– Хочу дать констеблю Джону еще одного помощника, – продолжала Керис, – поручить ему арестовывать всех, кто будет замечен пьяным днем, и держать в тюрьме, пока не протрезвеют.
На это закивал даже Элфрик.
– Второй вопрос касается имущества покойных, не оставивших наследников. Сегодня утром я встретила Джозефа-кузнеца и Тоби Питерсона. Они дрались из-за трех цыплят, принадлежавших Джеку Мэрроу.
Послышались смешки. Подумать только, взрослые мужчины дерутся из-за такой ерунды.
– Вообще-то эта собственность переходит лорду, а в случае Кингсбриджа – аббатству. – Керис продумала все заранее. – Однако я не хочу копить в монастыре груды старой одежды, потому предлагаю, когда наследство оценивается менее чем в два фунта, временно отказаться от этого правила и поручить двоим ближайшим соседям запереть дом и удостовериться, что все имущество на месте. Затем наследство должен описать приходской священник, он же будет выслушивать притязания заимодавцев. Если священника не окажется поблизости, приводите людей ко мне. По уплате всех долгов имущество покойного – одежда, мебель, съестные припасы – будет поделено между соседями, а наличные деньги переданы приходской церкви.
Это предложение тоже вызвало одобрение.
– Третье. Возле «Белой лошади» я увидела тринадцатилетнюю девочку, пытавшуюся торговать собой. Ее зовут Исми, и ей нечего было есть. – Керис с упреком оглядела собравшихся. – Кто-нибудь может мне объяснить, как такое могло случиться в христианском городе? Все ее родные умерли, но разве у них не было друзей, соседей? Как можно позволить ребенку умирать от голода?
– Исми-портняжка никогда не отличалась примерным поведением, – негромко проговорил Эдвард-мясник.
– Ей всего тринадцать лет! – воскликнула Керис.
– Я просто хочу сказать, что ей, может, предлагали помощь, а она отказалась.
– С каких пор мы дозволяем детям самим принимать подобные решения? Если ребенок остался сиротой, долг каждого из нас позаботиться о нем. Разве не таковы заповеди нашей веры?
Всем людям за столом явно стало неловко.
– На будущее я прошу двух ближайших соседей приводить сирот ко мне. Тех, кого не смогут приютить друзья или соседи, примет аббатство. Девочки будут жить с сестрами, а спальню для мальчиков мы оборудуем в братском дормитории. Утром они будут учиться, а после обеда помогать по хозяйству.
Это тоже все одобрили.
– Вы закончили, мать Керис? – спросил Элфрик.
– Да, если никто не хочет обсудить подробности.
Все молча ерзали на скамьях, как будто собрание закончилось.
– Может, кто-то забыл, что я являюсь олдерменом гильдии, – произнес Элфрик. Его голос источал обиду и возмущение. Люди принялись переглядываться. – Только что на наших глазах без всякого суда приора Кингсбриджа обвинили в краже и осудили.
По зале прокатился неодобрительный ропот. Никто не считал Годвина невинной жертвой.
– А мы, как рабы, позволяем этой женщине ставить городу условия. – Элфрик, что называется, закусил удила. – Чьей властью пьяных будут сажать за решетку? Кто теперь окончательный судья в вопросах наследства? Кто будет решать участь сирот? Все она, Керис. До чего вы дошли? Или вы не мужчины?
– Нет! – крикнула Бетти Бакстер.
Послышался смех. Керис решила не вмешиваться, поскольку в этом не было необходимости. Она покосилась на епископа, гадая, одернет ли тот Элфрика. Анри хранил молчание, тоже понимая, должно быть, что Элфрик ввязался в заведомо проигрышное сражение.
Олдермен заговорил громче:
– А я утверждаю, что нельзя соглашаться на ее назначение, даже временное. Еще не хватало, чтобы настоятельница заявлялась на собрания гильдии и раздавала указания!
Люди заворчали. Двое или трое поднялись и пошли к выходу, не скрывая своего отвращения.
– Перестань, Элфрик, – посоветовал кто-то.
Но Элфрик не унимался:
– Кроме всего прочего, речь идет о женщине, обвиненной в колдовстве и приговоренной к смерти!
Теперь встали все, а один человек уже вышел за двери.
– Вернитесь! – взывал олдермен. – Я еще не закрыл собрание!
Никто не обратил на него внимания.
Керис тоже двинулась к выходу. Пропустив вперед епископа и архидьякона, она последней покинула зал и в дверях обернулась на Элфрика. Тот одиноко сидел на председательском месте.
Она ушла.
64
Минуло двенадцать лет с тех пор, как Годвин и Филемон ездили в обитель Святого Иоанна-в-Лесу. Приор помнил, какое впечатление на него произвели ухоженные поля, подстриженные изгороди, чистые сточные канавы и ровные ряды яблонь в саду. С тех пор ничего не изменилось. Как не изменился, очевидно, и Савл Белая Голова.
Братья пересекли квадраты замерзших полей, направляясь к сгрудившимся в тесную кучку монастырским строениям. Вблизи Годвин все-таки рассмотрел кое-какие изменения. Дюжину лет назад маленькую каменную церковь с двориком и дормиторием окружали небольшие деревянные домишки: кухня, конюшня, маслодельня и пекарня. Теперь эти непрочные деревянные постройки исчезли, к церкви примыкали солидные каменные сооружения.
