Керис убеждала себя, что это скорее всего обычная простуда. Прощупала шею Мэйр, приспустила ворот балахона.
Мэйр слабо улыбнулась.
– Хочешь осмотреть мою грудь?
– Да.
– Все вы, монашки, одинаковые.
Сыпи Керис не увидела. Может, и вправду обычная простуда?
– У тебя где-нибудь болит?
– Очень сильно саднит под мышкой.
Это мало о чем говорило. Болезненные вздутия под мышками возникали при множестве болезней, не только при чуме.
– Идем-ка в госпиталь.
Когда Мэйр приподняла голову, Керис увидела на подушке пятна крови.
Ее как будто кто-то ударил. Марк-ткач тоже кашлял кровью. А Мэйр первая ухаживала за Марком: ходила к нему в дом за день до Керис.
Керис подавила страх и помогла сестре подняться. На глаза наворачивались слезы, но приходилось быть сильной. Мэйр приобняла Керис за пояс и положила голову на плечо, словно ей требовалась опора, чтобы переставлять ноги. Керис не стала отстраняться. Они спустились по лестнице и через женский дворик двинулись к госпиталю.
Керис уложила Мэйр на тюфяк возле алтаря, принесла из фонтана во дворике кружку холодной воды. Девушка жадно выпила, а Керис омыла ее лицо и шею розовой водой. Спустя какое-то время Мэйр вроде бы заснула.
Прозвонил колокол к службе третьего часа. Керис обыкновенно пропускала эту службу, но сегодня почувствовала, что ей нужно успокоиться и сосредоточиться, и присоединилась к веренице монахинь, направлявшихся в собор. Старые серые камни казались особенно холодными и жесткими. Керис пела вместе со всеми, хотя в ее душе бушевала буря.
У Мэйр чума. Сыпи нет, но налицо все остальное – жар, жажда, кашель с кровью. Она может умереть.
Керис ощущала себя страшно виноватой. Мэйр преданно ее любила, однако ответной любви не добилась, не в той полноте, которой жаждала. А теперь она умирает. Керис хотелось, чтобы все было иначе. Нужно было подарить Мэйр счастье. Нужно спасти ей жизнь. Она пела псалмы и плакала, надеясь, что любой, кто заметит ее слезы, примет их за упоение верой.
После службы у дверей южного трансепта ее окликнула послушница:
– Вас просили срочно пройти в госпиталь.
Сестру дожидалась Медж с белым от ужаса лицом.
Вопросы были излишними. Керис подхватила сумку с лекарствами и по соборной лужайке, ежась от порывов кусачего ноябрьского ветра, устремилась к дому Медж на главной улице. Дети ждали в жилой комнате наверху. Старшие с испуганным видом сидели за столом, младшие оба лежали на полу.
Керис быстро их осмотрела. Обнаружила жар у всех четверых. У Доры носом шла кровь. Мальчики кашляли.
На плечах и шее каждого отыскалась черно-лиловая сыпь.
Медж спросила:
– Это ведь то самое, от чего умер Марк? Они заболели чумой?
Керис кивнула:
– Мне очень жаль.
– Надеюсь, я тоже умру, – проговорила Медж. – И на небесах мы окажемся вместе.
59
Керис ввела в госпитале меры предосторожности, о которых упоминал Мерфин. Порвала тряпки на маски монахиням, имеющим дело с больными чумой; обязала всех после прикосновения к заразившимся мыть руки уксусом, разбавленным водой. Кожа трескалась, но Керис настояла на своем.
Медж привела в госпиталь детей – и свалилась сама. Заразилась и Старушка Юлия, лежавшая рядом с умирающим Марком-ткачом. Керис мало чем могла им помочь: разве что протереть лицо, чтобы остудить жар, принести холодной воды из фонтана во дворике, замыть следы кровавой рвоты – и ждать, когда больные умрут.
Хлопоты не оставляли возможности задуматься о собственной смерти. Керис ловила испуг и восхищение во взглядах горожан, наблюдавших, как она ухаживает за заболевшими, но вовсе не ощущала себя самоотверженной мученицей. Нет, она воспринимала себя как человека, который не любит терзаться сомнениями и сидеть сложа руки, который предпочитает действовать. Как и всех прочих, ее преследовал вопрос, кто умрет следующим, но она не поддавалась унынию.
В госпиталь заглянул приор Годвин, но надеть маску отказался, заявил, что это бабские бредни. Его заключение не претерпело изменений: он приписал болезнь разгоряченной крови и посоветовал, помимо кровопускания, кормить больных кислыми яблоками и бараньим рубцом.
Что бы ни ели заболевшие, их все равно тошнило, а что касается кровопускания, то Керис не сомневалась, что от этого станет только хуже. Бедолаги и без того теряли много крови – выкашливали и выблевывали сгустки, мочились кровью. Однако монахи считались учеными врачами, и приходилось выполнять их распоряжения. У нее попросту не хватало времени злиться всякий раз, когда она заставала коленопреклоненного монаха или монахиню у постели очередного больного, когда видела, как вытягивают руку, взрезают жилу маленьким острым ножом, поддерживая локоть, а в стоявшую на полу миску вытекает по пинте, а то и больше, бесценной крови.
Наконец Керис присела возле Мэйр и взяла подругу за руку. Ей было наплевать на неодобрение окружающих. Чтобы облегчить страдания Мэйр, она дала той малую толику макового дурмана, готовить который научилась у знахарки Мэтти. Кашель не прекратился, но уже донимал Мэйр не так сильно. После очередного приступа дышать становилось легче, и Мэйр могла говорить.
