Прерывистый рокот барабанов напоминал шаткую походку пьяницы, волынки словно воспроизводили крики раненого дикого зверя, а колокольчики мнились дурной копией погребального звона. Керис вышла наружу именно тогда, когда процессия заходила в аббатство. На сей раз бичующихся было больше: семь или восемь десятков – и вели они себя разнузданнее прежнего. Волосы у них были длинными и спутанными, одежду составляли лохмотья, а голоса их казались еще безумнее. По всей видимости, они уже успели обойти город, поскольку за ними тянулась огромная толпа ротозеев: одни просто пялились и забавлялись, другие же рвали свои одежды и хлестали себя.
Керис не ожидала, что они вернутся. Папа Климент VI осудил флагеллантов, но он был далеко, в Авиньоне, так что следить за исполнением папского запрета на местах предстояло другим.
Вел бичующихся, разумеется, монах Мердоу. Когда они приблизились к западному фасаду собора, Керис вдруг с изумлением осознала, что большие двери широко открыты. Но ведь она разрешения не давала, а Томас не поступил бы так, не испросив ее согласия. Значит, Филемон постарался. Настоятельнице припомнилось, что Филемон в своих скитаниях встречался с Мердоу. Наверное, бродячий проповедник заблаговременно предупредил его о своем прибытии, и эти двое сговорились пустить бичующихся в собор. Разумеется, если спросить Филемона, тот скажет, что он единственный рукоположенный священник в аббатстве, а потому вправе решать, какие службы проводить.
Но зачем Филемон все это затеял? Для чего ему понадобились Мердоу и бичующиеся?
Между тем флагелланты миновали высокие двери и очутились в нефе. Горожане толпились сзади. Керис помедлила, не желая присоединяться к этакому непотребству, но все же следовало выяснить, что тут происходит. Она неохотно шагнула под своды собора.
Филемон стоял у алтаря. Мердоу присоединился к нему. Филемон воздел руки, призывая к тишине, и произнес:
– Мы пришли сюда сегодня признаться в нашей порочности, покаяться в грехах и покарать себя во искупление.
Филемон не был проповедником, и его слова были встречены почти равнодушно. Однако вдохновленный Мердоу подхватил.
– Мы сознаемся, что мысли наши растленны, а дела наши гнусны!
Ответом были одобрительные крики.
Все продолжилось так, как было в прошлый раз. Доведенные проповедью до самозабвенного восторга, люди выбегали к алтарю, возглашали, что они грешны, и принимались бичевать себя. Горожане наблюдали, будто зачарованные кровопролитием и представавшей взорам наготой. Это, конечно, было подстроенное зрелище, но бичевание велось всерьез, не понарошку, и Керис содрогалась, замечая на спинах кающихся все новые рубцы. Некоторые явно бичевали себя многократно, их тела были испещрены шрамами. Другие нещадно хлестали себя по свежим рубцам, и те начинали кровоточить.
Вскоре к бичеванию присоединились и горожане. Когда они потянулись вперед, Филемон выставил миску для сбора средств, и Керис поняла, что он устроил все из-за денег. Никому не дозволялось исповедаться и поцеловать ноги Мердоу, пока он не бросит монету в миску Филемона. Сам Мердоу время от времени поглядывал на происходящее, и Керис догадалась, что эта парочка договорилась впоследствии поделить собранные монеты.
Барабаны гремели, волынки выли все громче, а горожане продолжали каяться. Миска Филемона быстро заполнялась. Те, кто получил «отпущение грехов», бешено скакали под безумную музыку.
Наконец все «кающиеся» зашлись в дикой пляске, больше вперед никто не выходил. Скулеж волынок достиг пронзительной ноты – и резко оборвался. Тут Керис заметила, что Мердоу и Филемон исчезли. Должно быть, улизнули через южный трансепт и пошли считать добычу во дворе мужской обители.
Действо завершилось. Плясуны в изнеможении повалились на пол. Толпа зевак стала рассасываться, люди потянулись через распахнутые двери на свежий воздух летнего вечера. Потом и присные Мердоу нашли в себе силы покинуть храм, а Керис вышла следом за ними. Большинство флагеллантов на ее глазах двинулось в сторону «Остролиста».
Настоятельница с облегчением вернулась в прохладу женского монастыря. Во дворе сгущались сумерки; монахини сходили на вечерню и поужинали. Перед сном Керис заглянула в госпиталь. Тот по-прежнему не пустовал, ведь чума не думала ослабевать.
Придраться оказалось почти не к чему. Сестра Уна строго соблюдала наставления Керис: повязки на лицах, никаких кровопусканий, безупречная до одержимости чистота. Керис было собралась отправиться спать, когда принесли одного из бичующихся.
Мужчина лишился чувств в «Остролисте», разбив голову о скамью. Его спина до сих пор кровоточила, и Керис решила, что обморок вызван не столько ударом, сколько общей слабостью от потери крови.
Уна промыла его раны подсоленной водой, пока он пребывал без сознания, а чтобы привести в чувство, подожгла кусочек оленьего рога, источавший тошнотворную вонь, и сунула ему под нос. Когда мужчина очнулся, заставила выпить две пинты воды с корицей и сахаром, чтобы восполнить жидкость, которую потеряло его тело.
