– Мы принесли больного, – услышал Годвин.
– Я хочу с ними поговорить, – сказал приор. Савл изумленно уставился на него, но он лишь кивнул. – Отойди от окна.
Белая Голова неохотно повиновался.
– Мы не можем вас впустить. Уходите.
Савл неверяще посмотрел на приора.
– Вы отказываете в помощи больному? Мы же монахи и врачи!
– Если у этого человека чума, помочь ничем нельзя. Впустив его, мы убьем себя.
– Все в руках Божьих.
– Господь не одобряет самоубийств.
– Мы ведь не знаем, что с ним такое. Может, у него просто рука сломана.
Годвин открыл другое окошко, слева от двери, и тоже выглянул на улицу. У входа в церковь стояли шестеро мужчин разбойной наружности, а на крыльце храма виднелись носилки. Одежда на мужчинах была дорогой, но грязной, как если бы они спали прямо в лучших воскресных нарядах. Это было свойственно разбойникам, которые отнимали одежду у путников и очень быстро ее изгаживали. Все шестеро были вооружены до зубов, причем у части снаряжение составляли добротные мечи, кинжалы и длинные луки; стало быть, это воины из распущенного королем войска.
Седьмой разбойник, тот, что на носилках, обильно потел, несмотря на утренний январский морозец, из носа у него шла кровь. Сам того не желая, Годвин вдруг вспомнил свою умирающую мать в монастырском госпитале и тонкую струйку крови из ее носа, которую непрерывно подтирали. При мысли о том, что его самого может ожидать такая кончина, он перепугался настолько, что ему захотелось броситься вниз с крыши Кингсбриджского собора. Гораздо лучше умереть в мгновение ока от непереносимой боли, чем мучиться три, четыре или пять дней в безумном бреду и от сводящей с ума жажды.
– У него чума! – воскликнул Годвин и сам различил в своем голосе визгливые нотки.
Один из разбойников выступил вперед.
– Я вас знаю. Вы приор Кингсбриджа.
Годвин постарался собраться с мыслями. Со страхом и отвращением он воззрился на этого мужчину, который явно был вожаком шайки. Тот держался с высокомерной уверенностью знатного человека и когда-то был красив мужскою красотой, но после многих лет разбойничьей жизни его облик погрубел.
– А ты кто такой, чтобы ломиться в церковь и колотить в дверь, когда монахи поют псалмы Богу? – процедил приор.
– Кое-кто называет меня Тэмом Пронырой.
Из скопления монахов долетел дружный вздох. О Проныре слышали все.
– Они нас убьют! – возопил брат Жонкиль.
Савл повернулся к нему:
– Тихо! Мы умрем, когда того пожелает Господь, но не прежде.
– Да, отец.
Белая Голова вернулся к окну:
– В прошлом году вы украли у нас цыплят.
– Простите, отец, – ответил Тэм. – Мы голодали.
– А теперь просите у меня помощи?
– Сами учите, что Бог велел прощать.
Годвин потребовал от Савла:
– Дай мне все уладить!
На лице Белой Головы явственно читалась внутренняя борьба, он то стыдливо опускал взгляд, то опять вскидывал подбородок. Но в итоге Савл покорно кивнул.
Приор крикнул:
– Бог прощает тем, кто искренне раскаивается!
– Этого человека зовут Уин-лесник, он искренне раскаивается во всех своих грехах и хотел бы в церкви помолиться о выздоровлении, а коли ему не суждено исцелиться, то умереть в мире.
Один из разбойников чихнул.
Савл отошел от окна и встал, подбоченившись напротив Годвина.
– Мы не можем их прогнать!
Приор постарался говорить рассудительно.
– Слышал, как там чихнули? Неужто не понимаешь, что это значит? – Он повернулся к монахам и возвысил голос, чтобы услышали все: – Они больны! У них чума!
Братья испуганно забормотали. Отлично. Годвин и хотел их напугать. Если Белая Голова будет спорить и дальше, не исключено, что местные монахи поддержат приора.
Савл возразил:
– Мы обязаны помочь, даже если у них чума. Наша жизнь принадлежит не нам, чтобы оберегать ее, как спрятанное под землей золото. Мы предались Господу, готовые исполнять его святую волю, и он окончит наши дни, когда ему будет угодно.
– Повторяю, впустить разбойников значит совершить самоубийство. Они всех нас погубят!
– Мы люди Божьи. В смерти мы обретаем счастье воссоединения с Христом. Чего же нам бояться, отец-настоятель?
Годвин осознал, что он со стороны выглядит трусом, зато Савл предстает здравомыслящим. Он заставил себя говорить спокойно, размеренно:
– Искать смерти – грех.
– Если смерть приходит, когда мы выполняем свой долг, мы с радостью ее принимаем.
«Так можно проспорить целый день, – подумал Годвин. – Не лучший способ утвердить в обители свою власть».
Он задернул полотняную ставню.
– Закрой окно, брат Савл, и подойди ко мне. – Годвин выжидательно посмотрел на Белую Голову. Тот помедлил, но послушался. – Каковы три монашеских обета? Скажи, брат.
