Сесилия не знала или делала вид, будто не знает, что Керис приняла настой для прерывания беременности.
– Тебя рвало и несло, снизу обильно шла кровь. Мыть пришлось несколько раз. Мы все видели родинку.
Безнадежное отчаяние накрыло Керис, точно приливная волна. Девушка закрыла глаза.
– Значит, сейчас вы обречете меня на смерть, – произнесла она столь тихо, что ее голос мог сойти за шепот.
– Не обязательно, – отозвалась Сесилия. – Есть и другие возможности.
Мерфин растерялся. Керис в ловушке, ее приговорят к смерти, а он ничего не может поделать. Он не спас бы ее, даже будь он Ральфом, широкоплечим, склонным к жестокости и отлично владевшим мечом. Юноша с ужасом смотрел на двери, за которые увели Керис. Он знал, где расположена родинка, и был уверен, что монахини ее обнаружат: именно это место они будут осматривать особенно тщательно.
Толпа вокруг возбужденно гомонила. Люди спорили, перебирая услышанные показания: одни были за Керис, другие против, – но Мерфина словно накрыло каким-то колпаком, и он едва разбирал, о чем говорят у него над ухом. Чудилось, будто где-то нестройно бьют в сотню барабанов.
Он вдруг поймал себя на том, что смотрит на Годвина, как бы пытаясь прочесть мысли приора. Остальных Мерфин видел насквозь: Элизабет терзала ревность, Элфрика обуяла жадность, Филемон попросту был злодеем от рождения, – но вот Годвин оставался для него загадкой. Приор рос бок о бок с двоюродной сестрой, прекрасно знает, что она не ведьма, но все-таки готов отправить ее на смерть. Как он может такое допустить? Чем оправдывается перед самим собой? Уверяет себя, что действует во славу Божью? Когда-то Годвин виделся горожанам просвещенным и достойным человеком, наилучшей заменой узколобому ревнителю былого Антонию. Но он оказался хуже прежнего приора, куда более безжалостным в достижении тех же самых стародавних целей.
«Если Керис умрет, – подумал Мерфин, – я убью Годвина».
К нему подошли родители. Они присутствовали в соборе с самого начала суда. Отец что-то сказал, но Мерфин не разобрал слов и переспросил:
– Что?
Тут открылись северные двери, и все стихло. Показалась мать Сесилия, одна, и плотно притворила двери за спиной. Люди с любопытством зашептались. Что дальше?
Сесилия подошла к епископу. Ричард спросил:
– Мать-настоятельница, что вы имеете сообщить суду?
Сесилия четко произнесла:
– Керис призналась…
Толпа изумленно взвыла. Настоятельница повысила голос:
– Призналась в своих грехах.
Опять стало тихо. Что это значит?
– Она получила отпущение…
– От кого? – вмешался приор. – Монахини не вправе отпускать грехи.
– От отца Жоффруа.
Мерфин помнил Жоффруа, священника церкви Святого Марка, где ему пришлось перестилать крышу. Священник не испытывал к Годвину теплых чувств.
Но что происходит? Все ждали объяснений от Сесилии.
Та сказала:
– Керис испросила позволения стать монахиней аббатства…
Вновь толпа потрясенно взревела.
Настоятельница закончила, перекрикивая рев:
– И я ее приняла!
Поднялся оглушительный гвалт. Мерфин видел, что Годвин истошно вопит, но вопли приора тонули в общем шуме. Лицо Элизабет выражало бешенство; Филемон глядел на Сесилию с ядовитой ненавистью. Элфрик недоуменно таращился на всех, а епископ Ричард очевидно забавлялся. Сам Мерфин впал в полную растерянность. Согласится ли епископ? Значит ли это, что суд окончен? Спасена ли Керис от казни?
Едва шум поутих, посеревший от ярости Годвин уточнил:
– Так она призналась в ереси или нет?
– Исповедь – священное таинство, – невозмутимо ответила мать-настоятельница. – Я не знаю, что она говорила священнику, а если бы и знала, то не сказала бы ни вам, ни кому другому.
– На ней есть меты дьявола?
– Мы не осматривали ее. – Ответ вышел уклончивым, но Сесилия быстро прибавила: – В этом не было необходимости, поскольку она получила отпущение грехов.
– Неприемлемо! – рявкнул Годвин, забыв, что должен притворяться, что обвинителем выступает Филемон. – Настоятельница не может срывать суд столь неподобающим образом!
– Благодарю вас, отец-настоятель… – произнес епископ.
– Необходимо соблюсти все уложения!
Ричард повысил голос:
– Они будут соблюдены!
Годвин открыл было рот, чтобы снова возразить, но опомнился.
Епископ продолжал:
– Мне не нужны дальнейшие доводы. Я принял решение и сейчас его объявлю.
Наступила тишина.
– Мысль о том, чтобы позволить Керис стать монахиней, видится мне разумной. Если она ведьма, то в священном месте не сможет причинить никакого урона. Дьявол не имеет сюда доступа. С другой стороны, если она не ведьма, мы избегли ошибки осудить невиновного. Возможно, Керис не собиралась принимать монашескую жизнь, но отныне утешением для нее станет служение Господу. Итак, я признаю решение удовлетворительным.
Приор спросил:
– А если она покинет монастырь?
