Мерфин нанял трактирщика из «Остролиста» и поставил распоряжаться «Колоколом», а в няньки к Лолле отыскал миловидную семнадцатилетнюю девушку по имени Мартина.
Затем чума, казалось, пошла на убыль. Под Рождество хоронили около сотни человек в неделю, в январе это количество сократилось до пятидесяти, а в феврале – до двадцати. Керис тешила себя надеждой, что ужас скоро закончится.
Одним из тех несчастных, кого угораздило заболеть в этот месяц, оказался темноволосый мужчина за тридцать, приезжий, в молодости наверняка слывший красавчиком.
– Я было решил, что простудился, – поведал он, зайдя в госпиталь, – но из носа пошла кровь и никак не останавливается.
Он прижимал к лицу окровавленную тряпку.
– Я найду вам место, – ответила Керис через полотняную повязку.
– Это ведь чума, так? – спросил чужак, и Керис подивилась спокойствию и уверенности в его голосе. – Вы способны меня выле-чить?
– Обещаю только, что уложим вас поудобнее и будем за вас молиться.
– Это не поможет. Вы же сами не верите, я вижу.
Керис потрясло, с какой легкостью чужак заглянул в ее сердце.
– Что вы такое говорите? – вяло возмутилась она. – Я монахиня, мне положено верить.
– Можете сказать правду. Когда я умру?
Настоятельница посмотрела ему в глаза. Он улыбался, и эта обаятельная улыбка наверняка растопила в свое время не одно женское сердце.
– Почему вы не боитесь? Всем же страшно.
– Я не верю тому, что говорят священники. – Чужак с вызовом поглядел на нее: – Подозреваю, что вы тоже не верите.
Керис вовсе не собиралась обсуждать это с незнакомцем, пусть и со столь обаятельным.
– Почти все заболевшие чумой умирают в течение трех – пяти дней, – резко ответила она. – Некоторые выживают, но никто не знает почему.
Чужак воспринял ее слова спокойно.
– Так я и думал.
– Можете лечь вот здесь.
Он вновь одарил Керис язвительной ухмылкой:
– Это поможет?
– Если не ляжете, скоро просто упадете.
– Ладно. – Он лег на тюфяк, на который указала Керис.
Настоятельница дала ему одеяло.
– Как вас зовут?
– Тэм.
Керис изучала его черты. При всем обаянии в лице этого мужчины проглядывала суровость. «Может, он и вправду обольщает женщин, – подумалось ей, – а если те не поддаются его чарам, попросту насилует». Кожа огрубела от долгого пребывания вне помещений, а нос сделался сизым, как у пьяницы. Одежда чужака выглядела дорогой, но грязной.
– Я знаю, кто вы, – проговорила Керис. – Не боитесь кары за все ваши прегрешения?
– Если бы я в это верил, то не грешил бы. А вы не боитесь, что будете гореть в аду?
В иных обстоятельствах Керис уклонилась бы от ответа, но ей почему-то подумалось, что умирающий разбойник заслуживает знать правду.
– Полагаю, я делаю то, во что на самом деле верю. Когда я сильная и решительная, когда забочусь о детях, больных и бедных, мне кажется, я становлюсь лучше. А вот когда я жестокая и трусливая, когда обманываю или напиваюсь, то превращаюсь в человека недостойного и перестаю уважать себя. Таково небесное возмездие, в которое я верю.
Тэм задумчиво посмотрел на нее:
– Эх, повстречать бы вас лет двадцать назад.
Она преувеличенно громко фыркнула.
– Тогда мне было двенадцать лет.
Тэм многозначительно выгнул бровь.
«Достаточно», – решила она. Этот малый явно ее обхаживает, а ей это начинает нравиться.
Керис отвернулась.
– Вы смелая женщина, раз делаете такую работу. Вы можете погибнуть.
– Знаю. – Керис встретила его взгляд. – Такова моя судьба. Я не могу бросить людей, которые нуждаются в помощи.
– Ваш приор, похоже, думает иначе.
– Он исчез.
– Люди просто так не исчезают.
– Никто не знает, куда подевался приор Годвин с другими монахами.
– Почему же? Я знаю.
В конце февраля установилась теплая солнечная погода. Керис выехала из Кингсбриджа в обитель Святого Иоанна-в-Лесу на мышастом пони. Мерфин сопровождал ее на вороном кобе[79]. В другое время при виде одинокой монахини, путешествующей в сопровождении мужчины, люди принялись бы перешептываться, но сейчас до этого никому не было дела.
Нападения разбойников теперь случались реже. Лесные жители тоже пострадали от чумы. Это поведал Керис Тэм Проныра, прежде чем отойти в лучший мир. Кроме того, резкое сокращение населения обернулось нежданным изобилием снеди, вина и одежды, то есть всего того, на что обыкновенно покушались разбойники. Те из лесных жителей, кто уцелел, преспокойно заходили в опустевшие города и покинутые деревни и брали все, что им заблагорассудится.
Узнав, что Годвин находится всего в двух днях пути от Кингсбриджа, Керис поначалу расстроилась. Она-то навоображала, что он удрал далеко-далеко, откуда никогда уже не вернется. Впрочем, ее обрадовала возможность вернуть деньги и ценности аббатства, в особенности сестринские хартии, которые могли бы пригодиться при разрешении имущественных и прочих споров.
