Но если нет – он станет графом Ширингом.
Решив, что уже два пополуночи, он разбудил остальных.
Оставили стреноженных лошадей пастись, вышли из леса и двинулись по дороге в город. Алан, как было и во Франции, нес подручное снаряжение – короткую приставную лестницу, моток веревки и железную «кошку», при помощи которой штурмовали крепостные стены в Нормандии. На пояс он повесил зубило и молоток. Возможно, инструменты и не понадобятся, но походы приучили к тому, что нужно быть готовым ко всему.
Еще Алан тащил несколько больших мешков, туго свернутых и увязанных в тюк.
Когда показался город, Ральф выдал всем капюшоны с отверстиями для глаз и рта, а сам надел латную рукавицу на левую руку, чтобы прикрыть предательские обрубки трех пальцев. Так никто его не узнает, если, конечно, он не попадется.
Все шестеро обернули башмаки поясными войлочными сумками и подвязали у коленей, чтобы приглушить звук шагов.
Уже сотни лет Кингсбридж не подвергался осадам, и об обороне города не слишком заботились, особенно с приходом чумы. Тем не менее с юга в город было не войти. У ближнего к городу моста Мерфина стояла каменная караульня у крепкой деревянной двери на засове. Река служила естественной защитой города на востоке и юге. На севере и западе, где мост не требовался, тянулась стена, ныне обветшавшая и полуразрушенная. Ральф решил зайти с севера.
Жалкие лачуги сгрудились с наружной стороны стены, как собаки на заднем дворе мясницкой лавки. Алан разведал путь пару дней назад, когда они приезжали в Кингсбридж справиться насчет Тилли. Теперь Ральф и наемники следовали за Фернхиллом, ступая мимо хижин как можно тише. Даже бедняки предместий способны поднять тревогу, если проснутся. Залаяла собака, и Ральф замер, но кто-то ругнулся на псину, и лай затих. Вскоре отряд подошел к проломленному участку стены и без труда перелез через выпавшие камни.
Они очутились на узкой улице за складами, которая выводила прямиком к северным воротам города. Ральф знал, что у ворот в будке стоит часовой. Шли тихо. Хотя они уже за стенами, часовой наверняка окликнет их, если заметит, и примется звать на помощь, если ответы ему не понравятся. Но, к радости Ральфа, часовой крепко спал на табурете, прижавшись спиной к стене будки, а позади него на полке оплывал огарок свечи.
Все же Ральф решил не рисковать. Подкрался ближе, перегнулся через подоконник и длинным ножом перерезал часовому горло. Тот проснулся и попытался закричать, но из разинутого рта уже лилась кровь. Когда часовой обмяк, Ральф подхватил его и держал, пока тот не застыл, потом прислонил тело к стене, вытер окровавленное лезвие о блузу мертвеца и вложил нож в чехол.
Большая двойная дверь, преграждавшая путь, имела калитку в человеческий рост, и Ральф отпер ее, подготовив путь к отступлению.
Шестеро мужчин молча зашагали по улице в направлении аббатства.
Луны не было, именно потому Ральф выбрал нынешнюю ночь: дорогу освещал лишь тусклый свет звезд. Лорд настороженно поглядывал на верхние окна домов: если кому-то случится бросить взгляд на улицу, этот полуночник точно рассмотрит зловещую компанию в масках. По счастью, было не настолько тепло, чтобы оставлять окна открытыми на ночь, но на всякий случай Ральф натянул капюшон пониже, желая надежно спрятать голову и маску, и жестом велел остальным сделать то же самое.
В этом городе он провел детство и прекрасно помнил все улицы. Его брат Мерфин до сих пор жил здесь, хотя Ральф и не знал точно, где именно.
Прошли по главной улице мимо «Остролиста», закрывшегося и запертого несколько часов назад, и свернули к собору. Высокие, обитые железом деревянные ворота аббатства уже много лет стояли нараспашку, их петли проржавели и перекосились.
В аббатстве было темно, только в окнах госпиталя горел неяркий свет. Ральф прикинул, что в это время монахи и монахини должны спать глубоким сном. Приблизительно через час они проснутся на утреню, что начиналась и заканчивалась до рассвета.
Алан, изучивший аббатство изнутри, повел товарищей вдоль северного фасада собора. Тихо прошли по кладбищу и мимо дворца приора, свернули на узкую полосу земли между восточным фасадом и берегом реки. Фернхилл приставил к отвесной стене лестницу и прошептал:
– Это двор женского монастыря. За мной.
Он взобрался на стену, а со стены на крышу. Его шаги по шиферу едва различались. «Кошку» использовать не пришлось, иначе в тишине точно бы наделали шума.
Следом за Аланом вскарабкались остальные; Ральф шел последним.
С крыши они мягко спрыгнули на дерн двора. Ральф с беспокойством обвел взглядом стройные каменные колонны вокруг. Арки смотрели на них как часовые, но все было тихо. Хорошо, что монахам не разрешается заводить собак.
Алан провел их сквозь густую тень к могучей двери.
– Кухня, – прошептал он. Помещение едва освещали угли, дотлевавшие в очаге. – Осторожнее, не наткнитесь на горшки.
Ральф подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и вскоре разглядел очертания большого стола, какие-то бочки и кухонную утварь.
– Садитесь или ложитесь поудобнее, – шепнул он. – Мы останемся здесь, пока все не встанут и не пойдут в собор.
