На третий день за обедом в трапезной Томас предложил:
– Когда Годвин попросит пить, не давай ему вина, пока он не скажет, где спрятал утварь и хартии.
Керис поразмыслила. Заслуженная кара, конечно, но для Годвина это будет пытка.
– Не могу. Знаю, что ему будет поделом, но не могу. Если больной просит пить, я обязана его напоить. Это важнее всей утвари христианского мира.
– Ты сострадаешь Годвину. А вот он тебя не пожалел ни разу.
– Я превратила церковь в госпиталь, а не в пыточную камеру.
Томас как будто хотел возразить, но Мерфин помотал головой:
– Подумай, Томас, когда ты в последний раз видел утварь?
– В ночь прибытия. Она лежала в кожаных сумках и ящиках. Эту поклажу сняли с лошадей вместе с остальным скарбом и, по-моему, занесли в церковь.
– А потом?
– Больше я их не видел. Но после вечерни, когда все пошли на ужин, Годвин и Филемон остались в церкви. С ними были еще два монаха, Джули и Джон.
Керис уточнила:
– Дай угадаю. Оба молодые и сильные?
– Да.
– Верно, закопали утварь под алтарем, – сказал Мерфин. – Но когда ее успели выкопать обратно?
– Это могло произойти, лишь когда церковь пустовала, то есть только во время трапез.
– Годвин отсутствовал на какой-нибудь трапезе?
– Думаю, да. Они с Филемоном постоянно вели себя так, будто общие правила не для них: пропускали службы и трапезы, да так часто, что все случаи и не вспомнить.
– А что Джули и Джон? – спросила Керис. – Их помощь могла понадобиться вторично.
– Не обязательно, – возразил Мерфин. – Недавно вскопанную землю разрывать намного проще. Годвину сорок три, а Филемону и вовсе тридцать четыре. Они могли сделать это сами, если очень нужно.
Той ночью Годвин стал бредить: то словно читал наизусть Библию, то проповедовал, то оправдывался и просил прощения. Керис немного послушала, надеясь, что приор ненароком проговорится.
– Пал, пал Вавилон, великая блудница… восплачут и возрыдают о ней цари земные, блудодействовавшие и роскошествовавшие с нею, когда увидят дым от пожара ее… горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришел суд твой. И купцы земные восплачут и возрыдают о ней[80]. Покайтесь, о, покайтесь все, кто с нею блудодействовал и вином ее блудодеяния упивался! Все было во благо, все творилось во славу Божию, ибо цель оправдывает средства. Дайте же мне пить, ради Христа Страстотерпца.
Возможно, этот апокалиптический бред был навеян картиной на стене, живописавшей мучения грешников в аду.
Керис поднесла кружку к его губам.
– Годвин, где утварь?
– Видел я семь золотых светильников, украшенных золотом, драгоценными камнями и жемчугом, в полотне тонком, в порфире и багрянице, в ковчеге из кедра и сандала и серебра… И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами[81].
Его слова отдавались эхом в пустом нефе.
На следующий день умерли послушники. Вечером Томас и Мерфин похоронили их на кладбище к северу от обители. Стоял холодный сырой день, но мужчины взмокли от усилий. Томас провел отпевание. Керис и Мерфин стояли у ямы. Когда все рушилось и гибло, обряды позволяли сохранять уверенность в том, что прежняя жизнь рано или поздно вернется. Вокруг располагались свежие могилы прочих монахов. Лишь Савл удостоился чести, которую оказывали наиболее уважаемым братьям: упокоился под алтарем лесной церкви.
После похорон Керис вернулась в храм и уставилась на могилу Белой Головы в алтаре. Здесь пол был выложен каменными плитами. По всей видимости, плиты поднимали, чтобы выкопать могилу. Перед тем как положить обратно, одну из плит отполировали и нанесли на нее надпись.
Было сложно сосредоточиться под бормотание Годвина о зверях с семью головами.
Мерфин заметил задумчивый взгляд Керис и, проследив за ним, сразу же понял, о чем она думает.
– Неужели Годвин посмел спрятать утварь в гробу Савла? – с ужасом спросил он.
– Трудно вообразить монахов, оскверняющих могилы. С другой стороны, тогда утварь не пришлось бы выносить из церкви.
– Савл умер за неделю до вашего приезда, – сказал Томас. – Филемон пропал через два дня после его смерти.
– Значит, он вполне мог помочь Годвину раскопать могилу.
– Да.
Все трое смотрели друг на друга, стараясь не обращать внимания на бормотание Годвина.
– Существует лишь один способ это выяснить, – проронил Мерфин.
Мужчины взялись за деревянные лопаты, приподняли надгробную плиту и соседние с нею и начали копать.
Томас придумал, как управляться одной рукой. Он втыкал лопату в землю здоровой рукой, наклонял, перехватывал черенок ближе к ковшу и поднимал. Его правая рука была очень сильной и привычной к такой работе.
Все равно ушло немало времени. Многие могилы теперь рыли неглубоко, но для настоятеля Савла братья постарались и выкопали яму глубиной положенные шесть футов. Снаружи темнело, и Керис принесла свечи. Чудилось, будто бесы с картины на стене ожили и шевелятся в неверном свете.