Когда (и если) они с Годвином встретятся, Керис намеревалась потребовать возвращения монастырского имущества от имени епископа. У нее было при себе письмо Анри, подтверждавшее ее полномочия. Если Годвин продолжит упираться, это станет лишним доказательством того, что он украл ценности, а вовсе не прятал в безопасном месте. Тогда епископ может прибегнуть к силе закона, чтобы все вернуть, а то и просто явиться в обитель с вооруженным отрядом.
Словом, Керис огорчило, что Годвин исчез из ее жизни не навсегда, однако она предвкушала открытую схватку с этим трусом и лгуном.
Выезжая из города, она вспомнила, что в последний раз ездила в долгое путешествие во Францию вместе с Мэйр, и тогда каждый день что-нибудь да происходило. При мысли о Мэйр стало тоскливо. Из всех, кто умер от чумы, Мэйр ей не хватало больше всего: недоставало ее красивого лица, доброго сердца и любви.
С другой стороны, в ее полном распоряжении на целых два дня оказался Мерфин. Пока ехали бок о бок по дороге через лес, они без умолку болтали обо всем, что взбредет в голову, как в далеком детстве.
Мерфин, как обычно, был полон замыслов. Несмотря на чуму, он строил на острове Прокаженных таверны и лавки и сказал, что собирается снести постоялый двор, доставшийся в наследство от Бесси Белл, и поставить на этом месте новый, вдвое выше и просторнее.
Керис догадывалась, что они с Бесси были любовниками – ведь та не просто так завещала ему «Колокол», – но винить в этом могла только себя. По-настоящему Мерфин тянулся лишь к ней, а Бесси была для него не более чем заменой, это знали обе женщины. Но все равно Керис ревновала и злилась, представляя себе Мерфина в постели с толстушкой-трактирщицей.
В полдень сделали привал у ручья. Пообедали хлебом, сыром и яблоками, привычной едой всех путников, которой пренебрегали разве что богачи. Покормили лошадей зерном: травы для животных, которым выпало везти на себе человека целый день, было недостаточно. После еды ненадолго прилегли на солнышке, однако земля оказалась холодной и мокрой, так что вскоре поднялись и продолжили путь.
Они быстро вернулись к той дружеской близости, какой наслаждались в юности. Мерфин всегда умел ее развеселить, а Керис, очевидице ежедневных смертей в госпитале, настоятельно требовалось отвлечение. Вскоре она перестала злиться из-за Бесси.
Выбрали ту дорогу, по которой кингсбриджские монахи ходили сотни лет, и остановились на ночлег на полпути, в таверне «Красная корона» в городке Лордсборо. Поужинали жареной говядиной и крепким элем.
К этому времени Керис едва сдерживалась, чтобы не наброситься на Мерфина. Десяти минувших лет будто не было, ей очень хотелось обнять Мерфина и отдаться ему так, как она делала это раньше. Но это было невозможно. В «Красной короне» имелось всего две спальни – мужская и женская; вот почему, несомненно, именно здесь предпочитали останавливаться монахи. Керис рассталась с Мерфином на лестничной площадке и полночи лежала, не смыкая глаз; под храп жены какого-то рыцаря и тяжелое дыхание торговки пряностями она грезила о Мерфине.
Проснулась разбитая, уныло позавтракала кашей. Но Мерфин был так счастлив находиться рядом с ней, что Керис быстро повеселела. Покидая Лордсборо, они смеялись и болтали, в точности как накануне.
На второй день пути дорога нырнула в густой лес, за все утро не встретилось ни души. Разговор перекинулся на личное. Керис многое узнала о жизни Мерфина во Флоренции: о том, как он повстречал Сильвию, о том, какой она была. Ей очень хотелось спросить, каково ему было любиться с Сильвией, отличалась ли та от нее, и если да, то чем, но она сдерживалась, чувствуя, что такие расспросы оскорбят память умершей. О многом она смогла догадаться по тону Мерфина. Ему было хорошо с Сильвией в постели, заключила она, пусть их отношениям недоставало той страсти, которая воспламеняла его и Керис.
Непривычно долгое перемещение верхом доставляло мучения, и настоятельница обрадовалась остановке на обед и возможности слезть с пони. Поев, они уселись на землю, спинами к толстому стволу, чтобы передохнуть и позволить пище улечься в животах, прежде чем пуститься в дальнейший путь.
Керис думала о Годвине и о том, как ее встретят в лесной обители. Вдруг она ощутила, что они с Мерфином будут любить друг друга. Вряд ли смогла бы объяснить, откуда взялось это ощущение – Мерфин даже не прикасался к ней, – но нисколько не усомнилась. Повернулась к нему и увидела, что он тоже испытывает схожее чувство. Он грустно улыбнулся, и в его глазах промелькнули десять лет надежд и сожалений, боли и слез.
Мерфин взял ее руку, поцеловал ладонь, потом прижался губами к тыльной стороне запястья и закрыл глаза.
– Я чувствую биение твоей жизни, – проговорил он.
– По нему ты мало что поймешь, – прошептала она. – Надо осмотреть целиком.
Мерфин поцеловал ее в лоб, потом веки, потом нос.
– Надеюсь, тебя не смутит обнажиться.