Тут припомнилось, что сегодня в Тенч-холл должен приехать староста Нейт из Уигли с доходом за три месяца. Каждую весну эта деревня была обязана отдавать лорду двадцать четыре годовалых барашка. Тех можно отогнать в Ширинг на рынок и продать, а на вырученные деньги купить если не гунтера, то хотя бы добротного скакуна.
– Ладно, – отозвался наконец Ральф. – Пойдем-ка посмотрим, не приехал ли староста Уигли.
Они прошли в зал. Здесь правили женщины, и настроение Ральфа тут же упало. Тилли сидела подле очага и кормила их трехмесячного сына Джерри. Ни мать, ни младенец не жаловались на здоровье, несмотря на юность Тилли. Ее худенькое девичье тело заметно изменилось. Груди располнели, соски, один из которых жадно сосал младенец, набухли и потемнели; живот обвис, как у старухи. Ральф не ложился с женой уже много месяцев и сомневался, что ему когда-нибудь этого захочется.
Рядом пристроились родители, сэр Джеральд, в честь которого назвали внука, и леди Мод. Они сильно сдали и одряхлели, но каждое утро приходили из своего деревенского дома в замок повидать малыша. Мод уверяла, что Джерри похож на Ральфа, но сам лорд ни малейшего сходства не замечал.
Ральф обрадовался, увидев в зале старосту Нейта.
Горбун поспешно вскочил со скамьи и поздоровался:
– Добрый вам день, сэр Ральф.
Лорд мысленно отметил, что вид у старосты, как у побитой собаки.
– Что с тобою, Нейт? – спросил тот. – Ты привел барашков?
– Нет, сэр.
– Почему, черт подери?
– А их нет, сэр. В Уигли не осталось овец, всего пара голов, совсем старых.
Ральф обомлел:
– Как это нет? Их что, украли?
– Нет, сэр. Каких-то вам уже привели по гериоту, когда поумирали их владельцы, а мы не смогли найти желающих на землю Джека-пастуха. Другие зимой передохли. По весне некому было смотреть за ягнятами, они тоже передохли, заодно с матерями.
– Неслыханно! – злобно процедил Ральф. – На что жить знатному человеку, если его сервы не следят за скотом?
– Мы думали, что чума кончилась, сэр, когда все вроде наладилось в январе и феврале, но теперь она, похоже, вернулась.
Ральф невольно поежился. Подобно всем уцелевшим, он благодарил небеса за спасение от чумы. Неужто угроза еще не миновала?
– На этой неделе умерли Перкин, его жена Пег, их сын Роб и зять Билли Говард, – продолжал Нейт. – Осталась одна Аннет со всеми своими акрами, которые нужно возделывать, а в одиночку ей не справиться.
– Что ж, пускай выплачивает гериот.
– Она заплатит, когда я найду держателей.
Парламент как раз обсуждал новый закон, призванный остановить разбегавшихся по всей стране батраков, которые требовали все более высокого жалованья. Как только этот ордонанс станет законом[83], Ральф собирался вернуть всех своих беглецов. Но и в этом случае, как он вдруг понял, найти держателей будет очень непросто.
– Полагаю, вы уже слышали о смерти графа, – сказал Нейт.
– Как? – Ральф снова опешил.
– Что? – воскликнул сэр Джеральд. – Граф Уильям умер?
– От чумы, – уточнил староста.
– Бедный дядя Уильям! – проговорила Тилли, и младенец уловив печаль матери, захныкал.
– Когда? – спросил Ральф громко, чтобы перекрыть этот скулеж.
– Три дня назад.
Тилли вновь дала младенцу грудь, и мальчик затих.
– Значит, графом теперь старший сын Уильяма, – задумчиво произнес Ральф. – Ему не больше двадцати.
Староста покачал головой.
– Ролло тоже умер от чумы.
– Тогда младший…
– Тоже.
– Оба сына!
Сердце Ральфа забилось быстрее. Он всегда мечтал стать графом Ширингом. Теперь чума открывала ему такую возможность и, более того, расчищала дорогу, ведь многие из тех, кто грезил о титуле, отошли в лучший мир.
Он перехватил взгляд отца. Сэр Джеральд подумал о том же.
– Ролло и Рик умерли. Какой ужас. – Тилли заплакала.
Ральф не обратил на нее внимания и попытался оценить положение дел.
– Кто из родственников остался?
Джеральд спросил у Нейта:
– Графиня тоже умерла?
– Нет, сэр. Леди Филиппа жива. Как и ее дочь Одила.
– Ага. Значит, тот, кого король выберет в мужья Филиппе, станет графом.
Ральфа будто громом ударило. С ранней юности он мечтал жениться на леди Филиппе. Теперь ему представилась возможность осуществить оба желания одним махом.
Вот только он уже женат.
– Вот, значит, как, – протянул сэр Джеральд. Его возбуждение улеглось так же быстро, как и проявилось.
Ральф покосился на Тилли, кормившую ребенка и заливавшуюся слезами. Эта пятнадцатилетняя девчонка, меньше пяти футов ростом, стояла крепостной стеной между ним и будущим, к которому он стремился всю жизнь.
Он ее ненавидел.