Вскоре Томас с Мерфином углубились настолько, что из ямы торчали только их головы. Наконец Мерфин воскликнул:
– Эй, тут что-то есть!
Керис рассмотрела грязную белую тряпку вроде промасленного полотна, какое иногда использовали для саванов.
– Вы нашли тело.
– А где гроб? – спросил Томас.
– Его хоронили в гробу? – Простолюдинов обычно заворачивали в саваны, гробы полагались знати.
– Да, я сам видел. Здесь же кругом лес. Всех монахов хоронили в гробах, пока не свалился брат Сайлас, здешний плотник.
– Подождите. – Мерфин вонзил лопату у ног покойника, ковырнул землю, затем постучал черенком, и Керис услышала глухой стук дерева о дерево. – Вот ваш гроб, внизу.
– Как тело могло оказаться снаружи? – удивился Томас.
Керис поежилась. Ей стало страшно.
– …И будет мучим в огне и сере пред святыми ангелами… И дым мучения их будет восходить во веки веков. – Бормотание Годвина сделалось громче.
Монах спросил у Керис:
– Можешь сделать так, чтобы он замолчал?
– У меня нет с собой лекарств.
– Ничего сверхъестественного, – сказал Мерфин. – Полагаю, Годвин и Филемон извлекли тело и положили в гроб ворованную утварь.
Томас сурово кивнул.
– Тогда придется открыть гроб.
Сперва следовало переместить тело, обернутое в саван. Мужчины наклонились, ухватили мертвеца за плечи и колени и приподняли. Дальше оставалось только выбросить покойника из могилы. Тело упало с глухим стуком. Испугались все; даже Керис, не слишком-то верившая в мир духов, устрашилась содеянного и принялась боязливо вглядываться через плечо в темные углы церкви.
Мерфин счистил землю с крышки гроба, а Томас выбрался из ямы и принес железный лом. Вдвоем они приподняли крышку.
Керис держала над могилой две свечи, чтобы мужчинам было лучше видно.
В гробу лежало еще одно тело в саване.
– Как странно! – Голос Томаса заметно дрогнул.
– Давайте попробуем рассуждать здраво, – спокойно, собранно предложил Мерфин. Керис хорошо его знала, а потому поняла, что он лишь притворяется бесстрастным. – Кто может находиться в гробу? Ну, поглядим.
Он нагнулся, взялся за саван обеими руками и разорвал надвое по шву над головой усопшего. Тело покоилось в гробу уже неделю, от него исходил тяжелый дух, но в холодной земле под стылой церковью оно не успело разложиться. Даже в неверном свете свечей у Керис не возникло сомнений по поводу того, чье это тело. Светло-пепельные волосы сразу бросались в глаза.
– Савл Белая Голова, – произнес Томас.
– В своем гробу, – заметил Мерфин.
– Тогда кто второй? – спросила Керис.
Мерфин накрыл саваном светлую голову Савла и вернул на место крышку гроба.
Керис опустилась на колени возле другого тела. Она нередко имела дело с трупами, но вытаскивать покойников из могилы не доводилось, и потому ее руки дрожали. Тем не менее она разорвала саван и обнажила лицо мертвеца. К ее ужасу, его глаза были открыты и глядели прямо на нее. Она заставила себя закрыть покойнику веки.
В саване оказался молодой широкоплечий монах, незнакомый Керис. Томас приподнялся на цыпочки, выглянул из могилы и сказал:
– Брат Жонкиль. Он умер на следующий день после настоятеля Савла.
– А его похоронили? – осведомилась Керис.
– На кладбище… как мы все считали.
– В гробу?
– Да.
– Вот только он здесь.
– Гроб показался мне тогда тяжелым, – вспомнил Томас. – Я помогал его нести…
– Все понятно, – проговорил Мерфин. – Этого Жонкиля положили в гроб в церкви перед похоронами. Пока монахи трапезничали, Годвин с Филемоном открыли гроб и вынули тело, потом раскопали могилу Савла, сбросили Жонкиля туда, снова закопали, положили соборную утварь в гроб Жонкиля и закрыли крышку.
– Значит, нужно раскопать могилу Жонкиля, – произнес Томас.
Керис посмотрела наружу сквозь темное окно. Пока возились у могилы Савла, пала ночь.
– Придется ждать до утра.
Мужчины долго молчали, потом Томас сказал:
– Нет уж, давайте закончим сегодня.
Керис сходила на кухню, взяла из груды хвороста две ветки, зажгла их от очага и вернулась в церковь. Когда все трое выходили наружу, им вослед полетело громкое бормотание Годвина:
– И обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны ягоды в точиле за городом, и потекла кровь из точила даже до узд конских[82].
Керис содрогнулась – зрелище, описанное в Откровении Иоанна Богослова, внушало отвращение – и постаралась прогнать представшее мысленному взору видение.
При красноватом свете пламенеющих веток быстро дошли до кладбища. Керис порадовалась, когда оставила за спиной ту жуткую картину на стене и яростный бред Годвина. Мужчины быстро отыскали надгробный камень Жонкиля и принялись копать.