авший в госпитале видывал вещи и похуже, – но гадала, с чего Иосиф взял, что помет помогает при ожогах.
В любом случае с припаркой придется подождать до утра. Минни – крепкая девочка, к тому времени ей наверняка станет лучше.
Прервав труды Керис, вошла Мэйр.
Керис вопросительно посмотрела на нее.
– Что тебе нужно? Почему ты не спишь?
Мэйр встала рядом, у рабочего столика.
– Пришла тебе помочь.
– С припаркой ни к чему возиться двоим. А что сказала сестра Наталия?
Помощница настоятельницы Наталия отвечала за дисциплину; никто не имел права без ее разрешения выходить ночью из дормитория.
– Она крепко спит. Ты вправду думаешь, что некрасивая?
– Ты встала с постели, чтобы спросить меня об этом?
– Мерфин бы с тобою не согласился.
Керис улыбнулась:
– Да уж.
– Скучаешь по нему?
Керис перестала смешивать припарку и отвернулась, чтобы вымыть руки в тазу.
– Я думаю о нем каждый день, – ответила она. – Он теперь самый богатый зодчий во Флоренции.
– Откуда ты знаешь?
– Буонавентура Кароли рассказывает, когда приезжает на шерстяную ярмарку.
– А Мерфин о тебе спрашивает?
– Что ему спрашивать? Я монахиня.
– Тоскуешь по нему?
Керис обернулась и посмотрела Мэйр в глаза.
– Монахиням запрещено тосковать по мужчинам.
– Но не по женщинам. – Мэйр подалась вперед и поцеловала Керис в губы.
Та опешила настолько, что на мгновение застыла. Мэйр не отнимала губ. Ее губы были мягкими, совсем не как у Мерфина. Керис была потрясена, но не сказать, чтобы ужаснулась. Ее уже семь лет никто не целовал, и она вдруг поняла, как ей этого не хватало.
Тишину нарушил громкий шум за стеной, в библиотеке. Мэйр виновато отпрянула.
– Что это?
– Как будто уронили что-то на пол.
– Кто мог что-то уронить?
Керис нахмурилась.
– В это время в библиотеке никого быть не должно. Братья и сестры спят.
Мэйр испуганно спросила:
– Что же нам делать?
– Идем проверим.
Монахини вышли из аптеки. Хотя библиотека находилась за стеной, им пришлось пройти через женский двор и войти на мужскую половину аббатства. Стояла глубокая ночь, но обе женщины провели в монастыре много лет и могли найти дорогу с завязанными глазами. Когда добрались до нужного места, то заметили в высоких окнах мерцающий свет. Дверь, обычно запиравшаяся на ночь, была приоткрыта.
Керис распахнула дверь настежь.
Какое-то мгновение она не могла сообразить, что именно видит перед собою. Потом различила открытую дверь шкафа, сундук на столе, свечу возле него и призрачную фигуру у стола. Спустя миг она поняла, что открыт вовсе не шкаф, а сокровищница, где хранились хартии и другие ценности, а в сундуке держали золотую и серебряную утварь, отделанную драгоценными камнями и извлекавшуюся лишь по особым поводам. Какой-то мужчина вынимал предметы из сундука и складывал в мешок.
Он поднял голову, и Керис узнала это лицо. Гилберт из Херефорда, тот самый паломник, что пришел сегодня утром. Значит, никакой он не паломник и скорее всего даже не из Херефорда. Это вор.
Некоторое время они не шевелясь смотрели друг на друга.
Потом Мэйр закричала.
Гилберт задул свечу.
Керис захлопнула дверь в помещение, ненадолго задержав грабителя, потом бегом пересекла двор и спряталась в первом же укрытии, увлекая за собою Мэйр.
Они находились у подножия лестницы, что вела в мужской дормиторий. Крик Мэйр должен был разбудить монахов, но те спросонья вряд ли спохватятся быстро.
– Расскажи все братьям! – крикнула Керис. – Скорее!
Мэйр помчалась вверх по лестнице.
Послышался скрип; Керис догадалась, что открылась дверь библиотеки. Она прислушалась, ловя звук шагов по каменным плитам двора, но Гилберт – судя по всему, опытный вор – двигался беззвучно. Керис затаила дыхание, пытаясь определить, где он находится. Вдруг наверху раздался шум.
Вор явно понял, что у него в распоряжении всего несколько мгновений на то, чтобы сбежать. Теперь-то Керис ясно слышала его шаги.
Ей было наплевать на драгоценную утварь: она думала, что золото и самоцветы доставляют больше удовольствия епископу и приору, а не Богу, – но Гилберт не понравился ей с первого взгляда, а вдобавок возмущала мысль, что он может обогатиться, ограбив аббатство, поэтому Керис выскользнула из своего укрытия.
Она почти ничего не видела, но ошибиться было невозможно – шаги приближались. Она выставила руки, защищаясь, и вор врезался в нее. Она потеряла равновесие, но успела схватиться за его одежду, и оба повалились наземь. Ворованная утварь в мешке громко задребезжала.
Боль от падения привела Керис в бешенство, она отпустила одежду Гилберта и потянулась туда, где, по ее расчетам, было его лицо. Наткнулась на кожу, запустила в нее ногти, стараясь царапать как можно глубже. Вор заревел от боли, и Керис ощутила течение крови под кончиками пальцев.