Поминальная служба по графу Уильяму проходила в Кингсбриджском соборе. Из монахов остался один Томас, но епископ Анри провел службу, а монахини пели гимны. За гробом следовали леди Филиппа и Одила, обе в траурных нарядах. Несмотря на их черные одежды, Ральфу казалось, что церемонии не хватает того неуловимого ощущения, какое обычно витает в воздухе при прощании с влиятельными людьми: ощущения того, что время утекает, подобно водам могучей реки. Смерть была везде и повсюду, люди умирали каждый день, и кончина знатных особ успела превратиться в обыденность.
Ральф спрашивал себя, заразен ли кто-либо из прихожан. Быть может, прямо сейчас болезнь передается через дыхание этого человека или через невидимые лучи из его глаз. От этой мысли стало не по себе. Ральф сталкивался со смертью много раз и научился подавлять страх в битвах, но такому врагу, как чума, сопротивляться бесполезно: она точно убийца, что вонзает длинный нож в спину и удирает незамеченным. Лорд поежился и постарался отогнать мрачные предчувствия.
Рядом с ним стоял высокий сэр Грегори Лонгфелло, тот самый законник, который в прошлом вел дела от имени города. Теперь Грегори состоял в королевском совете, куда приглашали видных знатоков в различных областях, чтобы они советовали монарху – нет, не что делать: для этого имелся парламент, – а как именно делать то-то и то-то.
Королевские указы часто зачитывали на важных церковных службах наподобие сегодняшней. Епископ Анри воспользовался случаем огласить новый ордонанс о батраках. Ральф догадывался, что новости привез сэр Грегори, который задержался, чтобы воочию увидеть, как их воспримут.
Ральф слушал внимательно. Его самого ни разу не приглашали в парламент, но он обсуждал положение дел с графом Уильямом, заседавшим в палате лордов, и с сэром Питером Джефрисом, который представлял Ширинг в палате общин, а потому был осведомлен о подробностях.
– «Всякий человек обязан работать на лорда той деревни, в которой он проживает. Никто не вправе переселяться в другую деревню и наниматься к другому хозяину без согласия своего лорда», – читал епископ.
Ральф ликовал. Он знал, что закон должны вот-вот принять, и вот его чаяния наконец-то сбылись.
До чумы недостатка в батраках не было и в помине: наоборот, во многих деревнях даже не знали, чем их занять. Порою безземельные крестьяне, не в силах найти оплачиваемую работу, взывали к милости лорда, и это доставляло немало хлопот: не важно, соглашался лорд помочь им или нет, – потому, когда работники испрашивали разрешения перебраться в другую деревню, лорд не скрывал облегчения, и уж всяко ему не требовалось никаких законов, чтобы удержать людей на месте. А теперь батраки вели себя своевольно, чему, разумеется, следовало немедленно положить конец.
Прихожане ответили епископу одобрительным гулом. Жителей Кингсбриджа это, в общем-то, не затрагивало, но среди тех, кто проживал в сельской местности и прибыл на похороны, большинство составляли наниматели, а не работники. Новые правила были придуманы ими для себя.
Епископ между тем продолжал:
– «Отныне признается преступным требовать, предлагать и получать жалованье выше того, что платили за те или иные виды работ в сорок седьмом году».
Ральф кивнул. Это правильно. Даже те батраки, что никуда не сбежали, нынче настаивали на том, чтобы им платили больше. Он надеялся, что с этим будет покончено.
Сэр Грегори перехватил его взгляд.
– Вижу, вы киваете. Довольны?
– Этого мы и хотели, – ответил Ральф. – Я начну применять закон в ближайшие же дни. У меня сбежали несколько человек, которых я особенно хочу вернуть.
– Если позволите, я поеду с вами. Хотелось бы посмотреть, как все будет.
69
Священник Аутенби умер от чумы, и церковные службы прекратились, поэтому Гвенда несказанно удивилась, когда в воскресенье утром зазвонил колокол.
Вулфрик пошел узнать, в чем дело, и вернулся с известием, что прибыл отец Дерек. Гвенда поспешно умыла сыновей, и семья вышла наружу.
Стояло чудесное весеннее утро, солнце омывало ярким светом древние серые камни маленькой церкви. Собрались все деревенские: им было любопытно посмотреть на приезжего.
Отец Дерек оказался городским священником, одетым для деревенской церкви слишком богато, и говорил весьма складно. Гвенда пыталась понять, какова истинная цель его приезда. Почему церковные власти вдруг вспомнили о существовании этого прихода? Она твердила себе, что от дурной привычки вечно ждать худшего стоит избавляться, но все же ощущала какой-то подвох.
Она стояла в нефе с Вулфриком и сыновьями, и, пока священник отправлял положенные обряды, чувствовала, что ощущение надвигающейся беды усугубляется. Обычно священник на богослужении смотрел на паству, как бы напоминая, что все молитвы и псалмы творятся и поются ради их блага, а не ради того, чтобы он затеял частную беседу с Господом. Но взгляд отца Дерека скользил поверх голов.
Вскоре Гвенда узнала причину такого поведения. В конце службы священник поведал о новом законе, принятом королем и парламентом.
– Безземельные батраки должны работать на лорда родной деревни, если им не предписано иное.