Когда сгустились сумерки, Марку стало трудно дышать. Керис видела, что великан слабеет, и испытывала досадную беспомощность, как всегда, когда не могла помочь больному. Марк погрузился в беспокойное забытье, потел и хрипло дышал, глаза его оставались закрытыми. Мерфин тихо посоветовал Керис проверить под мышками, и она обнаружила крупные вздутия наподобие волдырей. Она не стала уточнять, что это может значить, решила спросить позже. Монахини молились, а Медж и четверо ее детей бестолково мялись у постели больного.
Наконец Марк содрогнулся, кровь хлынула у него изо рта, обмяк, замер и перестал дышать.
Дора громко зарыдала. Сыновья изо всех сил пытались сдержать слезы. Медж плакала почти беззвучно.
– Это был самый лучший мужчина на свете, – проговорила она, обращаясь к Керис. – Почему Господь забрал его?
Керис сама едва справлялась с горем, хотя ее утрата не шла ни в какое сравнение с их потерей. Она не знала, почему Всевышний так часто забирает лучших, а худших оставляет жить и творить зло. Сама мысль о благодетельном божестве, наблюдающем за каждым человеком, казалась нелепой в подобные мгновения. Священники утверждали, что болезни посылаются небом за грехи. Марк и Медж любили друг друга, заботились о детях и усердно трудились; за что же их наказывать?
Ответа на вопросы веры не существовало, и Керис поспешила заняться неотложными делами. Хворь Марка изрядно ее обеспокоила, и она поняла, что Мерфину об этой болезни что-то известно. Проглотив слезы, она первым делом отправила Медж с детьми домой отдохнуть, велела монахиням подготовить тело к погребению и сказала Мерфину:
– Мне нужно с тобой поговорить.
– А мне с тобой.
Керис заметила, что Мерфин чуть ли не дрожит от страха. Такое случалось нечасто, и она испугалась еще больше.
– Идем в собор.
На соборной лужайке дул зимний ветер. Ночь стояла ясная, звезды светили ярко. Братья в алтаре готовились к утренней службе Всех Святых. Керис и Мерфин встали в северо-западном углу нефа, подальше от монахов, чтобы их никто не услышал. Дрожа и кутаясь в накидку, Керис спросила:
– Ты знаешь, отчего умер Марк?
Мерфин судорожно выдохнул.
– Чума. La moria grande.
Керис кивнула. Именно этого она опасалась. На всякий случай уточнила:
– Откуда ты знаешь?
– Марк ездил в Мелкум, встречался с моряками из Бордо, а там улицы завалены трупами.
– Да, он только что вернулся. – Ей отчаянно не хотелось верить Мерфину. – Но почему ты уверен, что это чума?
– Все признаки налицо: жар, лилово-черная сыпь, кровотечение, бубоны под мышками, а самое главное – жажда. Господи, как мне это знакомо! Я ведь один из немногих, кто выжил. Почти все умирают за пять дней, часто быстрее.
Керис вдруг почудилось, что настал судный день. До нее доходили жуткие вести из Италии и Южной Франции, где вымирали целые семьи, где непогребенные тела гнили на пустынных городских площадях, где осиротевшие малыши с плачем ползали по улицам, а скот в заброшенных деревнях дох без присмотра. Неужели это все постигнет Кингсбридж?
– Что делают итальянские врачи?
– Молятся, поют гимны, пускают кровь, прописывают свои любимые лекарства и дерут втридорога. Что они ни делают, все напрасно.
Они стояли вплотную друг к другу, говорили вполголоса. В слабом свете свечей с алтаря Керис видела лицо Мерфина. Тот смотрел на нее непривычно пристально. Казалось, он чем-то сильно взволнован, и это что-то – вовсе не скорбь по Марку. Нет, его чувство имеет отношение к ней.
Она спросила:
– Каковы вообще итальянские врачи, если сравнивать с нашими?
– После мусульман они считаются самыми сведущими. Они даже режут мертвые тела, чтобы побольше узнать о болезнях. Но ни один из них не вылечил никого от чумы.
Керис отказывалась мириться с полной безнадежностью его слов.
– Но что-то же можно сделать!
– Увы. Вылечить от чумы нельзя, хотя некоторые считают, что ее можно избежать.
– Как? – тут же вскинулась монахиня.
– Похоже, она передается от человека человеку.
Керис кивнула.
– Как и большинство болезней.
– Обычно если в семье кто-то заболевает, за ним сваливаются остальные. Чем ближе к больному, тем опаснее.
– Разумно. Некоторые вообще утверждают, что заболеть можно, посмотрев на больного.
– Во Флоренции монахини советовали нам по возможности не выходить из дома, избегать скоплений людей, рынков, заседаний гильдий, вообще всяких собраний.
– А церковные службы?
– Нет, этого они не говорили, хотя многие не ходили и в храмы.
Эти слова отвечали давним мыслям Керис. В ее сердце снова вспыхнула надежда. А вдруг она сможет предотвратить чуму?
– А что сами монахини, врачи, люди, которые вынуждены соприкасаться с больными?
– Священники отказывались принимать исповедь шепотом, чтобы не быть слишком близко к больным. Сестры в госпиталях надевали полотняные повязки на рот и нос, чтобы не дышать тем же воздухом. Знаю, что кое-кто мыл руки уксусом. Священники-врачи уверяли, что все эти средства бессильны, и многие уехали из города.
