Они уже успели вырыть две ямы для послушников и раскопать могилу Савла. С обеда это была их четвертая могила. Мерфин выглядел усталым, монах весь взмок, но оба упорно трудились. Яма медленно углублялась, холмики земли по обе ее стороны столь же медленно росли. Наконец раздался стук лопаты о дерево.
Керис передала Мерфину лом и встала на колени возле могилы с горящей веткой в руке. Мерфин подцепил крышку и вытащил наверх.
Тела в гробу не было. Вместо него там лежали плотно уложенные сумки и ящички. Мерфин открыл кожаный мешок и вытащил распятие, украшенное драгоценными камнями.
– Аллилуйя, – прохрипел он.
Томас вскрыл один из ящичков, внутри которого виднелись плотные ряды пергаментных свитков, напоминавшие рыб в бочке.
Хартии. У Керис словно гора с плеч свалилась. Сестры вернули свое имущество.
Томас запустил руку в другой мешок, извлек череп, испуганно вскрикнул и выронил свою добычу.
– Святой Адольф, – спокойно произнес Мерфин. – Паломники проходят сотни миль, чтобы дотронуться до ковчега с этими останками. – Он подобрал череп и положил обратно в мешок.
– Послушайте, – вмешалась Керис. – Нам придется везти все это назад в Кингсбридж на повозке. Почему бы не оставить ценности в гробу? Все уже сложено, а на гроб воры вряд ли позарятся.
– Дельная мысль, – согласился Мерфин. – Нужно достать его из могилы.
Томас сходил в обитель за веревками, мужчины вытащили гроб, вернули на место крышку и обвязали гроб веревками, чтобы отнести в церковь.
Едва сделали шаг, раздался истошный крик.
Керис испуганно взвизгнула.
Все повернулись к церкви. Оттуда к ним бежал какой-то человек с выпученными глазами, изо рта у него текла кровь. Керис чуть не умерла от страха, вдруг поверив во все глупые байки про духов, но потом сообразила, что видит перед собою Годвина. Приор как-то нашел в себе силы встать со смертного одра, выбрался из церкви, заметил их факелы и теперь, одержимый безумием, бежал на свет.
Все зачарованно глядели на него.
Приор остановился у гроба, присмотрелся, кинул взгляд на разрытую могилу. В колеблющемся свете факелов Керис уловила проблеск осознания на его искаженном гримасой лице. В следующий миг Годвин будто лишился сил, рухнул прямо на холм земли подле пустой могилы брата Жонкиля и скатился вниз.
Керис, Мерфин и Томас подошли к краю ямы.
Годвин лежал на спине, глядя на них широко раскрытыми невидящими глазами.
66
Едва возвратившись в Кингсбридж, Керис опять решила уехать.
В памяти от обители Святого Иоанна-в-Лесу остались вовсе не кладбище и не тела, которые выкапывали Мерфин и Томас, а окрестные поля, на которых никто не работал. По пути домой – Мерфин ехал рядом, а Томас правил повозкой – она видела множество заброшенных полей и начала осознавать грядущие трудности.
Основные доходы аббатству приносила аренда. Крестьяне выращивали урожай и пасли скот на землях, принадлежащих аббатству, и платили за право трудиться не рыцарю или графу, а приору или настоятельнице. Обычно они доставляли в собор часть урожая – десяток мешков муки, трех овец, теленка, телегу лука, – но теперь большинство предпочитали расплачиваться деньгами.
Однако если никто не обрабатывает землю, откуда возьмется арендная плата? И чем тогда будут питаться сестры?
Соборная утварь, деньги и хартии, добытые в обители Святого Иоанна, надежно упрятали в новой тайной сокровищнице, постройку которой мать Сесилия заказала Иеремии-строителю, причем выбрала такое место, где ее было крайне сложно найти. Из всей утвари пропал только золотой подсвечник, пожертвованный цехом кингсбриджских свечников, то есть ремесленниками, которые изготавливали восковые свечи.
Керис устроила праздничную воскресную службу в честь повторного обретения мощей святого. Томасу она поручила заботы о мальчиках из сиротского приюта – многим по возрасту уже требовалась суровая мужская рука, – а сама переселилась во дворец приора, с удовольствием представляя, в какой ужас пришел бы Годвин, узнав, что в его дворце живет женщина. Покончив с этими делами, она отправилась в Аутенби.
Плодородная долина Аутен с глинистой почвой располагалась в дне пути от Кингсбриджа. Сотню лет назад ее уступил женскому монастырю некий злобный старый рыцарь, пытавшийся таким образом получить наконец прощение за грехи всей жизни. Вдоль реки Аутен по долине были разбросаны пять деревень. Оба речных берега и подножия холмов занимали пахотные земли.
Поля, разделенные на полосы, обрабатывало множество семей. Опасения Керис оправдывались: многие наделы выглядели заброшенными. Чума все изменила, но ни у кого не хватало соображения – а может, решительности и хватки – приспособиться к новым обстоятельствам. Значит, придется заняться этим самой. Керис приблизительно представляла, что от нее потребуется, а подробности решила обдумать по дороге.
