Справа от Ральфа, на краю гребня, поставили другую новинку: три механизма, что звались бомбардами, или пушками. Они воспламеняли порох и стреляли круглыми камнями. Их протащили по всей Нормандии, но до сих пор ни разу не применяли, и никто точно не знал, будет ли от них прок. Однако сегодня королю Эдуарду требовалось любое оружие, поскольку противник одолевал англичан числом в промежутке от четырехкратного до семикратного превосходства.
На левом крыле силы графа Нортхепмптона выстроились точно такой же «бороной». Позади передних линий ждала приказа королевская баталия. Еще дальше, за станом короля, находились два пути отхода. Обозные повозки поставили в круг, внутри которого укрылись повара, строители и конюхи заодно с лошадьми. А за обозом раскинулся лес, где при поражении могли скрыться остатки английского войска; французским рыцарям верхом будет трудно их преследовать.
Англичане стояли в боевом построении с раннего утра, утолив голод надоевшим бобовым супом с луком. Ральф в кирасе обливался потом, так что дождь пришелся весьма кстати. Кроме того, потоки воды предательски размыли склон, по которому придется наступать французам.
Ральф догадывался, как именно поступят французы. Генуэзские арбалетчики начнут стрелять из-за щитов, пытаясь расстроить переднюю линию англичан. Затем, когда нанесут достаточный урон, арбалетчики расступятся, и французские рыцари помчатся вперед на своих боевых конях.
Страшнее такого наступления ничего быть не может. Получивший прозвание «furor fransiscus»[72], этот прием считался наиболее сокрушительным оружием французов. Честь запрещала рыцарям помышлять о собственной безопасности. Огромные кони, чьи седоки выглядели в доспехах железными великанами, волной прокатывались по врагу, сметая лучников, мечников и копейщиков.
Конечно, прием не всегда приносил желаемый результат. Нападение можно и отразить, в особенности когда местность благоприятствовала обороне, как сейчас. Однако французы, если натыкались на достойное сопротивление, ничуть не смущались – и нападали снова. К тому же сегодня они обладали таким численным превосходством, что Ральф не видел возможности отбивать их натиск до бесконечности.
Ему было страшно, но все же он ничуть не жалел, что ушел в этот поход. Семь лет подряд он жил той деятельной жизнью, которой всегда хотел, жизнью, когда сильные становятся королями, а слабых в расчет не принимают. Ему было двадцать девять, а люди действия редко доживают до старости. Он совершал гнусные поступки, но грехи ему отпустили, утром это сделал епископ Ширингский, что стоял теперь возле своего отца, вооруженный жуткого вида булавой. Священникам не полагалось проливать кровь, потому на поле брани они не прибегали к колющему оружию, соблюдая это правило.
Арбалетчики в белых куртках достигли подножия холма. Английские лучники, которые сидели в ожидании, воткнув стрелы наконечниками в землю, повскакивали и принялись накладывать тетивы. Ральф подумал, что большинство из них разделяет его чувства, испытывает облегчение оттого, что закончилось долгое ожидание, и страх при мысли о численном преимуществе противника.
Похоже, времени в запасе оставалось предостаточно. Ральф видел, что генуэзцы не прикрылись щитами-павезами, без которых обычно не сражались. Значит, бой начнется не раньше, чем принесут щиты.
За спинами арбалетчиков тысячи рыцарей вливались в долину с юга и выстраивались по краям, слева и справа. Выглянувшее из-за туч солнце осветило яркие стяги-баннеры и конские попоны. Ральф узнал герб графа Алансонского, брата французского короля Филиппа.
Арбалетчики остановились у подножия холма. Их были тысячи. Словно по сигналу, они издали громкий вопль. Некоторые даже запрыгали на месте. Протрубили горны.
Боевой клич был призван запугать врага. Быть может, на кого-то он и действовал, но английское войско состояло из опытных бойцов, закаленных шестинедельным походом, – их одним криком было не запугать. Англичане безразлично глядели на противника.
Вдруг, к изумлению Ральфа, генуэзцы вскинули арбалеты и выстрелили.
Что они делают? У них же нет щитов!
Воздух наполнился громким воем, когда пять тысяч железных болтов понеслись к вершине холма. Но арбалетчики находились слишком далеко. Может, они упустили из виду то обстоятельство, что стрелять надо вверх; может, предвечернее солнце за спинами англичан слепило им глаза. Так или иначе, болты просто не долетели до цели.
По центру передней линии англичан раздался грохот, подобный раскату грома, и сверкнула вспышка. Пораженный Ральф увидел дым над тем местом, где установили бомбарды. Грохот вышел знатным, однако, переведя взор на противника, Ральф увидел, что залп причинил не много вреда: разве что многие арбалетчики застыли от испуга, прервав перезарядку.
В этот миг принц Уэльский отдал лучникам приказ стрелять.
Две тысячи луков выпустили стрелы в небо. Лучники понимали, что стоят слишком далеко для прямого выстрела, а потому пускали стрелы навесом, полагаясь на свое чутье. Все луки согнулись одновременно, словно пшеничные колосья в поле под резким порывом летнего ветра. Свист тысяч стрел напоминал гул церковного колокола. Стремительнее самых резвых птиц, стрелы унеслись вверх, затем нырнули вниз и проливным дождем обрушились на арбалетчиков.