– Что, действительно не помогло?
– Трудно сказать. Ни одна из мер предосторожности толком не применялась до тех пор, пока чума не развернулась в полную силу. Но и тогда общего порядка не было, каждый пробовал что-то свое.
– Все-таки нужно попытаться.
Мерфин кивнул, помолчал и добавил:
– Есть заведомо надежное средство.
– Какое?
– Бежать. – Керис поняла, что он уже давно собирался это сказать. – Даже присловье разошлось: уезжай как можно раньше, как можно дальше и надолго. Те, кто так поступил, не заболели.
– Мы не можем уехать.
– Почему?
– Не говори глупостей. В Кингсбридже шесть или семь тысяч человек – все не уедут. Куда им деваться?
– Я не говорю про всех. Только про тебя. Послушай, может, ты еще не подхватила чуму от Марка. Медж и дети почти наверняка заразились, но ты провела возле него не так много времени. Мы еще можем убежать. сегодня же – ты, я и Лолла.
Керис замутило от страха, что чума распространяется настолько быстро. Неужели она обречена?
– Куда?
– В Уэльс или в Ирландию. Найдем отдаленную деревню, где приезжих не видят годами.
– Ты же переболел и уверял, что этой болезнью не заражаются дважды.
– Точно. А некоторые вообще не заболевают. Как Лолла, например. Если она не заразилась от Сильвии, то скорее всего уже вообще не заразится.
– Тогда зачем тебе Уэльс?
Мерфин воззрился на нее, и Керис внезапно поняла, что он боится за нее, боится, что она может умереть. У нее на глазах выступили слезы. Тут же вспомнились слова Медж насчет мужчины, который всегда готов за тебя заступиться. Значит, она Мерфину дорога, несмотря ни на что. Тут мысли перескочили на несчастную Медж, раздавленную горем утраты того, кто всегда за нее заступался. Ну и дура же она, Керис, раз хотя бы мысленно отвергала Мерфина!
Что ж, ей с этим жить.
– Я не могу уехать из Кингсбриджа. Вообще, не только сейчас. Когда кто-то заболевает, все надеются на меня. А когда разразится чума, за помощью будут обращаться только ко мне. Бежать… просто не знаю, как это объяснить.
– Мне кажется, я понимаю, – ответил Мерфин. – Как если бы ты была воином, бегущим с поля боя от первой же неприятельской стрелы. Ты бы ощущала себя трусихой.
– И обманщицей. Ведь я столько лет уверяла, что живу для других.
– Извини, но я не мог не предложить. – Мерфин помолчал. – Судя по всему, в обозримом будущем ты не снимешь обет.
Печаль в его голосе едва не надорвала Керис сердце.
– Нет. В госпиталь приходят за помощью. Мне нужно быть там, в монастыре, делать свое дело. Нужно быть монахиней.
– Что ж, будь.
– Не унывай.
Мерфин криво улыбнулся.
– Есть поводы для веселья?
– Ты сказал, что погибла почти половина населения Флоренции?
– Около того.
– Значит, половина не заразилась.
– Как Лолла. Никто не знает почему. Может, такие люди наделены некой особенной силой. Или болезнь поражает случайно – как стрелы, выпущенные во вражеский стан убивают, одних и не задевают других.
– Как бы то ни было, уцелеть возможно.
– Один к двум.
– Как монетку бросать.
– Орел или решка. Жизнь или смерть.
58
На похороны Марка собрались сотни людей. Ткач был одним из самых видных горожан, но люди пришли попрощаться с ним не только из-за этого. Явились бедные ткачи из окрестных деревень, некоторым пришлось шагать до города несколько часов. «Как же его любили, – думал Мерфин. – Добрый великан просто зачаровывал людей».
Шел дождь, и богачи наравне с бедняками мокли у могилы. Холодные капли дождя мешались с горячими слезами на лицах скорбящих. Медж обнимала своих младших Денниса и Ноя. Рядом стояли Джон и Дора, оба намного выше матери. Их можно было принять за родителей одинокой женщины с мальчиками.
Мерфин мрачно прикидывал, кому из них суждено умереть следующим.
Шестеро сильных мужчин, пыхтя от натуги, опустили в могилу необычно большой гроб. Монахи затянули последний гимн, Медж безостановочно рыдала. Могильщики принялись бросать в яму комья намокшей земли, и толпа начала расходиться.
К Мерфину подошел брат Томас и, натянув капюшон в попытке укрыться от дождя, сообщил:
– У аббатства нет денег перестраивать башню. Годвин поручил Элфрику снести старую и настелить крышу над средокрестием.
Мерфин заставил себя оторваться от апокалиптических мыслей о чуме.
– Чем настоятель будет платить Элфрику?
– Сестры заплатят.
– Я думал, они ненавидят Годвина.
– Ты же знаешь, что ризницей заведует сестра Элизабет. Приор в свое время оказал услугу ее родичам, которые держат землю от аббатства. Большинство монахинь его ненавидят, это правда, но им нужен храм.
Мерфин не собирался так просто отказываться от мечты поставить высокую башню.
– Если я найду деньги, приор согласится на новую башню?