Впрочем, Мерфин не сомневался, что его третье, самое крупное строительство продолжается. Он ставил церковь для монахов, которым благодетельствовали флорентийские купцы. Ее заложили на южном берегу Арно, и Мерфин пересек реку по новому мосту.
Мост появился всего два года назад. Вообще-то Мерфин приложил к нему руку, под руководством художника Таддео Гадди. Этому мосту предстояло выдержать напор вешних вод, когда растают зимние снега, и Мерфин вычерчивал опоры. Все ювелирные лавочки на мосту оказались запертыми, и это был еще один дурной признак.
Большая церковь Сант-Анна-деи-Фрари была самым смелым среди его замыслов. Крупная церковь по размерам не уступала собору – монахи в средствах не нуждались, – но ничуть не походила на собор в Кингсбридже. В городах Италии имелись готические соборы – взять хотя бы один из лучших, Миланский, – но в целом итальянцы не ценили зодчество Франции и Англии, считая огромные окна и летящие контрфорсы ненужным чужеземным заимствованием. Одержимость светом, столь значимая для сумрачной северо-западной Европы, в солнечной Италии воспринималась как извращение: ведь здесь люди, наоборот, ищут тени и прохлады. Итальянцы придерживались классических правил Древнего Рима, благо кругом в изобилии встречались римские развалины. Им нравились высокие фронтоны и круглые арки, а богато украшенным изваяниями фасадам они предпочитали орнаменты из разноцветных камней и мрамора.
Но Мерфин собирался поразить своей церковью даже флорентийцев. В плане храм состоял из нескольких квадратов, каждый из которых увенчивался куполом – пять в ряд и по два с каждой стороны средокрестия. Еще в Англии он слышал о куполах, но до Сиенского собора не видел ни одного воочию. Во Флоренции куполов не было. По верху шел ряд круглых окон, так называемых окули; вместо узких колонн, словно взмывавших к небу, Мерфин задумал плотные, круглые, прочно стоящие на земле, что было характерно для торговой Флоренции.
Он расстроился, но не удивился отсутствию каменщиков на лесах, работников, ворочавших тяжелые камни, или женщин, огромными баграми мешавших строительный раствор. На стройке было так же тихо, как и на двух предыдущих, однако Мерфин был уверен, что уж тут строительство будет возобновлено. Монахи живут по своим правилам, которые безразличны к потребностям и страданиям отдельных людей. Он обошел стройку и зашел в монастырь.
Тишина. Конечно, в монастыре и должна стоять тишина, но сейчас она отчего-то пугала. Мерфин миновал ворота и вышел в комнату ожидания. Обычно здесь дежурил кто-либо из братьев, изучавший рукописи в перерывах между приемами посетителей, но сегодня комната пустовала. Одолеваемый скверными предчувствиями, Мерфин прошел на внутренний двор. Там тоже было безлюдно.
– Эй! Есть кто-нибудь? – крикнул он.
Его голос эхом раскатился под каменными сводами.
Он обследовал монастырь. Все монахи пропали. На кухне трое мужчин сидели за столом, ели окорок и пили вино. На них была дорогая купеческая одежда, но спутанные волосы, косматые бороды и грязные руки выдавали в них нищих бродяг, что ограбили умерших. Когда Мерфин вошел, они испугались, но уставились на него с вызовом.
– Где святые братья? – спросил Мерфин.
– Умерли, – ответил один из нищих.
– Все?
– Все до одного. Ходили за больными, вот и заразились.
Мерфин видел, что бродяга пьян, однако, похоже, говорил правду. Нищие привольно расположились в монастыре, подъедали монашеские запасы и попивали вино. Значит, твердо знали, что никто возражать не станет.
Он вернулся в церковь. Стены хоров и трансепта уже стояли, угадывался верхний ярус с круглыми окнами. Мерфин уселся в средокрестии, между наваленными камнями, и принялся разглядывать свою работу. Надолго ли остановилась стройка? Если все монахи умерли, кому достанутся их деньги? Насколько ему было известно, монастырь не принадлежал никакому крупному монашескому ордену. Значит, на наследство может притязать епископ, а то и папа. Тяжба способна растянуться на много лет.
Этим утром Мерфин решил с головой уйти в работу, чтобы забыть о смерти Сильвии. Но теперь стало ясно, что работы у него нет – по крайней мере, временно. С тех самых пор, как десять лет назад чинил крышу в церкви Святого Марка в Кингсбридже, он всегда вел какое-либо строительство. Без работы его будущее не имело смысла.
Мерфин откровенно испугался: очнуться только для того, чтобы увидеть свою прежнюю жизнь полностью разрушенной. Свалившееся на голову богатство лишь усиливало ощущение потери. От прошлого осталась одна Лолла.
Он даже не знал, куда идти. Домой? Но невозможно днями напролет играть с трехлетней дочерью и беседовать с Марией, потому он продолжал сидеть на резном каменном основании колонны, глядя на недостроенный неф.
