Керис оторопела. Это случилось больше двадцати лет назад, но слухи она помнила. Убийство короля почиталось страшнейшим, двойным грехом, ибо тут сочетались убийство и измена, тягчайшие преступления. Даже думать о подобном было опасно. Ничего удивительного, что Антоний строго хранил тайну.
– Королева и ее любовник Мортимер желали избавиться от Эдуарда II, – шептала Сесилия. – Наследник престола был тогда совсем маленьким. Мортимер стал королем во всем, кроме титула. Однако его правление не продлилось долго. Эдуард III повзрослел слишком быстро.
Настоятельница вновь закашлялась.
– Мортимера казнили, когда я была подростком.
– Но даже Эдуард не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, что на самом деле случилось с его отцом. Тайну ревностно хранят.
Керис поежилась. Вдовствующая королева Изабелла поживала себе в роскоши в Норфолке. Если станет известно, что ее руки запятнаны кровью супруга, Англия содрогнется. Монахиня чувствовала себя виноватой в том, что оказалась посвященной в тайну.
– Так его убили? – спросила она.
Сесилия не ответила. Керис присмотрелась к ней. Настоятельница не шевелилась, ее лицо застыло, глаза незряче смотрели вверх. Она была мертва.
60
На следующий день после кончины Сесилии Годвин пригласил сестру Элизабет отобедать с ним.
Положение выглядело угрожающим. Смерть настоятельницы нарушила соотношение сил. Приор нуждался в женской обители, поскольку сам по себе мужской монастырь был нежизнеспособен: Годвин так и не сумел наладить хозяйство. Однако большинство сестер до сих пор злились на него из-за тех украденных денег и были настроены крайне враждебно. Если их возглавит мстительная особа вроде Керис, мужскому монастырю придет конец.
Кроме того, Годвин боялся чумы. Что, если и он заболеет? Что, если умрет Филемон? Приор весь извелся от подобных мыслей, но настойчиво их отгонял, преисполненный решимости добиваться долгосрочных целей, невзирая на все хвори на свете.
Непосредственную угрозу несли выборы настоятельницы. Годвина терзали видения, как мужской монастырь закрывается, как он сам с позором покидает Кингсбридж, вынужденный сделаться простым монахом, подвластным другому настоятелю, который будет его вразумлять и унижать. «Если такое случится, – думал Годвин, – я покончу с собой».
С другой стороны, выборы сулили возможность все исправить. Если повести дело по-умному, обитель может возглавить настоятельница, благосклонная к нему и готовая его слушаться. Наилучшим кандидатом Годвину виделась Элизабет.
Она будет властной и строгой, ей важно положение и достоинство, но с нею можно сотрудничать. Она знает свою выгоду и уже это доказала, предупредив о намерении Керис проверить сокровищницу. Она станет союзницей.
Элизабет вошла с высоко поднятой головой, наверняка понимая, что неожиданно приобрела значимость, и наслаждаясь этим ощущением. Годвин вдруг усомнился, согласится ли она с теми планами, которые он успел напридумывать. Пожалуй, потребуется проявить осторожность.
Монахиня обвела взглядом большой зал.
– Чудесный дворец вы построили, – сказала она, как бы напоминая, что помогла добыть деньги на строительство.
Годвин сообразил, что Элизабет прежде не заходила внутрь, хотя дворец построили год назад. Он старался не допускать сестер на мужскую половину аббатства. До сегодняшнего дня сюда приходили только Петранилла и Сесилия.
– Спасибо, – откликнулся приор. – Надеюсь, он внушает знати почтение к нам. У нас уже гостил архиепископ Монмутский.
Остатки сестринских денег он истратил на шпалеры с изображением сцен из жизни пророков. Элизабет всмотрелась в пророка Даниила во рву со львами.
– Красиво.
– Привезли из Арраса.
Монахиня подняла бровь.
– Это ваш кот под буфетом?
Годвин зашикал на животное.
– Никак не могу от него избавиться, – солгал он, выгоняя кота наружу. Монахам не полагалось иметь домашних животных, но присутствие кота Годвина успокаивало.
Сели вместе в торце длинного обеденного стола. Годвина раздражала эта женщина за столом, которая села с таким видом, словно ничем не уступала мужчинам, но приходилось терпеть.
Он заказал приготовить дорогое блюдо – поросенка с имбирем и яблоками. Филемон разлил гасконское вино. Элизабет попробовала свинину.
– Замечательно, – одобрила она.
Годвин не слишком интересовался едой: та служила для него способом произвести впечатление на гостей, – а вот Филемон с жадностью набросился на угощение.
Настоятель перешел к делу.
– Как ты намерена победить на выборах?
– Думаю, я лучше сестры Керис.
Годвин уловил в тоне Элизабет сдерживаемую неприязнь. Несомненно, она не забыла, что Мерфин предпочел ей Керис, и собиралась вступить с давнишней соперницей в новый бой.
«Готова убивать, чтобы победить», – подумал Годвин.
Это хорошо.
Филемон спросил:
– Почему так уверена, сестра?
– Я старше, дольше пробыла в монастыре и дольше занимаю должность. Кроме того, я родилась и выросла в глубоко религиозной семье.