– Спасибо тебе за ту ночь в Кале, – прошептала она. – Знаю, ты не оценила, зато я словно на небесах побывала.
Керис старалась не расплакаться.
– Мне жаль, что я не смогла дать тебе того, чего ты хотела.
– Ты любила меня, пусть и по-своему. – Мэйр снова зашлась в кашле. Когда кашель стих, Керис вытерла кровь с ее губ. – Я люблю тебя.
Мэйр закрыла глаза.
Тут Керис дала волю слезам, не заботясь о том, что кто-то может их увидеть и бог знает что подумать. Сквозь завесу слез она смотрела на Мэйр, а та становилась все бледнее, дышала все слабее. Какое-то время спустя дыхание остановилось.
Керис продолжала сидеть, где сидела, на полу рядом с тюфяком, продолжала держать умершую за руку. Мэйр даже в смерти оставалась красавицей, бледной и неподвижной. Лишь один человек на свете любил Керис столь же беззаветно, и это был Мерфин. До чего же странно, что она отвергла и его. Наверное, что-то не так с ней самой, какое-то душевное уродство мешает ей любить, подобно остальным женщинам, и принимать любовь.
Той же ночью умерли все дети Марка-ткача и Старушка Юлия.
Керис пребывала в полнейшем смятении. Неужели ничего нельзя сделать? Чума распространялась быстро и не ведала пощады. Все будто очутились в тюрьме и гадали, кому следующему выпадет отправиться на виселицу. Неужто Кингсбридж превратится в подобие Флоренции и Бордо, где трупы валяются на улицах? В ближайшее воскресенье перед собором должен открыться рынок. Придут сотни людей из окрестных деревень, смешаются с горожанами в церквях и тавернах. Сколько вернутся домой смертельно больными? В такие мгновения, испытывая мучительную беспомощность, Керис понимала, почему люди, бывает, опускают руки и отдаются на волю случая, приговаривая, что все во власти духов. Впрочем, это не для нее.
Когда умирал кто-то из братии или сестер, проводилась особая поминальная служба: монахи и монахини молились о душе усопшего. Мэйр и Старушку Юлию все любили: Юлиану – за доброе сердце, а Мэйр – за красоту. Многие сестры плакали. Хоронили усопших заодно с детьми Медж, и на кладбище собралось несколько сотен горожан. Сама Медж не вставала с тюфяка в госпитале.
Под серым, как шифер, небом Керис почудилось, будто она ловит запах снега в порывах студеного северного ветра. Брат Иосиф прочел молитву, и шесть гробов опустили в землю.
Кто-то из толпы задал вопрос, мучивший всех:
– Брат Иосиф, мы все умрем?
Иосиф среди монахов-врачей пользовался наибольшим уважением. Стоявший на пороге шестидесятилетия, лишившийся зубов, он был рассудителен, но держался нисколько не спесиво.
– Да, друг, мы все умрем, – ответил он, – но лишь Господу ведомо, когда именно. Потому нужно каждый миг быть готовым к встрече со Всевышним.
Бетти Бакстер, охочая до расспросов, уточнила:
– Как нам справиться с чумою? Это ведь чума, так?
– Лучшая защита – молитва, – сказал Иосиф. – Если Господу будет угодно вас забрать, идите в храм и исповедуйтесь в своих грехах.
Бетти не удовлетворилась таким ответом.
– Мерфин говорит, что во Флоренции люди сидели по домам, чтобы не сталкиваться с больными. Это правильно?
– Не думаю. Разве флорентийцы избегли чумы?
Все повернулись к Мерфину, который стоял поблизости, с Лоллой на руках.
– Нет, не избегли, – отозвался тот. – Но в противном случае могло умереть еще больше людей.
Иосиф покачал головой.
– Если отсиживаться дома, вы пропустите службы в церкви. А благочестие – лучшее лекарство.
Керис поняла, что не в силах далее молчать.
– Чума передается от человека к человеку, – бросила она сердито. – Если избегать встреч с другими, можно вовсе не заразиться.
– Теперь женщины подались во врачи! – язвительно заметил приор Годвин.
Керис не обратила на него внимания.
– Нужно отменить рынок. Это спасет много жизней.
– Отменить рынок! – снисходительно повторил настоятель. – Как же нам это сделать, сестра? Разослать гонцов во все деревни?
– Запереть городские ворота, – ответила Керис. – Перекрыть мост. Не пускать никого в город.
– Но в городе уже достаточно больных.
– Значит, надо закрыть все таверны. Отменить собрания цехов. Запретить созывать гостей на свадьбы.
– Во Флоренции отменили даже заседания городского совета, – вставил Мерфин.
– А как же работать? – спросил Элфрик.
– Будешь работать – умрешь, – отрезала Керис. – Сам умрешь и жену с детьми с собою заберешь. Выбирай.
– Мне не хочется закрывать торговлю, – проговорила Бетти Бакстер. – Я потеряю много денег, но сделаю это, чтобы спасти свою жизнь. – Керис было порадовалась, но Бетти не преминула спросить: – А что говорят врачи? Они знают лучше всех.
Керис испустила стон.
– Чумой Господь карает нас за грехи, – важно промолвил Годвин. – Повсюду властвует порок, процветают ересь, распущенность и непочтительность. Мужчины сомневаются в мудрости правителей, женщины тешат похоть, дети не слушаются родителей. Господь разгневался, а он во гневе страшен. Не пытайтесь избежать справедливой кары! Она настигнет вас, где бы вы ни прятались.