Рыцари все же старались избегать английских стрел, а потому, как и предполагали англичане, поле битвы сузилось до небольшого участка склона, на котором смерть поражала французов слева и справа.
В этом и состояла суть английского плана. Именно сейчас проявило себя преимущество, которое получили англичане, по велению короля спешив своих рыцарей. Верхом те не устояли бы от искушения напасть на врага, и тогда лучникам пришлось бы прекратить стрельбу из опасения поразить своих. Однако поскольку рыцари и пехотинцы стояли в пеших рядах, врага можно было расстреливать без опаски, и англичане потерь не несли.
Впрочем, до победы было далеко. Французы были слишком многочисленны и отважны, подкрепления к ним все подходили и подходили. Вот они добрались до спешившихся английских рыцарей и пехоты, между двумя крыльями лучников, и вспыхнула рукопашная.
Кони топтали передние ряды англичан, но их натиск замедлял размокший глинистый склон, и они попросту замирали перед плотным английским строем. Ральф внезапно оказался в гуще сражения. Пришлось проявлять чудеса ловкости, уклоняясь от французских клинков, рубить мечом поджилки французским коням, поскольку это был самый быстрый и надежный способ справиться с конным рыцарем. Бились свирепо: англичанам отступать было некуда, а французы знали, что, если вздумают отступить, вновь окажутся под гибельным ливнем стрел.
Порубленные мечами и секирами, вокруг Ральфа снопами валились люди, убитых и раненых топтали подкованные железом копыта боевых коней. Ральф видел, как от удара французского меча рухнул граф Роланд. Его сын епископ Ричард взмахнул булавой, чтобы защитить отца, но чей-то конь попросту отпихнул епископа, и графа затоптали.
Англичан теснили, и Ральф понял, что французы хотят добраться до принца Уэльского.
Ральф не питал любви к шестнадцатилетнему наследнику престола, но сознавал, что пленение или гибель принца подорвет боевой дух англичан. Он ринулся назад и влево, присоединился к тем немногим, кто успел сомкнуть пехотные щиты вокруг принца. Но французы наседали и, будучи верхом, явно одолевали.
В следующий миг Ральф сообразил, что дерется бок о бок с принцем, которого узнал по плащу, расшитому квадратами: королевские лилии на голубом, геральдические львы на красном поле[73]. Мгновение спустя французский конный замахнулся на принца топором, и сын короля упал.
Вот же гадство!
Ральф метнулся вперед, сделал выпад, вонзил длинный меч под мышку противнику, в просвет между доспехами, и с удовлетворением ощутил, как острие вошло в плоть, увидел брызнувшую из раны кровь.
Кто-то еще встал над упавшим принцем, широко расставив ноги, и взмахнул огромным двуручным мечом, равно пригодным убивать людей и коней. Ральф узнал знаменосца принца Ричарда Фицсаймона, который набросил знамя на поверженного господина. Несколько мгновений Ричард и Ральф отчаянно бились над телом принца, не ведая, жив тот или мертв.
Наконец явилось подкрепление: граф Арундела привел многочисленный отряд новых воинов. Они немедленно вмешались в схватку и решили ее исход. Французы начали отступать.
Принц Уэльский встал на колени. Ральф поднял забрало и помог принцу распрямиться. Судя по всему, юноша получил легкое ранение, и Ральф, убедившись, что иной помощи не нужно, вновь кинулся в драку.
Тут французы не устояли. Пускай их порыв был сущим безумием, они благодаря своей отваге едва не прорвали ряды англичан – но именно что едва. Теперь они побежали, многие валились под стрелами лучников, скатывались по склону, скользкому от дождя и крови. Послышались ликующие возгласы, усталые англичане начали праздновать победу.
Вновь на поле боя высыпали валлийцы и принялись перерезать глотки раненым и подбирать тысячи стрел. Лучники тоже устремились за стрелами, пополняя боезапас. Из обоза показались кухари с кувшинами пива и вина, врачи спешили на помощь раненым сановникам.
Ральф увидел, как над Роландом склонился Уильям Кастер. Граф дышал, но глаза его были закрыты, и казалось, что он на волосок от смерти.
Ральф вытер окровавленный меч о землю и поднял забрало, чтобы выпить кружку эля. Тут к нему направился принц Уэльский и спросил:
– Как твое имя?
– Ральф Фицджеральд из Уигли, милорд.
– Ты храбро бился. Завтра, если король прислушается ко мне, ты станешь сэром Ральфом.
Фицджеральд просиял от удовольствия.
– Благодарю вас, милорд.
Принц изящно кивнул и отошел.
50
Керис наблюдала за началом сражения с другой стороны долины. Она видела, как пытаются бежать генуэзские арбалетчики, как их рубят и давят свои же рыцари, видела первый могучий набег конных рыцарей и цвета Карла Алансонского над тысячами воинов.
Она впервые стала очевидицей боя, и ее переполняло отвращение. Сотни рыцарей валились под английскими стрелами и гибли под копытами огромных боевых коней. С большого расстояния она не различала подробностей рукопашной, но видела блеск мечей и падавших людей, и ей хотелось плакать. У себя в госпитале она сталкивалась с тяжкими увечьями – люди падали со строительных лесов, резались острыми инструментами, получали ранения на охоте, – и всякий раз ей было больно и грустно оттого, что приходилось отнимать руку, собирать раздробленную ногу или латать разбитую голову. А нынешнее зрелище, когда мужчины намеренно калечили друг друга, и вовсе приводило в негодование.
