– Если ты не лукавишь, я постараюсь как можно скорее тебя забыть. Мне тридцать три года. Вечности впереди нет, моему отцу пятьдесят восемь, и он умирает. Женюсь на другой женщине, у меня родятся дети, и я буду счастлив в своем саду.
Нарисованная им картина доставляла нестерпимые муки. Керис закусила губу, пытаясь сохранить самообладание, но по ее щекам заструились слезы.
– Я не собираюсь тратить жизнь на любовь к тебе. – Мерфин не ведал пощады. На сей раз он словно пырнул ее ножом. – Уходи из монастыря сейчас или оставайся в нем навсегда.
Керис попыталась твердо посмотреть на него.
– Я не забуду тебя и всегда буду любить.
– Очевидно, не так уж и сильно.
Керис долго молчала. Она знала, что любит его сильно, очень сильно, но любовь ставила ее перед неразрешимым выбором. Спорить же было как будто бессмысленно.
– Ты вправду так думаешь?
– По-моему, это очевидно.
Она кивнула, пусть и не соглашалась в душе.
– Прости. Мне очень жаль. Так жаль, как никогда прежде в жизни.
– Мне тоже. – Мерфин повернулся и вышел из здания.
75
Сэр Грегори Лонгфелло наконец уехал в Лондон, но поразительно быстро вернулся, будто отскочил мячиком от стены большого города. Он появился в Тенч-холле к ужину: взмокший, запыхавшийся, со спутанными седыми волосам, – но вошел не как обычно – с таким видом, словно ему должны повиноваться все люди и животные, встречающиеся на пути, – а куда менее спесиво. Ральф и Алан стояли у окна, рассматривая новый кинжал с широким лезвием – базилярд[89]. Не проронив ни слова, Грегори упал в большое резное кресло Ральфа: что бы там ни случилось, он был слишком важной особой, чтобы дожидаться приглашения сесть.
Ральф и Алан вопросительно уставились на него. Мать Ральфа громко фыркнула: она не любила дурные манеры.
Наконец Грегори произнес:
– Король не любит, когда ему не подчиняются.
Это напугало Ральфа.
Он встревоженно уставился на Грегори и спросил себя, не совершил ли какой-либо оплошности, которую можно истолковать как неподчинение королю. Вроде бы нет.
– Мне очень жаль, что его величество недоволен, – проговорил он с запинкой. – Надеюсь, не мною.
– Вы имеете к этому отношение, – ответил Грегори с выводящей из себя уклончивостью. – И я тоже. Король считает, что неисполнение его желаний подает дурной пример.
– Полностью согласен.
– Поэтому завтра же мы с вами едем в Эрлкасл, встречаемся с леди Филиппой и принуждаем ее выйти за вас замуж.
Так вот в чем дело. Ральф испытал огромное облегчение. При всем желании его нельзя было обвинить в строптивости леди Филиппы, но королей подобные соображения никогда не останавливали. Впрочем, читая между строк, он догадался, что король разгневался на Грегори, а потому тот намерен во что бы то ни стало выполнить волю короля и оправдаться в его глазах.
На лице законника отражались ярость и злоба.
– Обещаю вам: после разговора со мной она будет умолять вас взять ее в жены, – процедил он.
Ральф не представлял, как Грегори сумеет этого добиться. Филиппа четко дала понять, что женщину можно подвести к алтарю, но нельзя заставить произнести «да». Он ответил:
– Кто-то говорил мне, что право вдовы отказаться от повторного брака подтверждено едва ли не Великой хартией[90].
Грегори злобно посмотрел:
– Не напоминайте. Я имел неосторожность сказать то же самое его величеству.
«Интересно, – подумалось Ральфу, – какими угрозами или посулами законник будет обуздывать Филиппу?» Сам он додумался лишь до того, что ее следует увезти силой в какую-нибудь отдаленную церковь, где щедро подкупленный священник притворится, будто не слышит воплей: «Нет, никогда!»
Выехали рано утром с небольшой свитой. Наступила пора сбора урожая, и на северном поле мужчины жали высокую рожь, а женщины шли следом, увязывая снопы.
В последнее время Ральф больше беспокоился об урожае, нежели думал о Филиппе, но вовсе не из-за погоды, на которую грех было жаловаться. Причина заключалась в чуме. У него осталось очень мало свободных держателей и почти не осталось батраков. Многих переманили бессовестные землевладельцы вроде настоятельницы Керис, которая соблазняла работников других лордов более высоким жалованьем и выгодными условиями владения землей. В отчаянии Ральф даровал некоторым своим сервам свободное держание, вследствие чего они избавились от обязанности трудиться на его земле; в итоге он вынужден был обходиться почти без батраков в пору урожая. Походило на то, что часть зерна попросту сгниет на полях.
Однако все трудности будут преодолены, если он женится на Филиппе. Тогда у него будет вдесятеро больше земли, чем есть сейчас, и появятся доходы из множества других источников – от судов, лесов, рынков и мельниц. А его семья снова займет полагающееся ей место среди знати. Сэр Джеральд еще успеет побыть до смерти отцом графа.
