– Ты права, не вернули бы, – неохотно согласилась Керис.
Монахини закончили считать. У них получилось сто стопок по десять монет, в итоге ровно сто пятьдесят фунтов.
– Точно такая цифра значится у меня в записях, – сказала Бет.
– Значит, все совпадает до фунта и пенни, – ответила Керис.
– Я же тебе говорила, – заключила Бет.
45
Керис провела много часов в раздумьях о сестре Мэйр.
Тот поцелуй привел ее в замешательство, а еще сильнее изумили собственные ощущения. Ей понравилось, очень понравилось. До сих пор она не чувствовала влечения ни к Мэйр, ни к какой-либо другой женщине. Более того, единственным человеком, о котором она мечтала, о чьих прикосновениях, поцелуях и близости грезила, был Мерфин. В монастыре пришлось научиться жить без телесных касаний. Разве что она сама себе дарила порой краткое наслаждение во мраке дормитория, вспоминая пору влюбленности, и прятала лицо в подушку, чтобы другие монахини не услышали ее рыданий.
По отношению к Мэйр она вовсе не испытывала того, если угодно, радостного вожделения, какое пробуждал в ней Мерфин. Но Мерфина сейчас отделяли от нее тысячи миль и семь долгих лет, а Мэйр всегда внушала ей симпатию. Должно быть, причиной всему было ее ангельское личико, голубые глаза и неизменная доброта, которую сестра выказывала в госпитале и в школе.
Мэйр всегда говорила с Керис любезно и ласково, когда никто не видел, касалась ее руки или плеча, а однажды позволила себе даже дотронуться до щеки. Керис не спешила отталкивать сестру, хотя и не поощряла этаких заигрываний. Дело было не в том, что она воспринимала все это как грех. Она не сомневалась в мудрости Божьей, верила, что Господь нисколько не против того, чтобы женщины развлекали друг друга подобным безобидным образом. Ей просто не хотелось разочаровывать и огорчать Мэйр. Чутье подсказывало, что чувства Мэйр по-настоящему сильны, а вот сама Керис никак не могла определиться. «Она влюблена в меня, – думала Керис, – но я-то ее не люблю. Если мы снова поцелуемся, она, чего доброго, возомнит, что мы с нею станем закадычными подругами, а пообещать ей такое не в моих силах».
Она ничего не предпринимала до самой шерстяной ярмарки.
Кингсбриджская ярмарка вполне оправилась после падения цен, случившегося в 1338 году. Торговля грубой шерстью по-прежнему страдала от вмешательств короны, итальянские купцы приезжали раз в два года, однако новое производство крашеного сукна с лихвой восполняло убытки. Правда, город не достиг того процветания, какое мог бы обрести, и тут был виноват приор Годвин со своим запретом на частные сукновальни, из-за которого производство пришлось перенести в окрестные деревни, но почти все сукно попадало на рынок и приобрело известность как «кингсбриджское алое». Мост Мерфина достроил Элфрик, и торговцы гурьбой сновали по широким пролетам со своими повозками, запряженными ломовыми лошадьми, потому вечером в субботу накануне открытия ярмарки госпиталь оказался битком набит временными постояльцами.
Один из них захворал.
Его звали Молдвин-кухарь, и он промышлял тем, что продавал подсоленные пирожки с обрезками мяса и рыбы, которые быстро обжаривал в масле на огне. Пирожки стоили по фартингу за шесть штук. Вскоре после приезда Молдвина скрутила внезапная резкая боль в животе, а за болью пришли рвота и понос. Керис никак не могла облегчить его страдания, лишь выделила ему тюфяк поближе к двери наружу.
Ей давно хотелось построить в госпитале отдельное отхожее место, за чистотой которого она могла бы следить. Были и другие желания, осуществление которых сулило перемены к лучшему. Так, она грезила о новой аптеке, просторной и светлой, где можно было бы готовить лекарства и делать записи. Еще она размышляла, как обеспечить больным уединение. Сейчас все в помещении могли наблюдать, как женщина рожает, как мужчина бьется в припадке, как тошнит ребенка. Керис виделись маленькие отдельные закутки для больных, похожие на боковые часовенки в храмах. Впрочем, она понятия не имела, как это можно устроить, поскольку сам госпиталь был невелик и там не хватало места. Она несколько раз говорила со строителем Иеремией – в юности тот помогал Мерфину, и все звали его Джимми, – но мастер не мог предложить подходящее решение.
На следующее утро хворь, терзавшая Молдвина, поразила еще троих постояльцев.
Керис накормила гостей завтраком и отправила на ярмарку. В госпитале остались лишь больные. Пол в помещении выглядел грязнее обычного, и Керис велела подмести его и вымыть, а сама двинулась на службу в собор.
Епископ Ричард отсутствовал: был с королем, который готовился к новому вторжению во Францию. Ричард всегда полагал свой сан не более чем средством вести образ жизни, подобающий знатному человеку. В его отсутствие епархией управлял архидьякон Ллойд, собиравший епископские подати, крестивший детей и служивший в соборе исправно, но без воодушевления; на сей раз он прочел нуднейшую проповедь о том, почему вера во Всевышнего важнее денег, – надо признать, выбрал странную тему прямо перед открытием одной из самых крупных торговых ярмарок Англии.
