– Не мели ерунды. Я не собираюсь раздеваться на таком холоде.
Оба захихикали.
– Может, ты приподнимешь подол, чтобы я мог приступить к осмотру?
Керис опустила руку вниз, взялась за подол балахона. Она носила чулки, доходившие до коленей. Медленно приподняла подол, обнажая лодыжки, голени, колени, белую кожу бедер. Ею овладело игривое настроение, но в глубине души она беспокоилась, что Мерфину не понравятся перемены, произошедшие с ее телом за десять лет. Она похудела, зато зад заметно раздался; кожа уже не такая нежная и гладкая, как была когда-то, а грудь не такая твердая и высокая, как раньше. Что он подумает? Керис постаралась отогнать тревогу и продолжила игру.
– Этого достаточно?
– Не вполне.
– Боюсь, я не ношу панталон. Этакая роскошь монахиням не подобает.
– Нам, врачам, положено тщательно осматривать больных, как бы неприятно это ни было.
– Вот как? – проговорила она с улыбкой. – Мне очень стыдно. Что ж…
Глядя ему в лицо, она потянула подол дальше, покуда тот не задрался до пояса.
Мерфин уставился на ее тело, и Керис услышала, как он тяжело задышал.
– Ну и ну, – выговорил он. – Очень тяжелый случай. Вообще-то, – он посмотрел ей в глаза и сглотнул, – вообще-то больше не могу шутить…
Керис обняла его, прижалась к нему всем телом, как можно крепче, цепляясь так, будто спасала утопающего.
– Люби меня, Мерфин, – прошептала она. – Прямо тут. Прямо сейчас.
В лучах послеполуденного солнца обитель Святого Иоанна-в-Лесу выглядела покинутой. «Верный признак того, что случилась беда», – подумала Керис. Этот скит кормил себя сам, его окружали намокшие от дождя поля, которые требовалось пахать и боронить. Но в полях никто не работал.
Подъехав ближе, путники увидели на крошечном кладбище у церкви ряд свежих могил.
– Похоже, чума добралась и сюда, – сказал Мерфин.
Керис кивнула.
– Трус Годвин зря убегал. – Она невольно испытала мстительное удовлетворение.
– Интересно, заболел ли он сам.
Керис поймала себя на том, что надеется на гибель приора, но говорить об этом вслух было слишком стыдно.
Обогнули безлюдный монастырь и очутились у конюшни. Дверь была распахнута настежь, лошади паслись на лугу у пруда. Никто не вышел навстречу путникам.
Через пустую конюшню прошли в обитель. Стояла жуткая тишина, и Керис невольно спросила себя, неужели все монахи умерли. Заглянули на кухню – по мнению Керис, та оказалась не такой прибранной, какой ей следовало быть. Печь в пекарне давно остыла. Шаги эхом отдавались в серых стылых арках двора.
Приблизились к церкви и там столкнулись с братом Томасом.
– Вы нашли нас! – воскликнул тот. – Хвала небесам!
Керис обняла монаха. Она знала, что Томас неподвластен соблазнам женского тела.
– Я так рада, что ты жив.
– Я болел, но выздоровел, – объяснил он.
– Тебе повезло.
– Знаю.
– Расскажи нам все.
– Годвин с Филемоном все продумали, – начал рассказ Томас. – Все произошло в одночасье. На общем собрании приор напомнил историю Авраама и Исаака: мол, порой Господь велит нам совершать поступки, которые кажутся дурными. Потом сказал, что ночью мы уходим. Большинство братьев обрадовались случаю бежать от чумы, а тем, кто сомневался, велели соблюдать обет послушания.
Керис кивнула:
– Могу себе представить. Трудно не подчиняться приказам, когда они отвечают твоим интересам.
– Я вовсе не горжусь собою.
Настоятельница дотронулась до искалеченной левой руки Томаса:
– Я не упрекаю тебя.
– Странно, что никто не разболтал, куда вы идете, – сказал Мерфин.
– А Годвин не говорил, куда мы направляемся. Более того, многие не знали даже, где мы оказались. Пришлось спрашивать у местных монахов.
– Чума пришла следом.
– Ну да, вы же видели кладбище. Там лежат все братья обители, кроме настоятеля Савла. Его похоронили в церкви. Почти все кингсбриджские монахи тоже умерли. Некоторые, правда, убежали, когда болезнь пожаловала. Бог весть, что с ними сталось.
Керис припомнила, что Томас был особенно дружен с добродушным монахом на пару лет моложе себя, и, помолчав, она спросила:
– А брат Матфей?
– Умер, – резко ответил Томас. На его глазах выступили слезы, и он смущенно отвернулся.
Керис дотронулась до его плеча.
– Мне очень жаль.
– Многие из нас потеряли близких.
Керис решила, что милосерднее сменить тему.
– А что Годвин с Филемоном?
– Филемон бежал. Годвин жив и здоров, не заразился.
– У меня для него послание от епископа.
– Понятно.
– Будь добр, отведи меня к нему.
– Он в церкви, поселился в боковой часовне. Уверяет, что потому и не заболел. Идемте.
Они пересекли двор и вошли в маленькую церковь. Внутри пахло как в мужском дормитории. Картина на восточной стене, изображавшая Страшный суд, казалась мрачно уместной для обстановки. Неф был усыпан соломой и одеялами, словно здесь спал целый отряд, но единственным живым человеком в церкви оказался Годвин: с распростертыми руками лежал лицом вниз на грязном полу перед алтарем. На мгновение Керис испугалась, что приор умер, но потом поняла, что Годвин лежит в позе кающегося.
