
– Что за глупость!
– Вот только в церковный суд поступила жалоба…
Керис похолодела.
– От кого?
– Не могу сказать. Но меня попросили кое-что выяснить.
Керис была озадачена. Кто мог желать зла Мэтти? Она посмотрела на Филемона.
– Уж тебе-то следует знать, на что она способна. Мэтти спасла жизнь твоей сестре при родах. Если бы не она, Гвенда истекла бы кровью и умерла.
– Может быть.
– Может быть? Гвенда жива или нет?
– Конечно, жива. Так ты уверена, что Мэтти не взывает к дьяволу?
Керис отметила про себя, что послушник задал этот вопрос громче, словно хотел, чтобы все вокруг услышали. Она не поняла, зачем это ему, но в своем ответе не сомневалась.
– Разумеется, уверена! Если хочешь, могу поклясться.
– Это не обязательно, – мягко ответил Филемон. – Благодарю тебя.
Он наклонил голову в знак благодарности и удалился.
Керис с Мерфином двинулись к выходу.
– Какой вздор! – ярилась Керис. – Назвать Мэтти ведьмой!
Мерфин выглядел озабоченным.
– Полагаешь, Филемону нужно собрать свидетельства против Мэтти?
– Да.
– Тогда зачем он подошел к тебе? Мог бы догадаться, что ты ретивее других кинешься ее защищать. С какой стати ему стараться ее обелить?
– Не знаю.
Через высокие западные двери они вышли на лужайку. Солнце освещало сотни лотков, пестревших разнообразными товарами.
– В этом нет смысла, – сказал Мерфин. – И я беспокоюсь.
– Почему?
– Это как изъян в южном приделе. Его не видно, а он незримо тебя подтачивает, и ты ничего не замечаешь, пока все не рухнет.
Алое сукно на лотке Керис не дотягивало до качества сукна Лоро Фиорентино, однако заметить разницу мог только наметанный глаз. Местное плетение было не таким плотным, потому что итальянские ткацкие станки были кое в чем лучше английских. По яркости цвета сукно Керис не уступало флорентийскому, однако окраска была не вполне равномерной, поскольку итальянские красильщики имели больше опыта в своем ремесле. По этим причинам Керис просила за свой товар на десятую долю меньше Лоро.
Но все-таки она торговала, несомненно, лучшим английским алым сукном, которое когда-либо видел Кингсбридж, и дело шло бойко. Марк и Медж продавали в розницу ярдами, замеряя и отрезая сукно покупателям на нужную длину, а Керис вела дела с оптовыми торговцами из Винчестера, Глостера и даже из Лондона, договаривалась о скидках – на тюк, а то и на шесть сразу. К полудню понедельника она уверилась, что распродаст все до конца недели.
Когда торговля замерла ближе к обеду, девушка решила пройтись по ярмарке, испытывая глубокое удовлетворение. Ей удалось справиться с трудностями, как и Мерфину. У лотка Перкина Керис остановилась поболтать с жителями Уигли. Гвенда тоже победила. Вон она, замужем за Вулфриком – что казалось поистине невозможным, – а у нее в ногах, на земле, сидит годовалый, пухлый и довольный, малыш Сэмми. Аннет, как всегда, торговала яйцами с подноса, а Ральф отбыл во Францию сражаться за короля и, может быть, никогда не вернется.
Чуть дальше Керис увидела отца подруги Джоби, торговавшего беличьими шкурками. Дурной человек, но вроде он перестал досаждать Гвенде.
Керис подошла к лотку своего отца. В этом году она убедила Эдмунда закупить меньше шерсти. Международный рынок шерсти не может не пострадать, когда французы и англичане нападают друг на друга и жгут корабли.
– Как дела?
– Ровно, – ответил Эдмунд. – Думаю, я правильно рассчитал. – Он забыл, что обязан более осторожным расчетом не себе, а дочери, но это мелочи.
Появилась кухарка Татти с обедом для хозяина: баранья похлебка в горшочке, хлеб и кувшин эля. Важно производить на людей впечатление состоятельного, но не слишком богатого человека. Много лет назад Эдмунд объяснил Керис, что покупатели должны считать продавца преуспевающим, но им покажется оскорбительным приумножать богатство торговца, и без того купающегося в деньгах.
– Хочешь есть? – спросил отец.
– Умираю с голоду.
Он встал, потянулся за горшком с похлебкой, но вдруг пошатнулся, издал странный звук, нечто среднее между мычанием и криком, и рухнул на землю.
Кухарка завизжала. Керис крикнула:
– Папа!
Впрочем, она сознавала, что ответа не будет. По тому, как он упал – безвольно, тяжело, будто мешок с луком, – она поняла, что отец потерял сознание. Керис подавила желание закричать и опустилась на колени рядом с отцом. Тот был жив и хрипло дышал. Она схватила запястье и принялась нащупывать биение. Вот оно, сильное, но медленное. Лицо Эдмунда всегда было красным, а сейчас побагровело.
– Что же это? – твердила Татти. – Как же это?
Керис заставила себя говорить спокойно:
– С ним случился удар. Позови Марка-ткача. Он отнесет отца в госпиталь.
Кухарка убежала. Вокруг собрались люди с соседних лотков. Дик-пивовар покачал головой:
– Бедняга Эдмунд. Что я могу сделать?
Он был чересчур старым и толстым, чтобы поднять Эдмунда.
– Сейчас придет Марк и отнесет его в госпиталь. – Керис вдруг расплакалась. – Надеюсь, он поправится.
Показался ткач. Он легко поднял Эдмунда и, бережно прижимая к себе могучими руками, пошел к госпиталю, криком прокладывая путь в толпе:
– Эй, осторожнее! С дороги, пожалуйста! Больного несу, больного!
Керис двинулась за ним. Она почти ничего не видела из-за слез, поэтому старалась держаться широкой спины Марка. Они добрались до госпиталя и прошли внутрь. Девушка с радостью узнала морщинистое лицо Старушки Юлии.
– Позовите мать Сесилию, скорее!
Старая монахиня торопливо ушла, а ткач положил Эдмунда на тюфяк возле алтаря.
Олдермен оставался без сознания, глаза закрыты, дыхание натужное. Керис потрогала его лоб. Не горячий и не холодный, обычный. Что же стряслось? Все произошло так внезапно. Только что он разговаривал с ней, а в следующий миг упал без чувств. Что это может быть?