– Здесь надежнее, чем было раньше, – заметил Годвин.
– Наверное, разбойники распоясались. Люди возвращаются с французской войны и принимаются грабить, – предположил Филемон.
Приор нахмурился.
– Я не помню, чтобы они просили моего разрешения на перестройку.
– Не просили.
– Хм-м.
Увы, он находился не в том положении, чтобы устраивать выволочки. Савл, конечно, проявил самоволие, не известив о перестройке, однако и Годвин пренебрег своим долгом следить за всем, что происходит в аббатстве.
Кроме того, сейчас его вполне устраивало, что обитель надежно защищена.
Двухдневное путешествие несколько успокоило приора. Смерть матери полностью лишила его самообладания. В Кингсбридже он беспрестанно думал о скорой смерти. Ему едва достало сил провести общее собрание и устроить исход. Несмотря на все красноречие приора, кое-кто из монахов не хотел уходить. Но они давали обет послушания, и привычка подчиняться, к счастью, возобладала. Но все-таки настоятель не ощущал себя в безопасности до тех пор, пока братья с горящими факелами не перешли двойной мост и не скрылись в ночи.
Впрочем, на душе до сих пор было тяжело. Он все время, продолжая размышлять, порывался спросить совета у Петраниллы, затем вспоминал, что уже никогда не сможет этого сделать, и ужас комком желчи вставал у него в горле.
Да, он бежал от чумы, но это следовало сделать еще три месяца назад, когда умер Марк-ткач. Не запоздало ли бегство? Годвин старался обуздать страх. В настоящей безопасности он окажется, только когда отгородится от всего мира.
Он усилием воли заставил себя вернуться мыслями к настоящему. В полях в это время года никто не трудился, но на пятачке утоптанной земли перед обителью занималась делами горстка монахов: один подковывал лошадь, другой чинил плуг, а несколько человек поднимали рычаг давильного пресса для сидра.
Все прервали свои занятия и удивленно уставились на толпу нежданных гостей, что приближалась к скиту: два десятка монахов, пятеро послушников, четыре повозки и десяток вьючных лошадей. Годвин взял с собой всех, кроме служек.
Вперед вышел человек из числа тех, кто возился с прессом. Годвин узнал Савла Белую Голову. Они виделись, когда Савл раз в год приезжал в Кингсбридж. Но сегодня приор впервые заметил в светло-пепельных волосах Савла седину.
Двадцать лет назад, когда они вместе учились в Оксфорде, Савл радовал наставников успехами, быстро схватывал, умело спорил, выделялся среди прочих набожностью. Он наверняка стал бы приором Кингсбриджа, если бы уделял меньше внимания духовному и мыслил шире, а не полагался на промысел Божий. Но в итоге, когда опочил приор Антоний и были назначены выборы, Годвин без особого труда перехитрил Савла.
Однако он вовсе не простак, честен и упрям, и Годвина отчасти страшила его праведность. Примет ли он затею приора, согласится ли с нею или станет возражать? Снова пришлось справляться с накатившим страхом и возвращать себе самообладание.
Годвин вгляделся в лицо Савла. Настоятель обители Святого Иоанна, очевидно, удивился появлению приора и не очень-то обрадовался. Нет, никакого желания прогнать незваных гостей на его лице не читалось, но Савл не улыбался.
Перед давними выборами Годвин всех убедил, что сам нисколько не рвется в приоры, но сумел исподволь устранить всех возможных соперников, включая Савла. Может, Савл догадался, что его тогда обвели вокруг пальца?
– Добрый день, отец-настоятель, – поздоровался Савл, подходя к гостям. – Какое неожиданное благословение.
Значит, открытой враждебности можно не опасаться. Несомненно, Савл считает, что неповиновение противоречит долгу послушания. Годвину стало легче.
– Да благословит тебя Бог, сын мой. Слишком долго я вас не навещал.
Савл посмотрел на монахов, на лошадей и на груженые повозки.
– Кажется, вы не просто приехали нас навестить.
Он не предложил Годвину помочь сойти с лошади. Чудилось, что Белая Голова ждет объяснений, прежде чем впускать гостей в обитель. Что за чушь? Он не вправе помешать приору войти.
Впрочем, Годвин счел нужным кое-что объяснить.
– Ты слышал о чуме?
– Слухи до нас доходили. Увы, гости здесь бывают редко.
Вот и славно. Именно отдаленность скита манила и утешала Годвина.
– От болезни умерли сотни горожан. Боюсь, эта хворь попросту погубит аббатство. Потому я привел братьев сюда. Сдается мне, только тут мы можем быть уверены, что выживем.
– Добро пожаловать, разумеется, что бы ни послужило причиной вашего прибытия.
– Само собой, – сухо ответил Годвин. Он злился из-за того, что пришлось оправдываться.
Савл задумался:
– Даже не знаю, где всех разместить…
– Я разберусь. – К Годвину быстро вернулись прежние повадки. – Пока готовят ужин, покажи мне обитель.
Он спешился самостоятельно и прошел в ворота. Белой Голове пришлось следовать за ним.