– Сколько ей лет? – спросил Мерфин у матери, когда Тилли вышла.
– Четырнадцать.
Четырнадцатилетние девочки беременели довольно часто, но Мерфин считал, что в таких делах достойнее повременить. Ранние беременности обыкновенно случались в королевских семьях, где срочно требовалось произвести на свет наследников, и среди бедных и невежественных крестьян, которым было все равно. Иные сословия придерживались более строгих правил.
– А она не слишком молода? – тихо спросил Мерфин.
– Мы все просили Ральфа подождать, – ответила Мод, – но он не захотел.
Мать явно осуждала младшего сына. Тилли вернулась, привела слугу с подносом, на котором стояли кувшин вина и миска с яблоками. «А она миленькая, – подумал Мерфин, – только выглядит изможденной». Сэр Джеральд обратился к ней с натужной веселостью:
– Веселее, Тилли! Скоро приедет твой муж. Ты же не станешь встречать его с унылым лицом.
– Я устала от бремени, – призналась Матильда. – Поскорее бы ребенок родился.
– Осталось недолго, – проговорила Мод. – Недели три-четыре.
– Кажется, мои муки длятся вечность.
Послышался топот копыт. Мод подняла голову:
– Похоже, это Ральф.
Ожидая брата, которого не видел девять лет, Мерфин, как всегда, испытывал смешанные чувства. Его привязанность всегда отравляло осознание причиненного Ральфом зла. Изнасилование Аннет было лишь началом. В бытность разбойником брат убивал невинных мужчин, женщин, детей. Путешествуя по Нормандии, Мерфин слышал о злодействах, которые творило войско Эдуарда; хоть и не знал наверняка, как именно вел себя Ральф, но смешно было надеяться, что тот оставался в стороне от изнасилований, поджогов, грабежей и убийств. Однако Ральф его брат.
Мерфин не сомневался, что Ральфом тоже владеют смешанные чувства. Возможно, он не простил старшему брату, что тот выдал когда-то его укрытие. Пускай Мерфин взял с брата Томаса обещание не убивать Ральфа, он знал, что того непременно повесят, если поймают. Последними словами, которые он услышал от Ральфа в тюремном подвале, были: «Ты предал меня».
Ральф вошел в зал вместе с Аланом в грязной после охоты одежде. Мерфин ужаснулся его хромоте. Ральфу понадобилось мгновение, чтобы узнать брата. Потом он широко улыбнулся:
– Мой большой брат!
Это была старая шутка: Мерфин намного уступал младшему брату в росте.
Они обнялись. Невзирая ни на что, Мерфин был рад. «По крайней мере, мы оба живы, – думал он, – несмотря на войну и чуму». При расставании много лет назад ему казалось, что они больше не увидятся.
Ральф упал в кресло и велел Тилли:
– Принеси-ка пива, очень хочется пить.
Мерфин понял, что никаких упреков не будет.
Он рассматривал брата, который сильно изменился с того давнего дня, когда уехал на войну. Ральф лишился пальцев на левой руке – верно, в бою: выглядел нездоровым: лицо пошло прожилками от пристрастия к выпивке, кожа казалась сухой и шелушилась.
– Хорошо поохотились?
– Привезли косулю, жирную, как корова, – довольно отозвался Ральф. – На ужин будет оленья печень.
Мерфин спросил о военной службе, и брат рассказал несколько памятных историй. Отец пришел в восторг.
– Один английский рыцарь стоит десяти французских! – воскликнул он. – Битва при Креси это доказала.
Как ни странно, Ральф ответил сдержанно:
– Как по мне, английские рыцари мало чем отличаются от французских. Французы еще не оценили преимуществ построения, которое мы тогда применили, с лучниками по бокам от спешенных рыцарей и пехоты. Они до сих пор лезут напролом и долго будут лезть, я так думаю. Но рано или поздно они разберутся, что к чему, и станут действовать иначе. До тех пор у нас будет практически безупречная оборона. К несчастью, узкий строй не годится для наступления, потому завоевали мы не много.
Мерфин изумился тому, насколько брат повзрослел. Война научила его глубине и тонкости суждений, раньше для него нехарактерным.
Сам он в свою очередь рассказывал о Флоренции: небывалых размерах города, богатстве купцов, церквях, дворцах. Ральфа особенно заинтересовало упоминание о наложницах.
Стемнело; слуги внесли лампы и свечи, а затем подали ужин. Ральф выпил много вина. Мерфин обратил внимание, что брат почти не заговаривает с Тилли. Это не слишком его удивило. Ральф был тридцатилетним воином, половину взрослой жизни провел в сражениях, а Тилли – четырнадцатилетняя девчонка, воспитанница монастырской школы. О чем им говорить?
Поздно вечером, когда Джеральд и Мод ушли домой, а Матильда отправилась спать, Мерфин заговорил о Вулфрике. Он несколько воодушевился, увидев перед собою брата, который выказывал признаки зрелости. Ральф явно простил давние обиды, а его рассудительная оценка английских и французских действий была лишена всякой спеси по отношению к противнику.
– По пути сюда я провел ночь в Уигли.
– Так понимаю, сукновальня работает? – уточнил Ральф.
– Алое сукно приносит прибыль Кингсбриджу.
Ральф пожал плечами.
– Марк-ткач платит мне вовремя. – Сукноделие, разумеется, было делом ниже рыцарского достоинства.