– Верное замечание, – согласился епископ. – Потому я приговариваю ее к смерти с условием отсрочки приговора на все время служения. Если она отринет принятые обеты, то будет казнена.
«Вот так, – в отчаянии подумал Мерфин, – пожизненное заключение». Слезы ярости и горя выступили на его глазах.
Ричард встал. Годвин объявил:
– Судебное заседание закрыто!
Епископ удалился в сопровождении монахов.
Мерфин шагал как в тумане. Мать что-то говорила, утешала, но он не слушал. Толпа вынесла его наружу через западные двери собора. Торговцы на лужайке грузили нераспроданные товары и разбирали лотки, шерстяная ярмарка закрывалась до следующего года. Юноша внезапно понял, что Годвин добился своего. Эдмунд при смерти, Керис устранена, Элфрик станет олдерменом, и прошение о хартии будет отозвано.
Он посмотрел на серые каменные стены строений монастыря. Керис осталась где-то там. Мерфин свернул в ту сторону, двигаясь наперерез людскому потоку, и направился в госпиталь.
Там было пусто. Пол чисто выметен, соломенные тюфяки, на которых спали приезжие, аккуратно сложены у стены. В восточной части на алтаре горела свеча. Мерфин медленно пересек помещение, не зная, что делать дальше.
В «Книге Тимофея» говорилось, что его предок Джек Строитель недолгое время был послушником. Автор книги намекал, что это было вынужденное решение, что Джека тяготила монашеская дисциплина; во всяком случае, его послушничество однажды завершилось при обстоятельствах, о которых Тимофей предупредительно умалчивал.
Но епископ Ричард однозначно объявил, что, если Керис когда-либо вздумает покинуть монастырь, смертный приговор будет приведен в исполнение.
Вошла молодая монахиня и, узнав Мерфина, испугалась.
– Что вам угодно?
– Я должен поговорить с Керис.
– Пойду спрошу. – Монахиня торопливо удалилась.
Мерфин смотрел на алтарь, на распятие, на триптих на стене, посвященный покровительнице госпиталя святой Елизавете Венгерской[63]. Первая его часть изображала, как увенчанная короной святая принцесса кормит бедных; вторая показывала, как она строит госпиталь, а третья живописала чудо, когда хлеб, который она несла под передником, превратился в розы. Что делать Керис в таком месте? Ее одолевали сомнения относительно всего, чему учила и в чем наставляла Церковь. Она не верила, что принцесса способна превратить хлеб в розы. «Откуда это известно?» – спрашивала девушка обо всех историях, которые прочие принимали безоговорочно, будь то предание об Адаме и Еве, история Ноева ковчега, поединок Давида с Голиафом и даже Непорочное зачатие. В монастыре она будет как дикая кошка в клетке.
Надо с ней поговорить, узнать, что у нее на уме. Наверное, есть какой-то план, о котором он просто не догадывается. Мерфин нетерпеливо ждал возвращения молодой монахини, но вместо нее вошла Старушка Юлия.
– Хвала небесам! Сестра Юлиана, мне нужно как можно скорее увидеть Керис!
– Прости, юный Мерфин. Керис не хочет тебя видеть.
– Глупости! Мы помолвлены, мы должны были завтра венчаться. Она должна меня увидеть!
– Твоя невеста теперь послушница и не выйдет замуж.
Мерфин повысил голос:
– Если это так, почему она сама мне не скажет?
– Вопрос не ко мне. Она знает, что ты здесь, и не хочет тебя видеть.
– Я вам не верю.
Мерфин оттолкнул старую монахиню, юркнул в дверь, из которой та появилась, и очутился в маленьком коридорчике, где раньше никогда не бывал: лишь немногие мужчины заходили на женскую половину аббатства. Юноша миновал следующую дверь и оказался на дворе женской половины. Несколько монахинь читали, задумчиво бродили по дворику или тихо беседовали.
Мерфин пробежал через двор. Одна монахиня заметила его и закричала, но он не подумал остановиться. Увидев лестницу, он взбежал по ступеням и ворвался в первое же помещение. Это оказался дормиторий, по полу протянулись в два ряда аккуратно застеленные одеялами тюфяки. Людей там не было. Мерфин сделал несколько шагов дальше по коридору и толкнул другую дверь. Та была заперта.
– Керис! Ты здесь? Поговори со мной! – Он застучал в дверь кулаком, до крови расцарапав костяшки, но едва ощутил боль. – Впустите меня! Впустите!
Знакомый голос из-за спины произнес:
– Я впущу тебя.
Юноша обернулся и увидел мать Сесилию.
Настоятельница сняла с пояса ключ и спокойно отперла дверь, а Мерфин распахнул ее настежь. За дверью находилась комнатка с одиноким окном. Вдоль стен стояли полки с вещами.
– Здесь мы храним зимнее облачение. Это кладовка.
– Где она? – прорычал Мерфин.
– В комнате, которая заперта по ее собственной просьбе. Ты не найдешь эту комнату, а если найдешь, то не войдешь. Она не желает тебя видеть.
– Откуда мне знать, что она жива? – Голос дрожал от избытка чувств, но Мерфину было все равно.
– Ты меня знаешь. Я говорю тебе, что она жива. – Сесилия посмотрела на его руку: – Да ты поранился. Пойдем, я смажу царапины.