Наконец показались монахи и монахини. Впереди шагал епископ Ричард, которого сопровождал помощник, архидьякон Ллойд. Когда церковники заняли места на скамьях, приор Годвин снова поднялся и произнес:
– Мы сегодня собрались здесь, чтобы рассмотреть обвинение в ереси против Керис, дочери Эдмунда-суконщика.
Все ахнули.
– Нет! – крикнул Мерфин.
Все обернулись на Керис. Девушку затошнило от страха. Ничего подобного она не ожидала. Это было как удар из темноты.
Она растерянно спросила:
– За что?
Ей никто не ответил.
Вспомнилось, как отец предупреждал, что Годвин способен на любую подлость, чтобы не допустить в городе самоуправления. «Тебе известно, как он жесток, даже в малом, – сказал тогда Эдмунд. – А то, что ты замыслила, приведет к открытой войне». Керис поежилась, припомнив свой ответ: «Вот и славно. Война так война».
При всем том надежды приора на успех оставались бы невелики, будь отец в добром здравии. Эдмунд заставил бы Годвина обороняться, а не нападать, а в итоге, может, стер бы приора в порошок. Но выступать против аббатства в одиночку – совсем другое дело. У нее ни власти отца, думала Керис, ни такого уважения горожан, ни их поддержки – во всяком случае, пока – нет. Без отца она уязвима.
Девушка заметила в толпе тетку Петраниллу. Та, одна из немногих, старательно не глядела в ее сторону. Почему тетка молчит? Конечно, мать заодно с сыном, и Петранилла потакает Годвину, но не станет же она спокойно смотреть, как тот обрекает двоюродную сестру на смерть? Как-то давно Петранилла сказала, что хотела бы заменить Керис мать. Помнит ли она об этом? Почему-то девушке казалось, что не помнит. Тетка была слишком привязана к сыну, вот потому и не желает встречаться взглядом с племянницей. Она уже решила для себя, что не будет вмешиваться.
Встал Филемон.
– Милорд епископ, – торжественно обратился он к судье, потом сразу же повернулся к толпе. – Как всем известно, горожанка Мэтти-знахарка бежала, испугавшись суда и признав тем самым свою вину. Керис много лет навещала дом Мэтти, а всего несколько дней назад прилюдно защищала ее тут, в соборе.
Так вот для чего Филемон расспрашивал ее про знахарку! Керис перехватила взгляд Мерфина. Юноша тогда сказал, что его беспокоит отсутствие смысла в происходящем и происки Филемона. Опасения оказались обоснованными. Теперь все стало понятно.
Какая-то часть сознания Керис одновременно дивилась преображению Филемона. Неуклюжий и жалкий мальчишка сделался спесивым, уверенным в себе мужчиной, отнюдь не робевшим перед епископом, приором и горожанами. Вдобавок он источал яд, как змея, готовая напасть.
– Керис говорила, что клянется, будто знахарка не ведьма, – продолжал между тем Филемон. – С чего бы ей в этом клясться? Разве для того, чтобы отвести подозрения от себя?
– Да с того, что она невиновна, как и Мэтти, лживый ты лицемер! – крикнул Мерфин.
За такое могли бы посадить в колодки, но люди наперебой загомонили, и оскорбление осталось без последствий.
Филемон вещал:
– Недавно же Керис чудесным образом придала сукну именно тот оттенок итальянского алого, какой никак не давался кингсбриджским красильщикам. Как ей это удалось? Да при помощи магических чар!
Керис расслышала зычный голос Марка-ткача:
– Ложь!
– Она не могла заниматься этим при свете дня. По ночам разводила костер на своем заднем дворе, и это наблюдали те, кто проживает по соседству.
Филемон оказался весьма усерден в сборе доказательств, опросил соседей. У Керис засосало под ложечкой.
– Кроме того, она распевала какие-то диковинные песни. К чему бы?
Керис могла бы ответить, что напевала просто от скуки, когда кипятила краски и погружала сукно в котел, но Филемон явно обладал способностью извращать невинные события в проявления злонамеренности. Он понизил голос до пугающего шепота и произнес:
– К тому, что она призывала для тайной помощи князя тьмы… – Тут он возвысил голос до крика. – Люцифера!
Толпа застонала от ужаса.
– Это сатанинский алый цвет!
Керис посмотрела на Мерфина. Тот побледнел и сказал:
– Это дурачье начинает ему верить.
К Керис стало возвращаться мужество.
– Не отчаивайся. Мне еще не давали слова.
Мерфин взял ее за руку.
– Она использовала не только заклинания. – Теперь Филемон говорил ровно, без визгливых ноток в голосе. – Мэтти-знахарка также варила приворотные зелья. – Он обвел взглядом толпу, словно упрекая. – Может статься, среди нас в соборе находятся дурные девицы, обольщавшие мужчин зельями Мэтти.
«Твоя сестра одна из них, – подумала Керис. – Интересно, известно ли о том Филемону?»
– Вот свидетельство послушницы, – закончил Филемон.
Встала Элизабет Клерк и заговорила тихим голосом, опустив голову, как бы воплощая собою монашеское смирение.
– Клянусь говорить чистую правду, уповая на спасение. Я была обручена с Мерфином-строителем.
– Ложь! – крикнул юноша.