Тем не менее люди пребывали в отменном настроении, как всегда в первый день ярмарки. Шерстяная ярмарка являлась главным событием года для горожан и для жителей окрестных деревень. Люди добывали деньги и тут же спускали их в азартных играх на постоялых дворах. Крепкие деревенские девки позволяли себя обольщать ушлым городским парням. Зажиточные крестьяне платили городским шлюхам за ублажение, какого не смели требовать от своих жен. Обычно ярмарка не обходилась и без убийства, даже нескольких.
Керис разглядела среди паствы коренастую, плотную фигуру Буонавентуры Кароли, и ее сердце застучало чаще. У флорентийца могли быть новости о Мерфине. Всю службу она послушно бормотала псалмы, но думала о другом. На выходе ей удалось перехватить взгляд купца. Буонавентура улыбнулся. Керис чуть наклонила голову, давая понять, что хотела бы переговорить. Оставалось надеяться, что купец ее понял.
Сразу после службы она направилась в госпиталь – только здесь монахини аббатства могли встречаться с мужчинами-мирянами, – и Буонавентура не заставил себя ждать. На нем был дорогой синий плащ, а вышагивал купец в остроносых башмаках.
– В последний раз мы виделись, когда епископ Ричард определил тебя в монахини, – сказал флорентиец.
– Теперь я смотрительница госпиталя.
– Поздравляю! Не ожидал, что ты свыкнешься с монастырскими правилами.
– Я тоже, – усмехнулась Керис.
– Аббатство как будто благоденствует.
– Почему вы так решили?
– Я заметил, что Годвин строит новый дворец.
– Верно.
– Значит, у него появились деньги?
– Видимо, да. А как ваши дела? Как торговля?
– Есть некоторые трудности. Война англичан с французами сказалась на перевозках, а налоги вашего короля Эдуарда привели к тому, что английская шерсть стала дороже испанской. Но она лучше, признаю.
Купцы вечно жаловались на налоги. Керис перешла к теме, которая ее действительно интересовала:
– Есть новости от Мерфина?
– Вообще-то есть. – Вроде бы Буонавентура держался как обычно, с привычной уверенностью и обходительностью, но Керис уловила мимолетную заминку. – Он женился.
Керис словно ударили по лицу. Такого она никак не ожидала, никогда о таком не думала. Как он мог так поступить? Он же… Они же…
Разумеется, ничто не мешало Мерфину жениться. Она сама не единожды отказывала ему, причем в последний раз отказала бесповоротно, спрятавшись в монастыре. Даже удивительно, что он терпел столь долго. У нее нет права на него злиться.
Керис заставила себя улыбнуться:
– Замечательно! Пожалуйста, передайте ему мои поздравления. Кто его жена?
Буонавентура притворился, что не заметил ее огорчения.
– Ее зовут Сильвия, – ответил он ровным голосом, будто поддерживая светскую беседу. – Младшая дочь одного из самых видных горожан Флоренции, Алессандро Кристи, торговца восточными пряностями и владельца нескольких кораблей.
– Сколько лет?..
Он усмехнулся:
– Алессандро? Он почти моего возраста…
– Не дразните меня! – Керис была признательна Буонавентуре. Его непринужденная манера облегчала разговор. – Сколько лет Сильвии?
– Двадцать три.
– На шесть лет моложе меня.
– Она красавица.
Керис уловила невысказанное «но».
– Продолжайте.
Буонавентура, словно извиняясь, склонил голову.
– Поговаривают, что она остра на язык. Конечно, болтать могут всякое, однако не исключено, что именно поэтому она так долго не выходила замуж. Обычно во Флоренции девушки идут под венец еще до своего восемнадцатилетия.
– Не сомневаюсь, что так и есть, – проговорила Керис. – В Кингсбридже Мерфину нравились только я и Элизабет Клерк, а мы обе известные строптивицы.
Буонавентура рассмеялся:
– Не преувеличивай.
– Когда они поженились?
– Два года назад. Вскоре после того, как мы с тобою виделись в последний раз.
Керис тут же подсчитала, что Мерфин оставался холостяком, покуда она не приняла постриг. Наверное, узнал от Буонавентуры, что теперь все точно кончено. Она попробовала вообразить, как он ждал, надеялся на чужбине больше четырех лет, и ее самообладание дало трещину.
Буонавентура добавил:
– У них есть ребенок: малышка по имени Лолла.
Это было уже слишком. Вся боль, которую Керис испытала семь лет назад – боль, которая, как она считала, сгинула навсегда, – вернулась в одно мгновение. Она поняла, что потеряла возлюбленного вовсе не тогда. Он много лет хранил верность воспоминаниям о ней. Но вот теперь Мерфин потерян окончательно.
Керис содрогнулась, будто в лихорадке, и осознала, что дольше не выдержит.
– Приятно было повидаться и узнать новости, но мне нужно работать, – проговорила она дрожащим голосом.
На лице Буонавентуры отразилась озабоченность.
– Надеюсь, я не слишком тебя расстроил. Мне казалось, ты должна знать.