Через два дня после отъезда Мерфина Медж рано утром пришла в госпиталь. Керис и Мэйр занимались текущими делами.
– Мне тревожно за Марка, – сказала Медж.
Мэйр повернулась к Керис.
– Я ходила к нему вчера. Он вернулся из Мелкума с жаром и расстройством желудка. Я тебе не говорила: мне показалось, что недомогание легкое.
– Он уже кашляет кровью, – прибавила Медж.
– Идем, – ответила Керис.
Марк и Медж были ее верными друзьями, и она решила сама осмотреть Марка. Взяла сумку с основными лекарствами и направилась с Медж в их дом на главной улице.
Трое сыновей ткача встревоженно бродили по столовой наверху. Медж отвела Керис в спальню, где стоял скверный запах. Монахиня привыкла к этому запаху – смеси вони от пота, рвоты, испражнений. Марк, весь в испарине, лежал на соломенном тюфяке. Его огромный живот торчал так, будто он собирался рожать. Рядом с отцом стояла Дора.
Керис встала на колени около больного и спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
– Отвратительно, – прохрипел Марк. – Можно попить?
Дора передала монахине кружку с вином, и та поднесла ее к губам Марка. Было странно видеть великана столь беспомощным: все равно что прийти на поляну, где рос дуб, известный тебе с детства, и увидеть, что дерево повалила молния.
Керис приложила руку ко лбу ткача: горячий, так что ничего удивительного, что Марка мучает жажда.
– Давайте ему как можно больше пить, – распорядилась Керис. – Лучше разбавленное пиво, чем вино.
Она не стала говорить Медж, что болезнь Марка привела ее в недоумение и обеспокоила. Жар и желудочное расстройство – обычное дело, но кашель с кровью казался чрезвычайно дурным признаком.
Керис достала из сумки кувшинчик с розовой водой, смочила небольшую тряпочку и протерла ткачу лицо и шею. Больной тут же успокоился: влага охладила кожу, а запах перебил зловоние.
– Выдам тебе это средство из моей аптеки, – сказала монахиня Медж. – Врачи прописывают его при воспалении мозга. Жар горячий и сырой, а роза сухая и прохладная – так говорят монахи. Как бы там ни было, настой облегчит состояние Марка.
– Спасибо.
Но Керис не знала действенного лекарства от кашля с кровью. Врачи-монахи сказали бы, что все от избытка дурной крови, и прописали бы кровопускание, но такое лечение они назначали практически ото всего, и Керис в него не верила.
Протирая Марку горло, она заметила у него на шее и груди лилово-черную сыпь, о которой не упоминала Медж.
С таким она еще не сталкивалась и потому растерялась, но постаралась не показать свое смятение Медж.
– Пойдем за розовой водой.
Когда женщины возвращались в госпиталь, взошло солнце.
– Ты очень добра к нам. Пока ты не занялась сукноделием, мы были самыми бедными в городе.
– Дело расцвело благодаря вашим усилиям.
Медж кивнула, поскольку твердо знала, кто и что делал.
– Все равно без тебя ничего бы не было.
Керис нежданно для себя самой провела Медж через дворик в аптеку, где можно было поговорить. Обычно мирянам проходить сюда не разрешалось, но имелись исключения, а Керис теперь занимала достаточно высокую должность, чтобы решать, когда можно нарушить правила.
В маленькой тесной комнатке она отлила в глиняную бутыль розовой воды и попросила у Медж шесть пенсов, а потом сказала:
– Думаю снять обет.
Медж кивнула, вовсе не удивившись.
– Все судачат об этом. Гадают, что ты выберешь.
Монахиню потрясло, что горожане разгадали ее мысли.
– Откуда они знают?
– Не нужно быть ясновидящим. Ты поступила в монастырь, только чтобы избежать казни за ведьмовство. С учетом всех твоих заслуг приговор могут отменить. Вы с Мерфином любили и подходили друг другу. Он вернулся. По крайней мере, ты не можешь не задумываться об этом.
– Я просто не знаю, каково быть чьей-то женой.
Медж пожала плечами.
– Ничего особенного. Мы с Марком вместе ведем дела. Кроме того, на мне домашнее хозяйство, чего требуют все мужья, но это не так уж трудно, особенно когда есть деньги на прислугу. Да, дети тоже всегда будут твоей заботой, а не мужниной. Но я справляюсь, и ты справишься.
– Что-то я не слышу счастья в твоем голосе.
Медж улыбнулась.
– Полагаю, про светлые стороны тебе уже все известно. Когда тебя любят, восхищаются, когда ты знаешь, что на свете есть человек, который всегда за тебя заступится, когда каждый вечер ложишься в постель с сильным и нежным, который хочет тебя… По-моему, это и есть счастье.
Эти простые слова рисовали столь живую картину, что на Керис вдруг напала почти непереносимая тоска. Ей нестерпимо захотелось оставить холодный монастырь, где нет любви к ближнему и запрещено касаться другого человека. Зайди сейчас в аптеку Мерфин, она бросилась бы ему на шею, сорвала бы с него одежду и повалила на пол.
Медж смотрела с легкой улыбкой, словно читая ее мысли, и Керис покраснела.
– Не смущайся, я тебя понимаю. – Медж положила шесть серебряных пенни на скамейку и взяла бутыль. – Пойду-ка я домой, к мужу.