Хотелось бы знать заранее, что задумал Грегори. Филиппе следовало крепко подумать, прежде чем бросать вызов законнику, с его-то несгибаемой волей и обширными связями. Сам Ральф не хотел бы оказаться сейчас в ее расшитых бисером шелковых туфлях.
До Эрлкасла добрались к полудню. Галдеж грачей на стене замка всегда напоминал Ральфу о времени, проведенном на службе у графа Роланда, – самой счастливой поре его жизни, как ему иногда думалось. Но теперь, после смерти графа, здесь стало очень тихо. Сквайры больше не затевали жестокие игры на нижнем дворе, боевые кони не топали копытами и не фыркали, пока их взнуздывали и выгуливали, а воины не бросали кости на ступенях донжона.
Филиппа ждала гостей в непритязательном зале, с ней была Одила и несколько прислужниц. Мать и дочь трудились над шпалерой, сидя рядышком на лавке перед прялкой. Судя по всему, рисунок будет изображать лес. Филиппа бурой нитью выпрядала стволы деревьев, а Одила намечала ярко-зеленые пятна листвы.
– Очень мило, но жизни бы добавить. – Ральф старался говорить весело и приветливо. – Птичек, кроликов, может, собак, преследующих оленя.
Филиппа, как всегда, не поддалась на его любезность, встала и сделала шаг назад, подальше от Ральфа. Одила поступила так же. Ральф вдруг обратил внимание, что они с матерью одного роста.
– Зачем вы здесь? – спросила Филиппа.
«А ты не меняешься», – с обидой подумал Ральф и встал к ней вполоборота.
– Сэр Грегори имеет вам нечто сообщить, – ответил он, отошел к окну и принялся глядеть наружу, словно заскучал.
Законник сухо поздоровался и выразил надежду, что не слишком побеспокоил. Конечно, это был вздор – плевать он хотел на их покой, – но вежливость была призвана несколько смягчить Филиппу. Та предложила Грегори сесть, и он приступил к делу.
– Король недоволен вами, графиня.
Филиппа склонила голову.
– Мне очень жаль, что я вызвала неудовольствие его величества.
– Он желает вознаградить своего верного подданного, сэра Ральфа, пожаловав ему титул графа Ширинга. Тогда как вам он желает молодого сильного мужа и хорошего отчима для вашей дочери. – Филиппа поежилась, но Грегори невозмутимо продолжал: – Он удивлен вашим необъяснимым упорством.
Филиппа выглядела напуганной; возможно, она и в самом деле испугалась. Все было бы иначе, будь у нее брат или дядя, которые могли бы заступиться за вдову, но чума унесла всех ее родных. Как женщина, не имеющая родичей-мужчин, она осталась беззащитной от королевского гнева.
– Что он намерен предпринять? – встревоженно осведомилась она.
– Король не говорил об измене… пока.
Ральф усомнился, что Филиппу можно законно обвинить в измене, но все равно графиня побледнела.
Лонгфелло продолжал:
– Прежде его величество просил меня вразумить вас.
– Разумеется, король воспринимает брак как некий договор по расчету…
– Это и есть договор по расчету, – перебил Грегори. – Если ваша красавица дочь, сидящая рядом с вами, вообразит, что влюблена в пригожего сынка посудомойки, вы скажете ей – как я говорю вам, – что знатные женщины не могут сочетаться браком с кем вздумается, запрете дочь в комнате, а мальчишку велите пороть под ее окнами до тех пор, покуда не опамятуется.
Филиппа оскорбилась. Ей не понравилось, что простой законник напоминает знатной даме о ее долге.
– Я сознаю обязательства знатной вдовы графа, – высокомерно отозвалась она. – Я графиня, моя бабка была графиней, моя умершая от чумы сестра была графиней. Но браки заключаются не только по расчету. Они проистекают также из велений сердца. Мы, женщины, предаемся на милость мужчин, наших повелителей и господ, а они обязаны мудро определять наши судьбы. Мы молим хотя бы о малом участии к тому, что говорят наши сердца. Обычно подобным мольбам внемлют.
Ральф видел, что она расстроена, но по-прежнему владеет собой и по-прежнему полна презрения. Слово «мудро» она произнесла с издевкой.
– В другое время, возможно, я с вами и согласился бы, но настали странные дни, – сказал Грегори. – Когда король подыскивает нового достойного графа, обыкновенно он видит вокруг себя десятки мудрых, сильных, доблестных мужей, преданных и всемерно желающих ему служить. Каждого из них он смело мог бы пожаловать титулом. Но сейчас лучших выкосила чума, и король уподобился хозяйке, которая идет в рыбную лавку после полудня и вынуждена брать мелочь, что осталась на лотке.
Ральф оценил изящество довода, но не мог не оскорбиться. Впрочем, он притворился, будто не принял это поругание на свой счет.
Филиппа решила попробовать иначе и подозвала служанку.
– Принеси кувшин лучшего гасконского вина. Сэр Грегори отобедает с нами, так что приготовь свежего барашка с чесноком и розмарином.
– Да, миледи.
– Вы очень любезны, графиня, – обронил Грегори.
Филиппа не умела рисоваться: делать вид, что просто проявляет радушие, без всяких скрытых побуждений, было выше ее сил, – поэтому она сразу вернулась к главному вопросу: