– Благодарю вас.
Элфрик сел.
Пока Филемон подытоживал сказанное строителем, Керис сражалась с накатившим приступом страха. Девушка изо всех сил пыталась отогнать воспоминания о том, как секли кнутом Полоумную Нелл, привязанную к повозке, старалась сосредоточиться на словах, которые собиралась произнести в свою защиту. Не составит труда высмеять все предъявленные обвинения, но этого может оказаться недостаточно. Надо будет объяснить, зачем ее оболгали, обнажить истинные побуждения.
Когда Филемон закончил, Годвин спросил, имеет ли обвиняемая что сказать. Громко, куда увереннее, чем себя чувствовала, Керис ответила:
– Еще бы. – Она вышла вперед и встала перед толпой, чтобы не только обвинители могли похвастаться тем, что завладели всеобщим вниманием. Немного помедлила, заставляя всех настороженно прислушиваться, потом направилась к Ричарду, сидевшему в кресле, и взглянула епископу в глаза. – Милорд епископ, клянусь говорить чистую правду, уповая на спасение. – Она повернулась к толпе и прибавила: – А вот Филемон, как я заметила, клятву не принес.
Годвин немедля возразил:
– Монах не обязан клясться.
Керис возвысила голос:
– Как удобно, иначе ему пришлось бы гореть в аду за всю ту ложь, которую он сегодня нагородил!
«Очко в мою пользу», – подумала она, и огонек надежды в ее душе разгорелся чуть сильнее.
Она обращалась к горожанам. Пускай решение принимать епископу, настроение толпы окажет на него сильное влияние. Ричарда никак нельзя было назвать принципиальным человеком.
– Знахарка Мэтти вылечила многих в этом городе, – начала Керис. – Ровно два года назад, когда рухнул старый мост, она в первых рядах, не жалея сил, помогала раненым, трудилась бок о бок с матерью Сесилией и другими монахинями. Сегодня я вижу в соборе многих из тех, кто прибегнул в тот жуткий день к ее помощи. Кто-нибудь слышал, как она тогда призывала дьявола? Если да, пусть скажет.
Девушка помолчала, чтобы тишина сама по себе воздействовала на слушателей.
Потом указала на Медж, жену Марка-ткача.
– Мэтти дала тебе настой, чтобы сбить жар у твоей дочери. Что она тебе говорила?
Медж выглядела напуганной. Да и кто не устрашился бы, когда тебя просят высказаться в пользу ведьмы. Но она была изрядно обязана Керис, а потому расправила плечи, подбоченилась и ответила:
– Мэтти говорила мне: «Молись Богу, только он исцеляет».
Керис обратилась к констеблю:
– Джон, знахарка уняла твою боль, когда Мэтью-цирюльник вправлял тебе сломанную кость. Что она говорила?
Джон привык выступать на стороне обвинения и тоже явно чувствовал себя неловко, но громко и честно повторил слова знахарки:
– «Молись Богу, только он исцеляет».
Керис вновь обратилась к горожанам:
– Все вы отлично знаете, что Мэтти не ведьма. В таком случае, спрашивает брат Филемон, почему она сбежала? Догадаться несложно. Она испугалась той клеветы, которую возвели на нее – и возводят на меня. Ну-ка, женщины, признавайтесь: если кого из вас обвинить в ереси, кто отважится смело пойти на суд священников и монахов и отстаивать свою невиновность? – Девушка огляделась, поочередно останавливаясь взглядом на Либ, вдове Бена-колесника, на трактирщице Саре, на Сюзанне Чепстоу. – Почему я мешала красители по ночам, спрашиваете вы? Да потому что мне не хватало дня! Подобно многим из вас, моему отцу не удалось продать шерсть на прошлогодней ярмарке, а мне хотелось превратить эту шерсть во что-то такое, что можно продать. Отыскать рецепт было весьма непросто, но я справилась, добилась этого упорным трудом на протяжении долгих часов, дней и ночей, без всякой помощи Сатаны.
Керис перевела дух и продолжила, уже другим тоном, куда более весело:
– Меня обвиняют в том, что я приворожила Мерфина. Должна признать, это сильное обвинение. Посмотрите на сестру Элизабет. Пожалуйста, встань, сестра.
Элизабет неохотно поднялась.
– Она красива, не правда ли? Красива и умна. Притом дочь епископа. О, простите, милорд епископ, я вовсе не хотела никого обидеть.
Толпа захихикала, оценив дерзкую шутку. Годвин очевидно разъярился, а вот епископ Ричард подавил улыбку.
– Сестра Элизабет не может понять, как мужчина способен предпочесть ей меня. Я и сама этого не понимаю. Необъяснимым образом Мерфин любит меня, такую вот простушку. – Хихиканье в толпе стало громче. – Очень жаль, что Элизабет так расстроилась и разозлилась. Живи мы в ветхозаветные времена, Мерфин женился бы на нас обеих, и все были бы счастливы. – Хихиканье переросло в смех. Керис подождала, пока шум стихнет, и добавила сурово: – Но еще горше мне от того, что обычная ревность отвергнутой женщины в лживых устах послушника превратилась в серьезное обвинение в ереси.
Филемон вскочил, готовый возмутиться обвинением в лживости, но епископ Ричард махнул рукой и произнес:
– Пусть говорит.
Решив, что с Элизабет достаточно, Керис двинулась дальше:
– Признаю, иногда я употребляю грубые слова, когда бываю одна, особенно если зашибу палец на ноге. Но вы можете спросить, почему мой деверь свидетельствует против меня, выдумывая, будто я призываю злых духов. Боюсь, мне известен ответ на этот вопрос. – Девушка помолчала и заговорила четко и раздельно: – Мой отец болен. Если он умрет, его состояние будет поделено между мною и сестрой. Но если я умру первой, сестра получит все. А моя сестра – жена Элфрика.
Она снова помолчала и, прищурившись, оглядела толпу.
– Удивлены? Я тоже. Но убивают, случается, и за меньшие деньги.
Девушка сделала шаг, будто возвращаясь в толпу, и Филемон поднялся со скамьи. Керис повернулась и сказала ему на латыни:
– Caput tuum in ano est.
Монахи громко рассмеялись, а Филемон покраснел.
Керис обернулась к деверю:
– Ты ведь не понял, что я сказала, да, Элфрик?
– Нет, – мрачно ответил он.
– Вот потому ты и вообразил, будто я говорю на каком-то зловещем колдовском наречии. – Она вновь повернулась к Филемону. – Брат, но тебе-то известно, на каком языке я говорила.
– На латыни, – буркнул тот.
– Может, переведешь нам сказанное?
Филемон умоляюще посмотрел на епископа, но Ричард откровенно веселился.
– Отвечай на вопрос, – велел он.
Кривясь от злости, Филемон повиновался:
– Она сказала: «У тебя голова в заднице».
Люди громогласно захохотали, а Керис затесалась обратно в толпу.
Когда смех затих, Филемон раскрыл было рот, но Ричард его опередил:
– Мне больше незачем тебя слушать. Ты выдвинул сильные обвинения, а она стойко защищалась. Еще кто-нибудь хочет высказаться по данному поводу?
– Да, милорд епископ. – Вперед вышел монах Мердоу. Кто-то из горожан захихикал, другие застонали. К Мердоу относились по-разному. – Ересь – зло, – начал он зычным голосом проповедника. – Она развращает души женщин и мужчин…
– Благодарю тебя, брат, мне известна суть ереси, – прервал Ричард. – Ты готов что-либо сказать по существу? Если нет…
– Только одно. Могу лишь повторить…
– Если только повторить…
– … Ваши собственные слова, что обвинение было сильным, как и защита.
– В таком случае…
– У меня есть предложение.
– Хорошо, брат Мердоу, какое именно? Если можно, покороче.
– Нужно поискать на ней дьявольские меты.
Сердце Керис пропустило удар.
– Разумеется, – проговорил епископ. – Кажется, ты предлагал то же самое на прошлом суде.
– Это так, милорд, ибо дьявол жадно впитывает горячую кровь своих прислужниц через собственный сосец, подобно тому, как новорожденный сосет набухшую грудь…
– Благодарю, брат, подробностей достаточно. Мать Сесилия, будьте любезны, возьмите двух монахинь и отведите обвиняемую в помещение для осмотра.
Керис уставилась на Мерфина. Тот побледнел от ужаса. Оба они подумали об одном и том же.
У Керис была родинка.
Крошечная, конечно, но монахини ее найдут. Как раз на таком месте, которое считалось прельстительным для дьявола: на левой стороне срамных губ. Родинка была темно-коричневой, и ее нисколько не скрывали золотистые волосы вокруг. Впервые увидев ее, Мерфин еще пошутил: «Монах Мердоу назвал бы тебя ведьмой. Лучше ему не показывай». А Керис тогда засмеялась и сказала: «Не покажу, даже останься он последним мужчиной на свете».
Как можно было шутить столь легкомысленно? Теперь из-за этой родинки ее осудят на смерть.
Девушка в отчаянии огляделась. Подумала было о бегстве, но ее окружали сотни людей и некоторые точно не позволят ей убежать. Она заметила, что пальцы Мерфина легли на рукоять ножа на поясе, но даже будь этот нож мечом, а Мерфин – опытнейшим воином, чего о нем никак не скажешь, ему все равно не проложить дорогу через столь многолюдную толпу.
Подошла мать Сесилия и взяла Керис за руку.
Девушка решила бежать, как только выйдет из собора. На дворе она легко сможет вырваться.
Но тут Годвин распорядился:
– Констебль, возьмите помощника, проводите женщин к месту осмотра и постойте за дверью, пока все не закончится.
Сесилия не остановила бы Керис, а вот двое мужчин остановят без труда.
Джон посмотрел на Марка-ткача, которого обычно первым звал в помощники. У Керис появилась слабая надежда: Марк был верным другом, но констебль, видимо, вспомнил об этом и указал на кузнеца Кристофера.
Сесилия мягко потянула Керис за руку.
Словно во сне, девушка позволила вывести себя из собора. Вышли через северный вход: Сесилия, Керис, сестра Мэйр и Старушка Юлия, а позади – констебль Джон и кузнец Кристофер. Пересекли двор, очутились на половине монахинь и прошли в дормиторий. Мужчины остались снаружи.
Настоятельница закрыла дверь.
– Не нужно меня осматривать, – проговорила девушка. – Сама скажу, где мета.
– Знаем, – ответила настоятельница.
Керис нахмурилась.
– Откуда?
– Мы втроем тебя мыли. – Настоятельница кивнула на Мэйр и Юлиану. – Когда ты угодила в госпиталь на позапрошлое Рождество. Ты тогда что-то съела и отравилась.