Увы, он был первым, а дальше стали приносить других кающихся, мужчин и женщин, ослабевших от кровопотери, страдавших от обилия крепких напитков и от увечий, полученных вследствие непроизвольных падений или драк. Оргия бесноватых бичующихся обернулась тем, что обычное число больных в госпитале в ночь с субботы на воскресенье возросло десятикратно. Один мужчина доистязал себя до того, что у него начала загнивать спина. После полуночи принесли женщину, которую связали, отстегали хлыстом и изнасиловали.
Ярость терзала Керис, которая, заодно с прочими монахинями, обихаживала флагеллантов. Все эти увечья были вызваны извращенными религиозными чувствами, которые внушали толпе люди, подобные монаху Мердоу. Они уверяли, что чума ниспослана Богом в наказание за грехи, но ее можно избежать, карая себя по собственной воле. Выходило, будто Господь – мстительное чудовище, затеявшее игру с нелепыми, безумными правилами. Керис же твердо верила, что промысел Всевышнего не сравнится с мелкими мыслишками двенадцатилетнего вожака мальчишеской шайки.
Она трудилась до воскресной утрени, затем пару часов поспала, а когда проснулась, то пошла к Мерфину.
Тот теперь поселился в самом просторном доме на острове Прокаженных. Дом стоял на южном берегу, окруженный обширным садом, который недавно засадили яблонями и грушами. Смотреть за Лоллой и ухаживать за домом он нанял пожилую пару. Их звали Арно и Эмили, но друг к другу они обращались «Арн» и «Эм». Керис нашла Эм на кухне и по ее указаниям двинулась в сад.
Мерфин показывал Лолле, как пишется ее имя, заостренной палочкой на земле. Когда он превратил букву «о» в имени в смешную рожицу, кареглазая девчушка засмеялась. Ей исполнилось четыре года, смуглая кожа все сильнее бросалась в глаза.
Наблюдая за ними, Керис изводила себя сожалениями. Они с Мерфином спали вместе уже почти полгода. Нет, она не хотела ребенка, беременность перечеркнула бы все ее планы, но в глубине души все-таки жалела, что до сих пор не понесла. Эта раздвоенность восприятия побуждала ее рисковать и не предохраняться. «Может, я вообще не смогу больше зачать, – думалось ей, – может, отвар Мэтти-знахарки, выпитый десять лет назад, как-то повредил мне чрево». Как всегда, такие мысли заставили огорчиться, что она так мало знает о человеческом теле и его недугах.
Мерфин поцеловал ее, и они пошли по саду, а Лолла бежала впереди, играя в какую-то затейливую воображаемую игру, что требовала от девочки заговаривать с каждым деревом. Сад выглядел сиротливо, деревья только-только посадили, а землю привезли издалека, чтобы подкормить здешнюю каменистую почву.
– Хочу поговорить об этих бичующихся. – Керис рассказала Мерфину о том, что ночью происходило в госпитале. – Нужно гнать их из Кингсбриджа.
– Хорошая мысль. Все это затеяно лишь для того, чтобы Мердоу подсобрал денег.
– Филемон с ним заодно. Он ходил с миской для подаяний. Ты потолкуешь с приходской гильдией?
– Конечно.
Исполняя обязанности приора, Керис фактически являлась лордом манора, а потому имела полное право изгнать флагеллантов самостоятельно, никого не спрашивая. Но она помнила, что королю подано прошение о хартии, значит, вскоре управление городом перейдет к гильдии; следовательно, нужно понемногу перекладывать решения на горожан. Вдобавок всегда надежнее заручиться поддержкой, прежде чем требовать соблюдения того или иного правила.
– Хорошо бы констебль выпроводил Мердоу и его подручных из города до обедни.
– Филемон будет в ярости.
– Ему не следовало впускать их в собор, ни с кем не посоветовавшись. – Керис понимала, что неприятностей не избежать, но не могла допустить, чтобы страх перед Филемоном помешал ей сделать что-то полезное для города. – Папа, к слову, на нашей стороне, можем на него сослаться. Если действовать тихо и быстро, мы избавимся от них прежде, чем Филемон успеет позавтракать.
– Хорошо. Я попытаюсь собрать гильдию в «Остролисте».
– Встретимся там через час.
Приходская гильдия обезлюдела, как и город в целом, но горстка крупных торговцев выжила: уцелели ткачиха Медж, Джейк Чепстоу и Эдвард-мясник. Присутствовал и новый констебль – Мунго, сын Джона, а его помощники дожидались указаний снаружи.
Разговор длился недолго. Никто из видных горожан не принимал участия в оргии и не одобрял подобных зрелищ. Последним доводом стали слова Керис насчет папской буллы. Керис как исполняющая обязанности приора зачитала постановление гильдии, запрещавшее бичевание и прилюдное оголение на улицах; нарушители подлежали немедленному изгнанию из города, каковое вменялось выполнить констеблю по свидетельству трех членов гильдии. Затем собрание утвердило это постановление.
Констебль Мунго поднялся наверх и разбудил Мердоу, но уйти тихо монах не пожелал: ворвался в общий зал и принялся изрыгать проклятия, рыдать, витийствовать и молиться. Двое помощников констебля подхватили Мердоу под руки и почти вынесли из таверны. На улице он заголосил громче прежнего. Некоторые его сторонники вздумали заступиться за монаха и сами угодили под стражу. Немногочисленные горожане тащились за шумной компанией по главной улице к мосту Мерфина. Никто из них не спорил, а Филемон не показывался. Даже те, кто накануне бичевал себя в соборе, теперь пристыженно помалкивали.