– К вам гости, отец-настоятель, – сказал Томас.
Приор не пошевелился. Керис готова была предположить, что он притворяется, но что-то в его неподвижности подсказывало, что он искренне молит небеса о прощения.
Наконец он медленно поднялся и повернулся.
Он похудел, побледнел, выглядел усталым и встревоженным.
– Ты, – произнес он ровно.
– Мы нашли тебя, Годвин.
Керис не собиралась называть его отцом-настоятелем. Перед нею был заурядный негодяй, пойманный с поличным. Она испытывала глубокое удовлетворение.
Годвин спросил:
– Меня выдал Тэм Проныра?
«Умен, как всегда», – подумала Керис.
– Ты пытался избежать справедливости, но не преуспел.
– Мне нечего бояться. Я пришел сюда в надежде спасти своих братьев. Моя ошибка заключалась лишь в том, что мы ушли слишком поздно.
– Невинный человек не сбегает под покровом ночи.
– Место назначения следовало сохранить в тайне. Если бы все отправились за нами, я не добился бы желаемого.
– Тебе не следовало красть соборную утварь.
– Я не крал, а забрал ее для надежности. Она будет возвращена при первой же возможности.
– Почему ты никому не сказал, что собираешься ее взять?
– Я говорил. Писал епископу Анри. Разве он не получил мое письмо?
Керис испытывала нарастающее раздражение. Годвин что, опять рассчитывает выпутаться?
– Разумеется, нет. Никто не получал твоего письма, и я не думаю, что ты его отсылал.
– Возможно, мой гонец умер от чумы раньше, чем успел доставить письмо.
– Да? Как звали этого гонца?
– Не знаю. Поручение давал Филемон.
– А Филемона тут нет. Очень удобно. – Керис язвительно усмехнулась. – Ладно, можешь болтать что угодно, но епископ Анри обвиняет тебя в краже утвари и прислал меня потребовать ее возвращения. У меня при себе письмо, где тебе приказывают вернуть все немедленно.
– Тебе не обязательно вмешиваться. Я сам верну утварь.
– Епископ велит тебе иное.
– Мне судить, что лучше для аббатства.
– Твой отказ подтверждает кражу.
– Несомненно, я смогу убедить епископа Анри посмотреть на дело иначе.
«Беда в том, – озабоченно думала Керис, – что он действительно сможет это сделать. Годвин умеет быть убедительным, а Анри, как и большинство епископов, всячески стремится не допускать распрей». У нее возникло такое чувство, будто победа ускользает из рук.
Годвин понял, что взял верх в этом поединке, и позволил себе довольно улыбнуться. Керис разъярилась, но сказать ей больше было нечего. Она могла лишь вернуться домой и пересказать эту беседу епископу.
Она не верила происходящему. Неужто Годвин благополучно вернется в Кингсбридж и вновь займет должность приора? Посмеет показаться в соборе после всего, что учинил, после урона, нанесенного аббатству, городу и Святой Церкви? Даже если епископ примет его, горожане наверняка возмутятся. Это пугало, но в жизни, как известно, бывает всякое. Выходит, справедливости и вправду не существует?
Керис впилась в Годвина взглядом. Выражение торжества на его лице сравнимо, должно быть, с отчаянием в ее глазах.
Тут она заметила то, что в корне меняло положение дел: на верхней губе Годвина, под левой ноздрей, показалась тонкая струйка крови.
На следующее утро Годвин не встал с постели.
Керис надела полотняную маску и стала ухаживать за приором. Протирала ему лицо розовой водой, давала разбавленное вино, когда он просил пить. Дотрагиваясь до него, всякий раз после этого мыла руки в уксусе.
Кроме Годвина и Томаса в обители нашлось еще двое братьев, оба из кингсбриджских послушников. Они тоже умирали от чумы, потому Керис попросила перенести их из дормитория в церковь и ходила за ними, как за приором, тенью порхая по тусклому нефу от одного больного к другому.
Она спросила Годвина, где соборная утварь, но приор ничего не ответил.
Мерфин и Томас обыскали обитель. Перво-наперво заглянули под алтарь. По неплотно утоптанной земле было понятно, что там совсем недавно копали. Но когда вырыли яму – Томас на удивление ловко управлялся одной рукой, – ничего не обнаружили. Что бы под алтарем ни прятали, это куда-то переместили.
Осмотрели все гулкие помещения обезлюдевшего монастыря, даже забрались в холодную печь и в сухие чаны для сидра, но не нашли ни утвари, ни мощей, ни хартий.
На вторую ночь Томас, не проронив ни слова, ушел из дормитория и оставил Мерфина и Керис вдвоем. Он не позволил себе ни намека, даже не подмигнул. Признательные за его молчаливое потворство, они прижались друг к другу под кучей одеял и предались любви. Потом Керис никак не могла заснуть. Откуда-то с крыши доносилось уханье совы, а время от времени слышался писк маленьких зверьков, попавшихся птице в когти. Керис гадала, забеременеет ли снова. Она не хотела отказываться от своего призвания, но не могла противиться искушению близости с Мерфином. В конце концов она просто решила не думать о будущем.