День начал клониться к вечеру, и Мерфин стал припоминать подробности своей болезни. Он пребывал в полной уверенности, что умрет. Выживало так мало людей, что он никак не рассчитывал оказаться в числе немногих счастливчиков. Когда сознание прояснялось, он, помнится, оглядывал свою жизнь, как будто та уже закончилась. Решил что-то очень важное для себя, но вот что именно? Теперь, в тишине и покое брошенной церкви, он вспоминал. Да, он совершил огромную ошибку. Какую? Поссорился с Элфриком, переспал с Гризельдой, отверг Элизабет Клерк… Все эти события имели серьезные последствия, но их нельзя было назвать ошибкой всей жизни.
Лежа в постели, обливаясь потом, кашляя и мучаясь от жажды, он почти хотел умереть, но что-то его удерживало. Что-то заставляло жить – и он вспомнил что.
Он хотел снова увидеть Керис.
Вот причина жить дальше. В бреду ему мерещилось ее лицо, и он рыдал от горя, думая, что может умереть здесь, в тысяче миль от нее. Ошибкой всей жизни было расстаться с нею.
Ухватив наконец ускользающую мысль и осознав испепеляющую истину этого откровения, он тогда почему-то обрел некое подобие блаженства.
«Это же бессмысленно, – думал он теперь. – Керис в монастыре. Она отказалась встретиться с ним, поговорить по душам». Но сердце не принимало доводов рассудка и требовало, чтобы он был там же, где Керис.
Мерфин сидел в недостроенном соборе, в пораженном неведомой хворью городе, и гадал, что Керис делает сейчас. Последние новости, дошедшие до него, гласили, что она приняла постриг от епископа. Это уже бесповоротно – по крайней мере, так считалось: Керис никогда не признавала правил, которые ей навязывали. С другой стороны, коли уж она что решила, переубедить ее обычно было невозможно. Нет сомнений, что она по-настоящему привержена своей новой жизни.
Так или иначе, он должен ее увидеть. Не увидеться с нею будет второй крупнейшей ошибкой в жизни.
Ведь он нынче свободен. Все узы, связывавшие его с Флоренцией, порваны, как и все брачные узы, не считая заботы о трех детях. Лоллу возьмет с собой. Дочь слишком юна и вряд ли запомнит боль утраты.
«Не руби сплеча, – сказал он себе. – Сначала нужно проверить завещание Алессандро и позаботиться о детях – в этом поможет Агостино Кароли. Затем потребуется перевести свое состояние в золото и переправить в Англию. В этом, если сохранились их европейские связи, тоже может помочь семейство Кароли». Сильнее всего страшил тысячемильный путь по Европе из Флоренции до Кингсбриджа. Притом Мерфин понятия не имел, как встретит его Керис, когда он приедет.
Необходимо все как следует, тщательно обдумать.
Спустя несколько секунд он собрался с духом.
Он едет домой.
54
Мерфин выехал из Италии в компании десятка купцов из Флоренции и Лукки. Они наняли судно из Генуи до старинного французского порта Марсель, оттуда сушей добрались до Авиньона – пристанища папы[76] в последние сорок лет, местонахождения роскошнейшего европейского двора и самого зловонного города, который когда-либо видел Мерфин, а там присоединились к большой группе клириков и паломников, направлявшейся на север.
Все путешествовали компаниями, чем многочисленнее, тем лучше. Купцы везли деньги и дорогие товары, нанимали вооруженных воинов для защиты от разбойников. Они были рады попутчикам: священнические облачения и значки паломников могли отпугнуть грабителей. Даже простых путников вроде Мерфина привечали охотно, потому что они увеличивали численность компании.
Основную часть своего состояния Мерфин доверил семейству Кароли во Флоренции. Их родные в Англии выдадут ему деньги. Кароли постоянно переводили средства таким образом, и девять лет назад Мерфин уже воспользовался их услугами, переправив толику денег из Кингсбриджа во Флоренцию. Разумеется, он знал, что случиться может всякое: купеческие семейства иногда разорялись, особенно если одалживали деньги ненадежным особам, наподобие королей и князей; поэтому Мерфин зашил крупную сумму в золотых флоринах в исподнюю сорочку.
Лолла наслаждалась путешествием. Единственному ребенку в компании уделяли много внимания. Днем она ехала в седле перед отцом, который крепко обнимал ее локтями, а пальцами держал поводья. Мерфин пел песни, читал стихи, рассказывал сказки и показывал на то, что виднелось вокруг, – на деревья, мельницы, мосты и храмы. Наверное, она не понимала и половины из сказанного, но отцовский голос доставлял ей радость.
Мерфин никогда раньше не проводил с дочерью столько времени. Они были вместе сутки напролет, день за днем, неделю за неделей. Он рассчитывал, что такая близость частично возместит девочке утрату матери, однако все выходило наоборот: он чувствовал, что ему самому без дочери было бы безмерно одиноко. Лолла больше не вспоминала маму, но то и дело обнимала отца за шею и изо всех сил прижималась к нему, словно боясь, что он ее отпустит.
Лишь однажды Мерфин испытал сожаление – перед огромным Шартрским собором, в шестидесяти милях от Парижа. Западный фасад собора украшали две башни. Северная стояла недостроенной, зато южная возносилась к небесам на триста пятьдесят футов. Башни напомнили ему, что когда-то он хотел возводить подобные здания. В Кингсбридже ему это вряд ли позволят.