Те стояли плотными рядами, стеганые генуэзские куртки плохо защищали от стрел. Без щитов арбалетчики были уязвимее некуда. Сотни человек рухнули наземь убитыми или ранеными.
Это было лишь начало.
Пока уцелевшие арбалетчики взводили свое оружие, англичане стреляли и стреляли. Лучнику требовалось всего четыре-пять секунд, чтобы выдернуть стрелу из травы, наложить на тетиву, согнуть лук, прицелиться, выстрелить и потянуться за следующей. По-настоящему опытные воины действовали еще быстрее. Всего за минуту на головы противника обрушилось двадцать тысяч стрел.
Вышла бойня, и ее последствия сказались незамедлительно. Арбалетчики развернулись и побежали.
В считаные мгновения генуэзцы вырвались из-под обстрела, и англичане прекратили стрелять, радуясь неожиданной удаче и улюлюкая вослед врагу. Но затем арбалетчики столкнулись с новой опасностью. Французские рыцари продолжали движение вперед; бегущие генуэзцы лоб в лоб сошлись с массой конных, жаждущих битвы. Моментально воцарилось сущее столпотворение.
Ральф изумленно наблюдал, как враги затеяли драться между собою. Рыцари обнажили мечи и принялись рубить арбалетчиков, а те пускали в них болты, после чего хватались за ножи. Должно быть, знатные французы пытались остановить схватку, но, насколько видел Ральф, всадники в самых ярких доспехах и на самых крупных конях первыми ринулись на арбалетчиков и неумолимо крушили недавних союзников.
Рыцари оттеснили арбалетчиков обратно к склону холма, и стрелки снова очутились на опасном расстоянии от лучников. Вновь принц Уэльский отдал английским лучникам приказ стрелять. Теперь ливень стрел поражал не только генуэзцев, но и рыцарей. За семь лет войны Ральф не видел ничего подобного. Сотни врагов пали замертво, а ни один английский воин не получил даже царапины.
Наконец французские рыцари отступили, а уцелевшие арбалетчики разбежались. Склон под английским строем был усеян мертвыми телами. Валлийские и корнуоллские бойцы выскочили из-за передних рядов англичан и стали добивать раненых французов ножами, подбирать целые стрелы для своих лучников и, конечно же, грабить трупы. Одновременно обозные мальчишки подтащили новый запас стрел, и их распределили между передними рядами.
Наступило затишье, но оно оказалось недолгим.
Французские рыцари перестроились, к ним подоспело подкрепление, люди прибывали сотнями и даже тысячами. Вглядываясь в их ряды, Ральф рассмотрел, что к цветам графа Алансонского прибавились цвета Фландрии и Нормандии. Стяг Алансона вынесли вперед, пропели горны, и всадники пришли в движение.
Ральф опустил забрало и вытащил меч. Подумал о матери, зная, что та молится за него всякий раз, когда бывает в соборе, и на мгновение отвлекся, мысленно ее благодаря. Затем уставился на врага.
Огромные кони разгонялись медленно под тяжестью всадников в полных доспехах. Заходящее солнце сверкало на забралах французов, знамена трепетали на вечернем ветру. Постепенно топот копыт сделался громче, кони ускоряли бег. Рыцари, воодушевляя друг друга, кричали, подгоняли коней, размахивали мечами и потрясали копьями. Они надвигались волной, что наползает на берег, и чем ближе оказывались, тем грознее и крупнее выглядели. У Ральфа пересохло во рту, сердце стучало, как большой барабан.
Рыцари приблизились на расстояние выстрела, и принц Уэльский велел стрелять. Снова стрелы взмыли в воздух и посыпались вниз смертоносным дождем.
Французские рыцари были облачены в полные доспехи, лишь при изрядном везении стрела могла попасть в зазор в сочленениях пластин. Но коней защищали только наголовники и кольчужные нагривники, потому пострадали именно кони. Когда стрелы вонзались им в спины и в бока, одни кони валились замертво, другие просто падали, третьи разворачивались и пытались удрать. Воздух заполнился истошным ржанием. Лошади сталкивались между собою, рыцари летели наземь, к мертвым телам арбалетчиков. Задние кони двигались уже слишком быстро, чтобы повернуть, и просто затаптывали упавших.
Но рыцарей были тысячи, и они все прибывали и прибывали.
Расстояние сократилось, и английские лучники смогли стрелять не навесом, а прямо. Когда до рыцарей осталось не более сотни ярдов, они взяли другие стрелы, с уплощенными стальными наконечниками, пробивавшими доспехи. Теперь метили во всадников, хотя попадание в коня тоже признавалось удачным.
Земля была мокрой и скользкой после ливня, а французские рыцари наконец достигли ям-ловушек, выкопанных англичанами. Кони неслись столь стремительно, что лишь редкие животные могли сохранить равновесие, когда их копыта попадали в ямы; они спотыкались, многие падали, сбрасывали седоков на землю, под копыта других коней.