Ее сопровождала сестра Джоана, молодая монахиня, лишь недавно принявшая постриг. Эта бойкая девушка напоминала саму Керис десятилетней давности, но не обликом – Джоана была черноволосой и голубоглазой, – а пытливым умом, подвергавшим сомнению все вокруг.
Сестры прибыли в крупнейшую из пяти деревень, Аутенби. Староста всей долины Уилл проживал в просторном деревянном доме возле церкви. Застать его не удалось, пришлось ехать на самое дальнее поле, где он сеял овес. Это оказался крупный мужчина с медлительными движениями. Соседняя полоса пребывала в запустении, там пробивались дикая трава и сорняки и паслись овцы.
Уилл несколько раз в год приезжал в аббатство, чаще всего за тем, чтобы передать деньги от крестьян, так что знал Керис в лицо, но явно растерялся, когда увидел монахиню в этакой глуши.
– Сестра Керис! – воскликнул он. – Что вас к нам привело?
– Я теперь мать Керис, Уилл, и приехала удостовериться, что земли обители возделываются как полагается.
– О! – Он покачал головой. – Как видите, мы делаем все, что можем, но столько ведь людей поумирало! Тяжело приходится, что там говорить. – Старосты всегда жаловались на трудные времена, но сейчас Уилл нисколько не преувеличивал.
Керис спешилась.
– Давай рассказывай.
В нескольких сотнях ярдов отсюда, на пологом склоне холма, она разглядела крестьянина, пахавшего на упряжке из восьми волов. Он остановил упряжку и с любопытством уставился на монахиню, которая двинулась в его сторону.
Уилл мало-помалу справился со смятением и, шагая рядом с Керис, проговорил:
– Конечно, служительнице Господней вроде вас не пристало разбираться в земледелии, но я постараюсь объяснить самое главное.
– Очень любезно с твоей стороны. – Керис привыкла к снисходительному отношению мужчин наподобие Уилла и открыла для себя опытным путем, что разумнее всего не спорить с ними, а убаюкивать их подозрительность мнимой покорностью. Так можно узнать гораздо больше. – Сколько крестьян вы потеряли во время чумы?
– О, очень много.
– Сколько точно?
– Так, погодите… Уильям Джонс, оба его сына, потом Ричард-плотник, его жена…
– Мне не нужны имена. – Керис постаралась скрыть раздражение. – Сколько в общем? Приблизительно?
– Нужно посчитать.
Они достигли пашни. Управлять восемью волами было непросто, поэтому пахарями частенько становились самые смекалистые из крестьян. Керис обратилась к молодому человеку за плугом:
– Сколько народу умерло во время чумы в Аутенби?
– Я бы сказал, человек двести.
Настоятельница присмотрелась к пахарю. Тот был невысок, но крепок, глядел дерзко поверх густой светлой бороды, как было свойственно многим молодым мужчинам.
– Ты кто?
– Меня зовут Гарри, моего отца звали Ричард, святая сестра.
– Я мать Керис. Откуда тебе известно это число?
– По моим подсчетам, в Аутенби умерли сорок два человека; в Хэме и Шортейкре дела ничуть не лучше – значит, получается где-то сто двадцать покойников. В Лонгуотер чума так и не завернула, зато Олдчерч она выкосила поголовно, только старого Роджера Бретона пощадила. Еще восемь десятков. Вот и выходит две сотни.
Настоятельница повернулась к Уиллу:
– Сколько народу живет во всей долине?
– Ну, надо посчитать…
Пахарь Гарри ответил:
– До чумы было около тысячи.
– Вот потому-то мне самому пришлось засевать свою полосу, вместо батраков, – пояснил староста. – Никого не осталось, все умерли.
Гарри хмыкнул.
– Или просто ушли на плату повыше.
Керис насторожилась.
– Вот как? Это куда же?
– Да к богачам из соседней долины, – возмущенно отозвался Уилл. – Знать испокон веку платит батракам по пенни в день, но нашлись такие, кто решил, будто им все позволено.
– Полагаю, у соседей земля не пустует.
– По-разному, мать Керис, – уклончиво скалал Уилл.
Керис указала на полосу, где паслись овцы:
– А это чья земля? Почему на ней никто не пашет?
– Она принадлежала Уильяму Джонсу, – объяснил староста. – Он с сыновьями преставился, а вдова переехала к сестре в Ширинг.
– Вы искали новых держателей?
– Искал, но не нашел, матушка.
– На прежних условиях вовек не найдешь, – снова вмешался Гарри.
Староста смерил пахаря испепеляющим взглядом.
– Что ты имеешь в виду? – уточнила Керис.
– Цены-то упали, хоть и весна, когда зерно обычно дорогое.
Настоятельница кивнула. Так уж повелось на рынке: чем меньше покупателей, тем ниже цены.
– Но люди должны как-то выживать.
– Никто не хочет сеять пшеницу, ячмень и овес, но приходится выращивать то, что велят. Во всяком случае, у нас в долине так. Потому люди в поисках работы идут в другие места.
– А что им обещают в других местах?
– Все хотят творить что им вздумается, – сердито проворчал Уилл.
Гарри ответил на вопрос Керис:
– Люди хотят быть свободными, платить ренту деньгами. Им надоело быть сервами, которые обязаны раз в неделю трудиться на запашке лорда. Хотят сами решать, что им сеять.
– Что именно?