– Я ночевал у Гвенды и Вулфрика. Ты помнишь, Гвенда – детская подруга Керис.
– Помню, как все мы столкнулись в лесу с сэром Томасом Лэнгли.
Мерфин покосился на Алана Фернхилла. Они все сдержали детскую клятву и никому не рассказывали о той встрече. Мерфин намеревался молчать и дальше, чувствуя, что это по-прежнему важно для Томаса, пусть и по неведомой причине. Алан не пошевелился: очень много выпил и явно плохо соображал. Мерфин быстро продолжил:
– Керис просила меня поговорить с тобой о Вулфрике. Она считает, что ты уже достаточно наказал его за ту драку. И я с ней согласен.
– Он сломал мне нос!
– Я был там, помнишь? Ты сам не без вины. Оскорбил его невесту. Как ее?..
– Аннет.
– Разве ее груди стоили сломанного носа? Ты тогда опозорился.
Алан расхохотался, но Ральфу было нисколько не смешно.
– Из-за Вулфрика меня чуть не повесили. Он подговорил лорда Уильяма, когда Аннет вообразила, будто я ее изнасиловал.
– Но тебя не повесили. А ты распорол Вулфрику щеку, когда бежал от суда. У него теперь зубы наружу торчат. Шрам не сойдет.
– Вот и славно.
– Ты мстишь уже одиннадцать лет. Его жена отощала, дети больны. Может, хватит, Ральф?
– Нет.
– Что значит «нет»?
– Не хватит.
– Но почему? – в раздражении воскликнул Мерфин. – Не понимаю тебя.
– Я и дальше буду наказывать Вулфрика, ничего ему не дам и буду его унижать. Его самого и его женщин.
Мерфина потрясла подобная откровенность.
– Великие небеса, для чего все это?
– Трудно ответить в двух словах. Я научился тому, что прямота до добра не доводит. Но ты мой большой брат, и я всегда нуждался в твоем одобрении.
«Каким Ральф был, таким и остался, – понял Мерфин, – просто теперь лучше, чем в молодости, понимает себя».
– Причина проста, – продолжал брат. – Вулфрик меня не боится. Не испугался тогда, на шерстяной ярмарке, и не боится до сих пор, после всего, что я ему сделал. Поэтому он будет страдать дальше.
Мерфин обомлел.
– Это же пожизненный приговор.
– В тот день, когда я увижу в его глазах страх, он получит все, чего пожелает.
– Тебе это так важно? – с сомнением спросил Мерфин. – Чтобы тебя боялись?
– Важнее всего на свете, – ответил Ральф.
57
Возвращение Мерфина обернулось для города переменами. Керис наблюдала за происходящим с удивлением и восхищением. Началось все с победы над Элфриком в приходской гильдии. Люди осознали, что из-за невежества олдермена Кингсбридж мог лишиться моста, и это пробудило их от равнодушия. Но все понимали, что Элфрик не более чем прихвостень Годвина, и подлинным средоточием недовольства стало аббатство.
Больше никто не хотел подчиняться приору. Город пробуждался, и Керис это радовало. Перед Марком-ткачом виднелась возможность победить на выборах первого ноября и стать олдерменом. Если это произойдет, приор Годвин больше не сможет хозяйничать по-прежнему, и тогда, возможно, город оживет – с рынками по субботам, с новыми сукновальнями, с независимыми судами, которым верят торговцы.
Впрочем, куда сильнее Керис беспокоила собственная участь. Возвращение Мерфина стало этаким землетрясением и потрясло ее жизнь до основания. Сначала она просто ужаснулась мысли, что придется бросить все, чем ей выпало заниматься последние девять лет: расстаться с положением в монастыре, оставить заботливую Сесилию, влюбленную Мэйр, престарелую Юлиану, а главное – госпиталь, ныне такой чистый, благоустроенный и гостеприимный.
Но дни становились короче и холоднее, а Мерфин отремонтировал мост и приступил к строительству новых домов на острове Прокаженных – где задумал целую улицу, – и решимость Керис задержаться в монашестве слабела. Ограничения, которые она уже было перестала замечать, вновь начали раздражать. Привязанность Мэйр, вносившая приятное разнообразие в повседневность, стала приводить в бешенство. Керис даже начала воображать, какой может оказаться совместная жизнь с Мерфином.
Еще она много думала о Лолле и о том ребенке, которого могла бы родить от Мерфина. Свои темные глаза и черные волосы девочка, верно, унаследовала от матери-флорентийки. У их с Мерфином общей дочери скорее всего были бы зеленые глаза, как у всех в роду Керис. Поначалу было противно и страшно думать о том, чтобы бросить монастырь и удочерить ребенка другой женщины, однако, увидев Лоллу, Керис изменила свое отношение.
Конечно, в монастыре она ни с кем не могла об этом поговорить. Мать Сесилия скажет, что нужно хранить обеты; Мэйр будет умолять остаться. Керис мучилась в одиночестве, не в силах заснуть по ночам.
Ссора из-за Вулфрика привела ее в отчаяние. Когда Мерфин ушел, она заперлась в аптеке и разрыдалась. Почему все настолько запутанно? Ведь она всего-навсего хотела поступить правильно.
Пока Мерфин ездил в Тенч, Керис открылась Медж, жене Марка-ткача.