Спустя час, выглянув из кухни, Ральф пересчитал монахинь и послушниц, что, шаркая, выходили из дормитория и направлялись через двор к собору; кое-кто нес лампы, которые отбрасывали на сводчатый потолок причудливые тени.
– Двадцать пять, – прошептал он Алану.
Как и рассчитывал Ральф, Тилли среди сестер не было. Знатные гостьи не обязаны присутствовать на ночных службах. Когда все скрылись, Ральф выскользнул из укрытия, а товарищи остались ждать.
Тилли могла находиться либо в госпитале, либо в женском дормитории. Ральф счел, что она выберет дормиторий, потому что там безопаснее, и сначала двинулся туда.
Он бесшумно поднялся по каменным ступеням и заглянул в комнату. Там горела одна-единственная свеча. Ральф надеялся, что все монахини будут в соборе, ему не хотелось ненужных осложнений, но что, если кто-то остался из-за болезни или просто поленился? В помещении не оказалось никого, в том числе и Тилли. Ральф уже хотел было уйти, но тут приметил дверцу в дальнем торце.
Он прошлепал по дормиторию в башмаках, обернутых мешками, взял свечу и беззвучно приоткрыл дверь. Головка его юной жены покоилась на подушке, волосы в беспорядке разметались по лицу. Тилли выглядела такой невинной, такой милой, что у Ральфа защемило сердце и пришлось напомнить себе, как он ее ненавидит, ибо она стоит на его пути к вершине.
Младенец Джерри спал в люльке рядышком, приоткрыв ротик. Ральф подкрался ближе и правой рукой зажал Тилли рот, чтобы разбудить жену и чтобы помешать ей поднять шум.
Тилли открыла глаза и с ужасом воззрилась на него.
Он поставил свечу на пол, достал из кармана, где лежали всякие полезные мелочи, тряпку и всунул ее в рот Тилли, чтобы не закричала. Почему-то показалось, что жена его узнала, несмотря на маску и рукавицу, пускай он не издал ни звука. Может, почуяла его запах, как собака. Но это не имело значения. Она все равно никому ничего не скажет.
Ральф связал ей руки и ноги кожаными ремнями. Тилли не сопротивлялась, но потом наверняка начнет дрыгаться. Убедился, что кляп не вывалится, и уселся ждать.
Из собора доносилось стройное пение женского хора, к которому примешивались хриплые мужские голоса. Тилли не сводила с Ральфа молящих глаз, и он развернул ее так, чтобы не видеть лица.
Верно, догадалась, что он хочет ее убить. Прочла, что ли, его мысли. Ведьма, одно слово. Может, все женщины ведьмы. Так или иначе, Тилли поняла его намерения, едва те сложились. Она испуганно пялилась на мужа, особенно по вечерам, что бы он ни делал. Замирала в супружеской постели по ночам, пока он спал, а утром неизменно вставала раньше. Так продолжалось несколько дней, а потом она и вовсе исчезла. Ральф и Алан безуспешно искали ее, пока не дошли слухи, что она попросила убежища в Кингсбриджском аббатстве.
Это отлично вписывалось в планы Ральфа.
Младенец засопел во сне, и Ральфу пришло в голову, что он может расплакаться. А если в этот миг вернутся монахини? Кто-то из них может сунуться в комнату, чтобы помочь Тилли. Ничего, тогда он прикончит и монашек. В конце концов, не впервой. Ему уже приходилось убивать монахинь во Франции.
Наконец Ральф услышал шарканье и понял, что сестры возвращаются.
Алан должен следить из кухни и всех снова пересчитать. Когда они окажутся в дормитории, Фернхилл и четверо других обнажат мечи и примутся за дело.
Ральф рывком поставил Тилли на ноги. По ее щекам текли слезы. Он развернул ее спиной к себе, обнял одной рукой за пояс и поднял, прижимая к бедру. Она была легкой, как ребенок.
Достал длинный нож.
Из-за двери донесся мужской голос:
– Тихо, или все сдохнете!
Дерево заглушало звук, но Ральф узнал голос Алана.
Наступил решающий миг. В аббатстве находились другие люди – сестры, больные в госпитале, монахи на мужской половине. Ни к чему, чтобы они мешали.
Несмотря на предупреждение Алана, кто-то из сестер сдавленно вскрикнул. Хорошо, что негромко. Пока все шло как намечено.
Ральф открыл дверь и с Тилли на бедре вышел в дормиторий.
Помещение теперь освещали лампы, принесенные монахинями. В дальнем конце комнаты Алан приставил нож к горлу одной из сестер. Двое подельников стояли у него за спиной. Еще двое караулили у подножия лестницы.
– Слушайте меня, – произнес Ральф, и Тилли судорожно задергалась, узнав голос мужа. Но это было не важно, пока Ральфа не опознал никто другой.
Перепуганные монахини молчали.
– Кто тут казначей?
Ответа не было.
Ральф приставил острие ножа к горлу Тилли. Та забилась, но ей было попросту не вырваться из его крепкой хватки. «Может, зарезать ее, и пропади все пропадом», – думал он, однако медлил. Ему доводилось убивать многих, в том числе женщин, но вдруг отчего-то стало жутко вонзать нож в теплое тело той, кого он обнимал, целовал, кем обладал, матери его сына.