Филемон с сомнением покачал головой:
– Все это не имеет значения.
Монахиня изогнула брови, пораженная его откровенностью, а Годвин мысленно укорил Филемона за грубость. «Ее нужно расположить к себе, – хотелось ему воскликнуть. – Не зли ее, нам же хуже будет».
Филемон, увы, продолжал:
– В монастыре вы дольше всего на год. А сан вашего отца епископа – да упокоится его душа – скорее против вас. Ведь епископам не полагается иметь детей.
Элизабет покраснела:
– А настоятелям не положено заводить котов.
– Мы обсуждаем не настоятеля, – нетерпеливо бросил Филемон.
Его манеры удручали, и Годвин недовольно поморщился. Сам приор умел маскировать враждебность и притворяться дружелюбным и любезным, но Филемон так и не обучился этому искусству.
Элизабет, похоже, ничуть не оскорбилась.
– Так вы пригласили меня сообщить, что мне не суждено победить? – Она повернулась к Годвину: – Неужто вы позволили себе приготовить блюдо с дорогостоящим имбирем, только чтобы полакомиться?
– Ты совершенно права, сестра, – ответил Годвин. – Мы хотим, чтобы ты стала настоятельницей и всемерно желаем тебе в этом помочь.
Филемон произнес:
– Начнем со здравой оценки нашего положения. Керис любят все – братья, сестры, купцы и знать. Послушание, которое она несет, наделяет ее огромным преимуществом. Большинство монахов и монахинь и сотни горожан приходят в госпиталь со своими болячками, и она им помогает. Тебя же видят редко. Ты казначей, тебя считают равнодушной и склонной не видеть людей за цифрами.
– Благодарю за откровенность, – сказала Элизабет. – Должно быть, пора сдаваться.
Годвин не понял, насколько она серьезна.
– Ты не можешь победить, – продолжал Филемон. – Зато она может проиграть.
– Не говорите загадками, это раздражает, – проворчала Элизабет. – Скажите прямо, что у вас на уме.
«Понятно, почему ее не очень любят», – подумал приор.
Филемон сделал вид, что не заметил злости в ее голосе.
– Твоя задача на следующие несколько недель состоит в том, чтобы погубить Керис. Тебе следует выставить ее в глазах монахинь настоящим чудовищем, а вовсе не милой, трудолюбивой и сострадательной сестрой.
Глаза Элизабет сверкнули.
– Это возможно?
– С твоей помощью – да.
– Продолжайте.
– Она все еще настаивает на том, чтобы сестры надевали в госпитале полотняные маски?
– Да.
– И мыли руки?
– Да.
– О таком не писал ни Гален, ни кто-либо другой из великих врачей древности. В Библии подобное тоже не упоминается. Это похоже на суеверие.
Элизабет пожала плечами:
– Итальянские врачи как будто верят, что чума передается по воздуху. Ее подхватывают, посмотрев на больных, или дотронувшись до них, или подышав с ними одним воздухом. Я не понимаю как…
– С чего они так решили?
– Возможно, наблюдали за больными.
– Я слышал, как Мерфин уверял, что тамошние врачи лучшие после арабов.
Элизабет кивнула:
– Я тоже это слышала.
– Выходит, вся эта чушь с масками пришла от мусульман.
– Может быть.
– Иными словами, от язычников.
– Пожалуй.
Филемон откинулся на стуле, словно предъявил решающее доказательство.
Элизабет все еще не понимала:
– Хотите сказать, мы свалим Керис под предлогом того, что она насаждает в женской обители языческие суеверия?
– Не совсем так. – Филемон многозначительно усмехнулся. – Мы скажем, что она творит ведьмовство.
Тут Элизабет сообразила.
– Ну конечно! Я почти забыла.
– Ты же свидетельствовала против нее на суде.
– Это было так давно.
– А мне казалось, что невозможно забыть, коли твоего врага обвинили в подобном преступлении.
«Уж Филемон точно никогда бы не забыл, – подумалось Годвину. – Вызнавать и бесстыдно использовать человеческие слабости он умел, как никто». Порой приор стыдился изощренного коварства помощника, однако оно неизменно приносило пользу, и Годвин успешно отгонял терзания. Кто еще, скажите на милость, способен выдумать такой способ настроить сестер против обожаемой ими Керис?
Послушник принес яблоки и сыр, Филемон подлил вина.
Элизабет проговорила:
– Звучит убедительно. Вы уже продумали, как нам это подстроить?
– Важно подготовить почву, – ответил Филемон. – Нельзя бросать подобные обвинения открыто, пока в них не поверило большинство.
«Да, Филемон великолепен!» – восхищенно думал Годвин.
– Как вы собираетесь этого достичь? – спросила Элизабет.
– Дела красноречивее слов. Откажись от маски сама. Когда тебя спросят, пожми плечами и скажи спокойно, что, мол, слышала, будто такое принято у мусульман, а ты предпочитаешь христианские способы. Убеди своих подруг снять маски. Не слишком часто мой руки. Когда будешь видеть, что другие слушаются Керис, недовольно хмурься, но молчи.
Приор одобрительно кивал. Коварство Филемона иногда превосходило все мыслимые пределы.