Керис овладела собой.
– Постарайся, чтобы ему было удобно, и немедленно пошли за мной, если что-нибудь изменится.
– Спасибо, сестра. Не знаю, что бы мы без тебя делали.
На обратном пути в Кингсбридж Мерфин пребывал в задумчивости. Даже бойкое, пускай бессмысленное лопотание Лоллы не отвлекало от размышлений. Ральф многому научился, но в глубине души ничуть не изменился: остался жестоким и грубым, пренебрежительно относился к юной жене, с трудом терпел родителей и по-прежнему был болезненно мстителен. Ему нравилось быть лордом, но об ответственности по отношению к крестьянам он и не помышлял, явно полагая, что все вокруг, включая людей, создано для удовлетворения его прихотей.
А вот насчет Кингсбриджа можно было порадоваться. Очень похоже на то, что в День Всех Святых олдерменом станет Марк, и тогда город может возродиться.
Мерфин вернулся в город накануне праздника, в последний день октября. В этом году День Всех Святых выпал на пятницу, поэтому в Кингсбридж съехалось меньше людей, чем когда одиннадцатилетний Мерфин познакомился с десятилетней Керис, – тогда ночь злых духов пришлась на субботу. Но и сейчас все тревожились и с наступлением темноты намеревались отсиживаться по домам.
На главной улице он увидел старшего сына Марка – Джона.
– Отец в госпитале, – поведал юноша. – У него жар.
– Не вовремя, – опечалился Мерфин.
– Ну да, сегодня все наперекосяк.
– Я имею в виду не приметы. Завтра утром его ждут на заседании приходской гильдии. Олдермена нельзя избирать заочно.
– Не думаю, что он пойдет завтра на какие-нибудь заседания.
Мерфин забеспокоился. Отведя лошадей в «Колокол» и передав Лоллу на попечение Бесси, он отправился в монастырь, где столкнулся с Годвином и Петраниллой.
Наверное, обедали вместе, и теперь приор провожал мать до ворот. Они оживленно беседовали, и Мерфин догадывался, что их волновало: велик был риск, что их ставленник Элфрик лишится должности олдермена. Увидев Мерфина, они резко замолчали.
Затем Петранилла слащаво проговорила:
– Очень жаль, что Марк заболел.
Заставляя себя быть вежливым, Мерфин ответил:
– Простая лихорадка.
– Мы будем молиться, чтобы он поскорее поправился.
– Благодарю вас.
Мерфин зашел в госпиталь и наткнулся на хмурую Медж.
– Он кашлял кровью, – глухо произнесла она. – Все время просит пить.
Она поднесла кружку с элем к губам Марка.
На лице и руках великана виднелись лилово-черные прыщи. Он обливался потом, а из носа у него шла кровь.
Мерфин спросил:
– Неважно, Марк?
Больной как будто даже не услышал его.
– Пить, – прохрипел он.
Медж вновь поднесла мужу кружку.
– Сколько бы он ни пил, его все равно мучает жажда.
В ее голосе слышалась не свойственная этой женщине растерянность.
Мерфин испугался. Ткач часто ездил в Мелкум, где встречался в том числе с моряками из охваченного чумой Бордо.
Завтрашнее собрание приходской гильдии стало теперь для Марка последней из забот. Мерфин вполне его понимал.
Хотелось закричать, что всем грозит смертельная опасность, но он стиснул зубы. Никто не станет слушать перепуганного человека; кроме того, у него нет полной уверенности. Не исключено ведь, что Марка поразила не та хворь, которой так боялся Мерфин. Вот когда удостоверится, он позовет Керис и спокойно, рассудительно поговорит с нею наедине. Очень скоро.
Сама Керис между тем протирала Марку лицо какой-то жидкостью со сладким запахом. Ее черты словно закаменели. Мерфин хорошо знал это выражение: Керис прятала чувства. Пожалуй, она догадывалась, сколь серьезным является заболевание ткача.
Марк стискивал в пальцах пергамент – скорее всего, с молитвой или с библейским стихом, а может, с магическим заклинанием. Наверняка Медж постаралась; Керис не верила в целебные свойства подобных письмен.
В госпиталь вошел приор Годвин, за которым, как всегда, следовал Филемон.
– Отойдите от постели! – тут же велел он. – Как же может человек выздороветь, не видя алтаря!
Мерфин и обе женщины отступили, и настоятель, склонившись над больным, пощупал ему лоб и запястье и сказал:
– Покажите мочу.
Врачи-монахи придавали большое значение моче. Керис передала Годвину одну из особых стеклянных бутылочек-уриналов, что хранились в госпитале для этих целей. Не нужно было обучаться в университете, чтобы разглядеть в моче Марка кровь. Приор вернул уринал сестре.
– Этот человек страдает перегревом крови. Ему нужно сделать кровопускание и кормить кислыми яблоками и рубцом.
Пережив флорентийскую чуму, Мерфин знал, что настоятель городит вздор, но промолчал. У него уже почти не оставалось сомнений. Кожная сыпь, кровотечение, жажда: та самая болезнь, которую он перенес во Флоренции, которая погубила Сильвию и всю ее семью, la moria grande.
Чума пришла в Кингсбридж.