Но Гилберт был сильнее. Он вцепился в нее, подмял под себя. На верху лестницы в этот миг вспыхнул огонек, и внезапно Керис и вор ясно увидели друг друга. Гилберт, стоя на коленях, принялся бить Керис по лицу, сперва правым кулаком, затем левым, потом опять правым. Керис закричала от боли.
Свет сделался ярче. По лестнице на двор гурьбой неслись монахи. Керис услышала вопль Мэйр: «Отпусти ее, дьявол!» Гилберт вскочил и схватился было за мешок, но опоздал. Мэйр налетела на него, вооруженная чем-то увесистым. Вор получил удар по голове, повернулся, чтобы отбиться, и рухнул навзничь под телами монахов.
Керис поднялась на ноги. Мэйр подбежала к ней, и сестры обнялись.
– Что ты сделала?
– Повалила и расцарапала лицо. А чем ты его ударила?
– Деревянным крестом со стены дормитория.
– Что ж, – проговорила Керис, – а нас учат подставлять другую щеку.
44
Гилберта из Херефорда судили церковным судом, признали виновным, и приор Годвин приговорил его к наказанию, предусмотренному для тех, кто грабил церкви: с него должны были заживо снять кожу. Его избавят от кожи, пока он будет в сознании, и оставят истекать кровью.
В день казни настоятель в очередной раз встречался с матерью Сесилией. На этих еженедельных встречах присутствовал также его помощник Филемон и помощница настоятельницы Наталия. Ожидая прибытия монахинь в зале дома приора, Годвин сказал Филемону:
– Мы должны убедить их построить новую сокровищницу. Нельзя больше хранить ценности в сундуке в библиотеке.
Филемон задумчиво спросил:
– Для совместного пользования?
– Придется. Мы не сможем оплатить строительство.
Годвин с грустью вспоминал свои былые намерения наладить хозяйство и снова сделать аббатство богатым. У него ничего не получилось, и он никак не мог понять причину неудачи. Он ведь действовал жестко, заставлял горожан платить за использование монастырских мельниц, сукновальни, рыбных и кроличьих садков, но они неизменно находили способ обойти его предписания – в частности, строили мельницы и сукновальни в окрестных деревнях. Он сурово карал мужчин и женщин, застигнутых за браконьерством и за самочинной рубкой деревьев в лесных угодьях аббатства. Не поддавался на уговоры и посулы тех, кто соблазнял его потратить деньги братии на новые мельницы или поделиться монастырской древесиной, выдавая разрешения углежогам и плавильщикам. Он не сомневался в правильности своих действий, но те упорно не приносили высоких доходов, которых Годвин, несомненно, заслуживал.
– Так вы собираетесь просить у Сесилии денег? – уточнил Филемон. – Совместное хранение ценностей может оказаться полезным для нас.
Годвин понял, куда клонит его предприимчивый помощник.
– Но Сесилии мы об этом не скажем.
– Разумеется.
– Хорошо, я ей это предложу.
– Пока их нет…
– Да?
– В Лонгеме возникли сложности, вам следует знать.
Приор кивнул. Лонгем в числе десятков других деревень выплачивал аббатству положенные вассальные подати.
Филемон пояснил:
– Речь о землях вдовы Мери Линн. После смерти мужа она разрешила соседу, Джону Нотту, возделывать ее землю. Теперь вдова вторично вышла замуж и хочет ее вернуть, в пользу нового мужа.
Годвин был озадачен. Обыкновенная мелкая крестьянская распря вовсе не требовала его вмешательства.
– Что говорит староста?
– Что землю нужно вернуть женщине, так как договоренность изначально являлась временной.
– Тогда так и следует сделать.
– Есть одна закавыка. У сестры Элизабет в Лонгеме живет сводный брат и две сестры.
– Вот как… – «Мог бы и сам догадаться, – подумал Годвин, – что Филемон заинтересовался этим делом не просто так». Сестра Элизабет, в миру Элизабет Клерк, занимала в женском монастыре должность матрикулария, в ее ведении находились все постройки. Молодая и деятельная монахиня могла достичь многого и стать ценным союзником.
– Это ее единственная родня, кроме матери, которая трудится в «Колоколе», – продолжал Филемон. – Она очень их любит, а родичи почитают ее святой избранницей. Когда приезжают в Кингсбридж, они всегда привозят дары женскому монастырю – фрукты, мед, яйца и прочее.
– Что с того?
– Джон Нотт – сводный брат сестры Элизабет.
– Она просила тебя помочь?
– Да. И просила не говорить матери Сесилии об этой просьбе.
Годвин знал, что Филемона привлекали такие вот хитросплетения. Он обожал казаться влиятельным человеком, который может поспособствовать той или другой из сторон в споре. Это питало его ненасытное «я». Вдобавок он был прирожденным интриганом. Тот факт, что Элизабет не желала извещать настоятельницу о своей просьбе, восхищал Филемона. Ведь отсюда вытекало, что у сестры есть постыдная тайна, которая теперь известна ему. А он припрячет эту тайну, как скряга прячет золото.
– Что ты собираешься делать? – спросил Годвин.
– Решение, разумеется, за вами, но я предложил бы позволить Джону Нотту оставить землю за собой. Элизабет окажется у нас в долгу, что в будущем непременно окупится.