Довольно долго исход битвы оставался неясным. Пожалуй, дома, выслушивая рассказы о далекой войне, она пожелала бы победы англичанам, но после всего увиденного за последние две недели Керис чувствовала какую-то отстраненность пополам с отвращением. Она не могла сопереживать соотечественникам, которые убивали крестьян и сжигали урожай; не имело значения, что они совершали эти зверства в Нормандии. Конечно, они уверяли бы, что французы получили по заслугам, так как спалили Портсмут, но рассуждать так было глупо. Настолько глупо, что это оборачивалось побоищами.
Французы отступили. Керис подумалось, что они хотят перестроиться и дождаться короля, который придумает, что можно предпринять. Они все еще во много раз превосходили англичан числом: десятки тысяч французов заполняли долину, и к ним постоянно прибывали новые силы.
Но перестраиваться никто не собирался. Вместо того каждый новый отряд сразу же бросался в самоубийственный набег на английские укрепления. Вторая и последующие попытки завершились даже бесславнее первой. Кого-то английские стрелы разили на скаку, далеко от рядов пехоты; натиск остальных отражали пешие воины. Склон холма ниже вершины блестел от крови сотен людей и лошадей.
После первой вылазки Керис лишь изредка поглядывала на поле брани. Ей было не до того: она ухаживала за теми ранеными французами, которым посчастливилось остаться в живых. Врач Мартен удостоверился, что она вполне способна справиться самостоятельно, и перестал приглядывать за ними с Мэйр, разрешив свободно пользоваться своими инструментами. Час за часом они промывали раны, зашивали, накладывали повязки.
Сыпались известия о потерях. Первым среди высокородных пал Карл Алансонский. Керис не могла отделаться от чувства, что он заслужил такую участь. Она своими глазами видела ребяческий задор графа и поразительное пренебрежение воинской дисциплиной. Несколько часов спустя прошел слух, что погиб король Богемии Иоанн, и Керис мельком задумалась, каким безумцем нужно быть, чтобы ввязаться в бой слепым.
– Господи, что же они никак не остановятся? – воскликнула Керис, обращаясь к Мартену, когда тот принес ей кружку эля.
– Боятся позора. Покинуть поле боя, не нанеся удара, постыдно. Потому они предпочитают гибнуть.
– Многим позор уже не страшен, – угрюмо отозвалась Керис, выпила эля и вернулась к работе.
Ее познания о человеческом теле резко расширились, думала она, оглядывая раненых. Сегодня она заглянула едва ли не в каждый орган, видела мозги в раздробленных черепах, размозженные гортани, мышцы вспоротых рук, сердце и легкие в раздавленных грудных клетках, склизкую мешанину внутренностей, сочленения костей у бедер, коленей и лодыжек. За час близ поля боя она открыла для себя больше, чем за год трудов в госпитале аббатства. «Вот откуда Мэтью-цирюльник знает так много, – поняла Керис. – Ничего удивительного, что он настолько уверен в своем опыте».
Бойня продолжалась до наступления темноты. Англичане зажгли факелы, опасаясь коварного нападения под покровом темноты, но Керис могла бы их заверить, что им ничто не угрожает. Французы окончательно пали духом. Она слышала возгласы тех, кто бродил по месту сражения, окликая своих. Король, который успел присоединиться к одной из последних бесполезных попыток напасть, уже уехал. За ним потянулись остальные.
От реки поднимался туман, заполняя долину и заволакивая далекие огни. Мэйр и Керис вновь заработались далеко за полночь при свечах, помогая раненым. Все, кто мог ходить или хромать, при первой же возможности спешили уйти как можно дальше, рассчитывая избежать неминуемой завтрашней кровавой резни, ведь англичане непременно решат добить побежденного врага. Сделав для раненых все возможное, монахини тоже потихоньку ушли.
У них было важное дело.
При свете факела разыскали и вывели пони. Достигли подножия холма и очутились на ничейной земле. Скрытые от глаз туманом и тьмой, сняли мужскую одежду. На мгновение остались совершенно беззащитными: две голые женщины на поле боя, – но их никто не видел, а миг спустя они уже натянули монашеское облачение. Мужские наряды на всякий случай припрятали в сумках, ведь путь домой предстоял долгий.
Керис решила бросить факел, опасаясь, что какому-нибудь английскому лучнику взбредет в голову выстрелить по огоньку, а уж потом разбираться, в кого. Ведя пони в поводу и держась за руки, чтобы не потерять друг друга, монахини двинулись вперед. Они не различали дороги: туман скрадывал всякий свет от луны или звезд. Просто шли вверх по склону, туда, где были англичане. Вокруг воняло, как в лавке мясника. Столько человеческих и конских тел усеивало склон, что обходить каждое не было возможности. Монахини стискивали зубы и ступали прямо по телам. Башмаки быстро покрылись грязью и кровью.