Савл молчал. Он догадывался, что затевает Годвин. Приор отказывался признавать в нем равного. Поначалу казалось, что Савл возмутится, но затем чувство долга взяло свое, и он перечислил:
– Нестяжания, целомудрия и послушания.
– Кому ты должен повиноваться?
– Богу, Правилам святого Бенедикта и своему приору.
– Твой приор сейчас стоит перед тобою. Ты признаешь это?
– Да.
– Надо отвечать: «Да, отец-настоятель».
– Да, отец-настоятель.
– Теперь я скажу, что делать, и ты обязан покориться. – Годвин осмотрелся. – Всем вернуться на свои места!
На мгновение установилась мертвая тишина. Никто не пошевелился, никто не издал ни звука. «Может обернуться по-всякому, – думал Годвин. – Смирение или бунт, порядок или безвластие, победа или поражение». Он затаил дыхание.
Наконец Савл шевельнулся, склонил голову, отвернулся от окна, прошел по короткому нефу и встал у алтаря.
Остальные монахи последовали его примеру.
Снаружи еще доносились возгласы, но они быстро затихли в отдалении. Видимо, разбойники поняли, что им не заставить врача осмотреть их больного товарища.
Годвин тоже возвратился к алтарю и обернулся к монахам:
– Закончим прерванную молитву.
Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto.
Пели нестройно. Братья были слишком возбуждены, чтобы проникнуться должным настроением, но все-таки заняли отведенные места и стали молилиться. Годвин победил.
Sicut erat in principio, et nunc, et semper, et in saecula saeculorum. Amen[78].
– Аминь, – повторил Годвин.
Кто-то из монахов чихнул.
65
Вскоре после бегства Годвина от чумы умер Элфрик.
Керис жалела Элис, но не то чтобы скорбела по усопшему, скорее наоборот. Элфрик притеснял слабых и заискивал перед сильными, а из-за его клеветы на суде она сама едва не угодила на виселицу. Мир без него стал немного лучше. Даже со строительством в Кингсбридже будет лучше, когда за дело возьмется зять Элфрика Гарольд-каменщик.
Приходская гильдия избрала олдерменом Мерфина. Тот признался, что чувствует себя шкипером тонущего корабля.
Люди продолжали умирать, горожане хоронили родных, соседей, друзей, покупателей и работников; этот беспрерывный ужас ожесточил многих настолько, что насилие и бессердечность уже воспринимались как обыденность. Те, кто думал, что скоро умрет, пускались во все тяжкие и потакали своим прихотям, невзирая на последствия.
Вместе Керис и Мерфин отчаянно пытались наладить в городе хотя бы подобие привычной жизни. Самой удачной затеей Керис стало учреждение сиротского приюта. Сироты, потерявшие родителей от чумы, с радостью укрывались за стенами женского монастыря. Забота о детях, обучение грамоте и пению гимнов отчасти восполняли некоторым сестрам давно подавленный материнский инстинкт. Съестных припасов хватало, тем более что голодных ртов становилось все меньше. Теперь в аббатстве постоянно слышались детские голоса.
В городе все обстояло сложнее. Не стихали жаркие споры и стычки из-за имущества умерших. Люди попросту заходили в опустевшие дома и брали все, что нравилось. Дети, которые унаследовали деньги умерших родителей, и склады, полные сукна или зерна, порой доставались бессовестным соседям, жадным до чужого добра. «Возможность мгновенно обогатиться пробуждает в горожанах худшее», – с горечью думала Керис.
Они с Мерфином добились лишь частичного успеха в борьбе с падением нравов. К разочарованию Керис, пьяницы перестали бояться констебля Джона. Множество людей овдовело; эти новые вдовы и вдовцы жадно искали утешения, и сплошь и рядом можно было увидеть людей среднего возраста, страстно обнимавшихся в тавернах или вовсе в дверях домов. У Керис, пожалуй, не нашлось бы против этого возражений, не оборачивайся распущенность в сочетании с пьянством частыми драками. Но приходилось мириться: Мерфин и приходская гильдия тщетно увещевали горожан.
В тот миг, когда город столь нуждался в духовном попечении, монахи бежали, и это бегство словно окончательно прорвало запруду. Служители Господа удрали, и все чаще слышались разговоры, что Всевышний, дескать, забыл о Кингсбридже. Кое-кто болтал, будто прежде городу покровительствовал святой Адольф, а ныне, когда мощи святого пропали, Кингсбридж обречен. Эти досужие домыслы подкреплялись отсутствием драгоценных распятий и подсвечников на воскресных службах в соборе. А коли так, почему бы не напиться и не поблудить прямо на улице?
Из семи тысяч человек населения к середине января город потерял не меньше тысячи. В других городах положение было ничуть не лучше. Среди сестер смертность была еще выше, даже несмотря на маски, носить которые требовала Керис; монахини ведь постоянно соприкасались с жертвами чумы. Из тридцати пяти сестер в обители осталось всего двадцать. Правда, молва утверждала, что в иных монастырях поумирали почти все насельники, кроме одного или двух, потому сестры могли считать, что им повезло. Керис сократила срок послушничества и деятельно взялась за обучение, чтобы пополнить число помощниц в госпитале.