– Мы любили друг друга и были счастливы, – продолжала Элизабет. – Но нежданно он переменился. Стал словно чужим человеком. Охладел ко мне.
Филемон спросил:
– Ты замечала что-нибудь необычное, сестра?
– Да, брат. Я видела, как он держал нож левой рукой.
Толпа охнула. Это был неоспоримый признак зачарованности. Керис-то знала, что Мерфин одинаково хорошо владеет обеими руками.
Элизабет прибавила:
– А потом он сказал, что собирается жениться на Керис.
«Немыслимо, – думала Керис, – достаточно, оказывается, лишь чуть-чуть видоизменить правду, и все начнет обретать зловещий смысл». Ей-то было ведомо, что произошло на самом деле. Мерфин с Элизабет дружили до тех пор, пока сама Элизабет не дала ясно понять, что дружбы ей мало. Мерфин тогда признался, что не разделяет ее чувства, и они расстались. Все просто, но сатанинское заклятие выглядело куда убедительнее.
Может, Элизабет и вправду убедила себя в том, что придерживается истины, но Филемон-то прекрасно знал, что она лжет. Однако он был всего-навсего орудием в руках Годвина. Неужто Годвин не терзается муками совести, выслушивая эти чудовищные наветы? Или он твердит себе, что любая клевета оправданна, коли она к вящей славе аббатства?
– Я никогда не полюблю другого мужчину, поэтому решила посвятить свою жизнь Богу. – Элизабет опустилась на скамью.
Керис понимала, насколько сильным свидетельством стали слова послушницы, и на душе у нее стало пасмурно, как в зимний день. То обстоятельство, что Элизабет подалась в монахини, придавало весомость ее утверждениям. Она прибегла к этакому душещипательному вымогательству: мол, как вы можете мне не поверить, когда я пошла на такую жертву?
Горожане притихли. К своему изумлению, они оказались вовсе не на забавном судилище над безумной старухой. На их глазах вершилась расправа над одной из полноправных жительниц города.
Филемон произнес:
– Милорд епископ, наиболее серьезные обвинения выдвигает близкий родственник подсудимой, ее деверь Элфрик-строитель.
Керис обомлела. Ее уже обвинил двоюродный брат Годвин, брат лучшей подруги Филемон и Элизабет Клерк, но новый обвинитель был хуже всего. Со стороны мужа сестры выступить против нее было неслыханным предательством. Конечно, после такого все перестанут его уважать.
Элфрик встал, выпятил подбородок, и сама нарочитость его позы подсказала Керис, что ему стыдно.
– Клянусь говорить чистую правду, уповая на спасение, – начал он.
Девушка поискала глазами сестру, но не нашла. Будь Элис в соборе, она бы, конечно, остановила муженька. Наверняка Элфрик под каким-нибудь предлогом велел жене остаться дома. Верно, она вообще ничего не знает.
– Керис разговаривает неизвестно с кем в пустой комнате, – сказал Элфрик.
– С духами? – уточнил Филемон.
– Боюсь, что да.
В толпе послышался ропот ужаса.
Керис действительно часто разговаривала вслух. Сама она считала это безобидной привычкой, пускай та иногда ставила ее в неловкое положение. Отец говорил, что так делают все люди с развитым воображением. А теперь эту привычку ставят ей в вину. Она подавила желание возмутиться. Пусть городят что хотят, потом она опровергнет все обвинения по очереди.
– Когда она это делает? – спросил у Элфрика Филемон.
– Когда думает, что ее никто не видит.
– Что именно она говорит?
– Слова разобрать трудно. Может, она говорит на неведомом наречии.
Толпа всколыхнулась. Болтали, будто ведьмы и их присные имеют собственный язык, которого никто, кроме них, не понимает.
– Как вам кажется, что она говорит?
– Судя по тону, она просит помощи, призывает удачу, проклинает тех, кто принес ей несчастье, – что-то в таком роде.
– Это не свидетельство! – крикнул Мерфин. Все обернулись к нему, и он добавил: – Элфрик сам признал, что не разбирает слов, остальное же просто домыслы.
Здравомыслящие горожане одобрительно закивали, но Керис хотелось бы по-настоящему громкого, возмущенного ропота.
Наконец вмешался епископ Ричард:
– Прошу тишины. Нарушителей спокойствия констебль выведет наружу. Пожалуйста, продолжай, брат Филемон, но не приглашай больше свидетелей, которые все выдумывают и признают, что правды не знают.
«Хоть какая-то справедливость», – подумалось Керис. Семейство Ричарда не питало любви к Годвину после скандала на свадьбе Марджери. С другой стороны, будучи клириком, епископ вряд ли желает, чтобы город вышел из-под власти аббатства. Глядишь, он предпочтет остаться беспристрастным.
В душе вспыхнула надежда.
Филемон спросил Элфрика:
– По-вашему, духи, с которыми она разговаривает, как-то ей помогают?
– Несомненно. Друзьям Керис и тем, кому она благоволит, сказочно везет. Мерфин сделался успешным строителем, хотя так и не закончил обучение на плотника. Марк-ткач был беден, а нынче разбогател. Подруга Керис Гвенда вышла замуж за Вулфрика, хотя тот был помолвлен с другой девушкой. Разве все это могло случиться без потусторонней помощи?